Он ни разу не вступал в связь с женщиной, а теперь, наверное, был уже и староват для этого.
Церковь, однако, отнеслась к обвинениям очень серьезно. Филипу предстояло ответить перед церковным судом. На слушании должен был присутствовать архиепископ Кентерберийский. Уолеран хотел провести суд в Ширинге, но Филип всячески противился этому, и успешно, так что решено было собрать заседание суда в Кингсбридже, который к тому же был теперь кафедральным городом. В доме приора должен был остановиться архидиакон, и Филип сейчас перевозил оттуда свое имущество.
Он знал, что никогда не был замешан в прелюбодеянии, из чего следовало, что и в кумовстве его никак нельзя было обвинить, поскольку человек не может способствовать продвижению своего сына, если такового у него просто нет.
Тем не менее он часто спрашивал себя: не ошибся ли он, выдвинув Джонатана на столь важный пост? Возможно, думал он, подобно тому как нечестивые мысли являются предвестником более тяжелого греха, так и его благосклонность по отношению к любимому сироте была неосознанным проявлением кумовства. И хотя монахам следовало отказываться от утех семейной жизни, все-таки Джонатан всегда был для Филипа как родной сын. Приор сделал его келарем, когда тот был совсем еще юношей, и вот сейчас выдвинул его в суприоры. «Неужели я сделал это, только чтобы потешить свою гордыню и для собственного удовольствия?» Вопрос этот не давал Филипу покоя. Да, так оно и есть, решил он.
Ему всегда доставляло огромное удовольствие наблюдать, как мальчик рос, учить его уму-разуму, видеть, как тот быстро усваивает все премудрости монастырской жизни. Но даже если бы Филип не испытывал подобных чувств, все равно Джонатан, без сомнения, был бы самым способным и самым дельным человеком в монастыре. Своим умом, благочестием, богатым воображением и совестливостью он снискал себе всеобщую любовь и уважение. Воспитанный в стенах монастыря, он не знал другой жизни и никогда не жаждал свободы. Филип и сам вырос в аббатстве. Из нас, монастырских сирот, получаются самые лучшие монахи, подумалось ему.
Он положил книгу в свою сумку: все-таки Евангелие от Луки – настоящий кладезь мудрости. К Джонатану он действительно относился как к сыну, но никаких грехов, заслуживающих осуждения церковным судом, не совершал. Обвинение было просто нелепым.
К несчастью, оно само по себе грозило неприятностями. Оно подрывало авторитет приора. Найдутся люди, которые хорошо запомнят обвинение, но забудут вердикт суда. И когда Филип в очередной раз произнесет: «Заповедью запрещено возжелать жену ближнего своего», кто-то из прихожан наверняка подумает: «А ведь сам ты в молодости не отказывал себе в удовольствии».
В комнату, тяжело дыша, ворвался Джонатан. Филип нахмурился. Суприору не пристало влетать в помещение в таком виде. Он готов был уже пуститься в наставления о достоинстве служащего храма, когда Джонатан выпалил:
– Архидиакон Питер уже прибыл!
– Хорошо, хорошо, – успокаивающе произнес приор. – Я уже почти собрался. – И протянул ему сумку. – Отнеси это в общую опочивальню и, прошу, не носись повсюду сломя голову, монастырь – это обитель покоя и мира.
Джонатан принял и сумку, и упрек приора, но тут же сказал:
– Не нравится мне, как смотрит архидиакон.
– Я уверен: он будет справедливым судьей, а большего нам и не надо, – ответил Филип.
Дверь снова открылась, и вошел архидиакон. Он был высок и поджар, на вид – ровесник приора, с редеющими седыми волосами и довольно высокомерным выражением лица. Филипу показалось, что они раньше встречались. Он протянул для приветствия руку и сказал:
– Я приор Филип.
– Я знаю тебя, – мрачно ответил архидиакон. – Ты разве меня не помнишь?
Суровый тон гостя заставил Филипа вспомнить. Сердце на мгновение замерло. Перед ним стоял его заклятый враг.
– Архидиакон Питер, – с трудом произнес приор. – Питер из Уорегама.
– От него никогда не ждали ничего хорошего, – рассказывал Филип Джонатану спустя некоторое время после того, как они оставили архидиакона, чтобы тот смог поудобнее устроиться в доме приора. – Вечно жаловался, что мы мало работаем, или слишком сытно едим, или что службы у нас чересчур короткие. А я, дескать, всему этому потворствую. Уверен, он сам хотел стать приором. И это было бы для всех катастрофой. Тогда я поручил ему раздавать милостыню, и ему пришлось проводить большую часть времени в разъездах. Мне просто нужно было как-то избавиться от него. Так было лучше для монастыря, да и для него самого, но он, не сомневаюсь, до сих пор ненавидит меня, хотя прошло уже тридцать пять лет. – Филип вздохнул. – Еще когда мы ездили с тобой в обитель Святого-Иоанна-что-в-Лесу, я слышал, что он подался в Кентербери. И вот теперь он будет судить меня.
