— Советую вам установить связь с родителями и оказывать им систематическую материальную помощь. Поезжайте к ним. Мы вас заменим на несколько дней.
Но самый большой сюрприз ждал маршала потом. Василевский узнал, что его отец регулярно получает анонимные денежные переводы. Старый священник был убежден, что посылает их именно Александр Михайлович, потому что суммы были не маленькие, а из всех его детей маршал был наиболее обеспеченным. Василевский не знал, что и думать.
Вернувшись в Москву, он доложил Сталину, что наладил отношения с отцом.
— Это вы правильно сделали. Но со мной вы теперь долго не расплатитесь, — и Сталин вынул из сейфа пачку почтовых переводов.
Конец истории, по правде сказать, напоминает апокриф. Но вот разговор со Сталиным относительно помощи родителям действительно имел место. Более того, через несколько лет тот посоветовал Василевскому взять овдовевшего отца к себе.
Откуда Сталин узнал всю эту историю? Сам маршал думает, что тут не обошлось без Б.М. Шапошникова. Но откуда бы ни узнал, отреагировал совсем не по-ленински…
По ходу войны все постепенно учились воевать — и Красная Армия, и ее генералы, и Верховный Главнокомандующий. Страна разворачивала свой колоссальный военный потенциал. Блицкриг у Гитлера не получился, и теперь время работало против Германии.
Особая тема — и особое направление дипломатии — взаимоотношения внутри стран антигитлеровской коалиции. Вынужденные хоть как-то участвовать в войне, правительства союзников пристально вглядывались и вслушивались, пытаясь понять: стоит ли помогать России. Есть ли в этом смысл? Ибо обязательства обязательствами, но зачем вкладывать деньги в помощь государству, которое вот-вот рухнет? Наша же задача была: получить от союзников как можно большую помощь. И в этом перетягивании каната очень многое зависело от самообладания и дипломатических талантов главы СССР. Много снято и написано о Тегеране и Ялте, однако менее известны встречи Сталина с представителями союзных правительств в Москве в 1941 — 1942 годах.
И что еще интересно: в воспоминаниях иностранцев-дипломатов присутствует как бы взгляд со стороны — взгляд людей, у которых нет ни особой любви, ни особой ненависти лично к Сталину, от чего едва ли был свободен кто-либо из советских людей, независимо от того, рабочий это или академик.
Еще в июле 1941 года, чтобы оценить обстановку, в СССР был направлен советник президента Рузвельта — Гарри Гопкинс. Этот человек оставил одно из интереснейших свидетельств о Сталине, которое он опубликовал позднее в журнале «Америкэн».
«Он приветствовал меня несколькими быстрыми русскими словами. Он пожал мне руку коротко, твердо, любезно. Он тепло улыбался. Не было ни одного лишнего жеста или ужимки… Он говорил так, как стреляли его войска, — метко и прямо. Казалось, что говоришь с замечательно уравновешенной машиной, разумной машиной. Иосиф Сталин знал, чего он хочет, знал, чего хочет Россия, и он полагал, что вы также это знаете. Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как ни устал, я отвечал в том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы много лет назад.
Никто бы не смог забыть образ Сталина, как он стоял, наблюдая за моим уходом, — суровая, грубая, решительная фигура в зеркально блестящих сапогах, плотных мешковатых брюках и тесном френче. На нем не было никаких знаков различия — ни военных, ни гражданских. У него приземистая фигура, какую мечтает видеть каждый тренер футбола. Рост его примерно 5 футов 6 дюймов (около 165 см. — Е.П.), а вес — около 190 фунтов. У него большие руки и такие же твердые, как его ум. Его голос резок, но он все время его сдерживает. Во всем, что он говорит, чувствуется выразительность.
Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда не говорит зря ни слова. Если он хочет смягчить краткий ответ или внезапный вопрос, он делает это с помощью быстрой сдержанной улыбки — улыбки, которая может быть холодной, но дружественной, строгой, но теплой. Он с вами не заигрывает. Кажется, что у него нет сомнений. Он создает в вас уверенность, что Россия выдержит атаки немецкой армии. Он не сомневается, что у вас также нет сомнений».
О том, какое впечатление произвел на американца глава Советского Союза, косвенно можно судить и по тому, что Сталин показался ему более монументальным, чем был на самом деле, — у советских людей возникало совсем другое впечатление, они были как раз обычно поражены тем, что глава государства небольшого роста и рябой. Впрочем, Гопкинс не жил в окружении портретов и статуй, где «вождь народов» был изображен чуть ли не былинным богатырем. Что же касается впечатления, то результатом встречи как раз и была достаточно высокая оценка американским гостем не только главы СССР, но и возможностей самой страны, что было далеко небесполезно.
Несколько по-иному Сталин разговаривал два месяца спустя с руководителями американской и английской делегаций, прибывших Москву на совещание трех держав, —А. Гарриманом и лордом Бивербруком. После первой, ознакомительной встречи разговор зашел о конкретном объеме помощи. «Сталин казался нелюбезным, а по временам равнодушным и обращался с нами довольно жестко, — писал в отчете Гарриман. — Так, например, один раз обратился ко мне и сказал: „Почему это США могут дать мне только тысячу тонн стальной брони для танков, когда страна производит свыше пятидесяти миллионов тонн?“ Когда я попытался объяснить, как много времени нужно, чтобы увеличить производство этого сорта стали, он отмахнулся от этого, сказав: „Нужно только прибавить легирующие сплавы“. (Уж что-что, а вопросы оборонной промышленности глава СССР знал до мелочей! — Е.П.)… Столь же упорно он торговался и по вопросу других поставок».
«…Сталин давал понять, что он очень недоволен нашими предложениями, — писал Гарриман. — Казалось, что он ставил под вопрос наше искреннее стремление помогать. Выглядело так, что он предполагал, будто мы хотим добиться разгрома советского строя Гитлером. Он высказывал свои подозрения весьма откровенно». Более того, Сталин сказал открытым текстом: «Скудость ваших предложений явно свидетельствует о том, что вы хотите добиться поражения Советского Союза».
Позднее подобное поведение — и с Гопкинсом, и с Гарриманом — назовут блефом, желанием произвести впечатление уверенности в победе, когда враг стоит у ворот. Но едва ли это так. Скорее всего, Сталин с самого начала не позволял себе даже допустить возможность поражения, и эти его невероятная стойкость и уверенность передавались по цепочке подчиненным. Раз Сталин уверен в победе, значит, не все потеряно. Значит, так тому и быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Но самый большой сюрприз ждал маршала потом. Василевский узнал, что его отец регулярно получает анонимные денежные переводы. Старый священник был убежден, что посылает их именно Александр Михайлович, потому что суммы были не маленькие, а из всех его детей маршал был наиболее обеспеченным. Василевский не знал, что и думать.
Вернувшись в Москву, он доложил Сталину, что наладил отношения с отцом.
— Это вы правильно сделали. Но со мной вы теперь долго не расплатитесь, — и Сталин вынул из сейфа пачку почтовых переводов.
Конец истории, по правде сказать, напоминает апокриф. Но вот разговор со Сталиным относительно помощи родителям действительно имел место. Более того, через несколько лет тот посоветовал Василевскому взять овдовевшего отца к себе