Они вошли в аркаду монастыря. Погода стояла удивительно мягкая, солнце было теплым, но не жарким. Пятьдесят мальчиков из трех классов учились читать и писать, и их приглушенный шепот висел в воздухе. Филип помнил времена, когда в монастырской школе учились всего пять учеников под руководством дряхлого наставника. Сколько же ему удалось сделать за эти годы! Построен новый собор; некогда убогий, вконец разорившийся монастырь превратился в процветающий деловой и влиятельный центр всей округи; Кингсбридж вырос в настоящий город. В церкви сейчас более сотни монахов служили литургию. С того места, где он сидел, Филип мог видеть удивительно красивые разноцветные окна второго яруса. За спиной у него стояло новое каменное здание библиотеки, где хранились сотни книг по теологии, астрономии, этике, математике – одним словом, по всем областям знания. Монастырские земли и угодья, на которых работали умелые и трудолюбивые люди, кормили не только монахов, но и сотни крестьян. Разве могла какая-то ложь перечеркнуть все сделанное им? Неужели процветающий и богобоязненный монастырь будет отдан в чьи-то чужие руки, какой-нибудь пешке епископа Уолерана вроде архидиакона Болдуина или самоуверенного болвана Питера из Уорегама, которые в одночасье доведут его до разорения и упадка? Неужто от огромных отар останется лишь жалкая горсточка облезлых овец, крепкие хозяйства захиреют в неумелых руках, книги из богатой библиотеки будут пылиться за ненадобностью, а красивейший собор станет постепенно разрушаться от сырости? Господь помог мне столького достичь, думал Филип, так неужели он допустит, чтобы все пошло прахом?
– И все-таки, вдруг архидиакон Питер не сочтет тебя виновным? – сказал Джонатан.
– Да нет, пожалуй, надежды мало, – обреченно ответил Филип.
– Говоря по совести, как он может?
– Мне кажется, он всю свою жизнь копил на меня обиду, и это для него счастливый случай доказать, что я был грешен, а он всегда оставался праведником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337
Церковь, однако, отнеслась к обвинениям очень серьезно. Филипу предстояло ответить перед церковным судом. На слушании должен был присутствовать архиепископ Кентерберийский. Уолеран хотел провести суд в Ширинге, но Филип всячески противился этому, и успешно, так что решено было собрать заседание суда в Кингсбридже, который к тому же был теперь кафедральным городом. В доме приора должен был остановиться архидиакон, и Филип сейчас перевозил оттуда свое имущество.
Он знал, что никогда не был замешан в прелюбодеянии, из чего следовало, что и в кумовстве его никак нельзя было обвинить, поскольку человек не может способствовать продвижению своего сына, если такового у него просто нет.
Тем не менее он часто спрашивал себя: не ошибся ли он, выдвинув Джонатана на столь важный пост? Возможно, думал он, подобно тому как нечестивые мысли являются предвестником более тяжелого греха, так и его благосклонность по отношению к любимому сироте была неосознанным проявлением кумовства. И хотя монахам следовало отказываться от утех семейной жизни, все-таки Джонатан всегда был для Филипа как родной сын. Приор сделал его келарем, когда тот был совсем еще юношей, и вот сейчас выдвинул его в суприоры. «Неужели я сделал это, только чтобы потешить свою гордыню и для собственного удовольствия?» Вопрос этот не давал Филипу покоя. Да, так оно и есть, решил он.
Ему всегда доставляло огромное удовольствие наблюдать, как мальчик рос, учить его уму-разуму, видеть, как тот быстро усваивает все премудрости монастырской жизни. Но даже если бы Филип не испытывал подобных чувств, все равно Джонатан, без сомнения, был бы самым способным и самым дельным человеком в монастыре. Своим умом, благочестием, богатым воображением и совестливостью он снискал себе всеобщую любовь и уважение. Воспитанный в стенах монастыря, он не знал другой жизни и никогда не жаждал свободы. Филип и сам вырос в аббатстве. Из нас, монастырских сирот, получаются самые лучшие монахи, подумалось ему.
Он положил книгу в свою сумку: все-таки Евангелие от Луки – настоящий кладезь мудрости. К Джонатану он действительно относился как к сыну, но никаких грехов, заслуживающих осуждения церковным судом, не совершал. Обвинение было просто нелепым.
К несчастью, оно само по себе грозило неприятностями. Оно подрывало авторитет приора. Найдутся люди, которые хорошо запомнят обвинение, но забудут вердикт суда. И когда Филип в очередной раз произнесет: «Заповедью запрещено возжелать жену ближнего своего», кто-то из прихожан наверняка подумает: «А ведь сам ты в молодости не отказывал себе в удовольствии».
В комнату, тяжело дыша, ворвался Джонатан. Филип нахмурился. Суприору не пристало влетать в помещение в таком виде. Он готов был уже пуститься в наставления о достоинстве служащего храма, когда Джонатан выпалил:
– Архидиакон Питер уже прибыл!
– Хорошо, хорошо, – успокаивающе произнес приор. – Я уже почти собрался. – И протянул ему сумку. – Отнеси это в общую опочивальню и, прошу, не носись повсюду сломя голову, монастырь – это обитель покоя и мира.
Джонатан принял и сумку, и упрек приора, но тут же сказал:
– Не нравится мне, как смотрит архидиакон.
– Я уверен: он будет справедливым судьей, а большего нам и не надо, – ответил Филип.
Дверь снова открылась, и вошел архидиакон. Он был высок и поджар, на вид – ровесник приора, с редеющими седыми волосами и довольно высокомерным выражением лица. Филипу показалось, что они раньше встречались. Он протянул для приветствия руку и сказал:
– Я приор Филип.
– Я знаю тебя, – мрачно ответил архидиакон. – Ты разве меня не помнишь?
Суровый тон гостя заставил Филипа вспомнить. Сердце на мгновение замерло. Перед ним стоял его заклятый враг.
– Архидиакон Питер, – с трудом произнес приор. – Питер из Уорегама.
– От него никогда не ждали ничего хорошего, – рассказывал Филип Джонатану спустя некоторое время после того, как они оставили архидиакона, чтобы тот смог поудобнее устроиться в доме приора. – Вечно жаловался, что мы мало работаем, или слишком сытно едим, или что службы у нас чересчур короткие. А я, дескать, всему этому потворствую. Уверен, он сам хотел стать приором. И это было бы для всех катастрофой. Тогда я поручил ему раздавать милостыню, и ему пришлось проводить большую часть времени в разъездах. Мне просто нужно было как-то избавиться от него. Так было лучше для монастыря, да и для него самого, но он, не сомневаюсь, до сих пор ненавидит меня, хотя прошло уже тридцать пять лет. – Филип вздохнул. – Еще когда мы ездили с тобой в обитель Святого-Иоанна-что-в-Лесу, я слышал, что он подался в Кентербери. И вот теперь он будет судить меня.
Они вошли в аркаду монастыря. Погода стояла удивительно мягкая, солнце было теплым, но не жарким. Пятьдесят мальчиков из трех классов учились читать и писать, и их приглушенный шепот висел в воздухе. Филип помнил времена, когда в монастырской школе учились всего пять учеников под руководством дряхлого наставника. Сколько же ему удалось сделать за эти годы! Построен новый собор; некогда убогий, вконец разорившийся монастырь превратился в процветающий деловой и влиятельный центр всей округи; Кингсбридж вырос в настоящий город. В церкви сейчас более сотни монахов служили литургию. С того места, где он сидел, Филип мог видеть удивительно красивые разноцветные окна второго яруса. За спиной у него стояло новое каменное здание библиотеки, где хранились сотни книг по теологии, астрономии, этике, математике – одним словом, по всем областям знания. Монастырские земли и угодья, на которых работали умелые и трудолюбивые люди, кормили не только монахов, но и сотни крестьян. Разве могла какая-то ложь перечеркнуть все сделанное им? Неужели процветающий и богобоязненный монастырь будет отдан в чьи-то чужие руки, какой-нибудь пешке епископа Уолерана вроде архидиакона Болдуина или самоуверенного болвана Питера из Уорегама, которые в одночасье доведут его до разорения и упадка? Неужто от огромных отар останется лишь жалкая горсточка облезлых овец, крепкие хозяйства захиреют в неумелых руках, книги из богатой библиотеки будут пылиться за ненадобностью, а красивейший собор станет постепенно разрушаться от сырости? Господь помог мне столького достичь, думал Филип, так неужели он допустит, чтобы все пошло прахом?
– И все-таки, вдруг архидиакон Питер не сочтет тебя виновным? – сказал Джонатан.
– Да нет, пожалуй, надежды мало, – обреченно ответил Филип.
– Говоря по совести, как он может?
– Мне кажется, он всю свою жизнь копил на меня обиду, и это для него счастливый случай доказать, что я был грешен, а он всегда оставался праведником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337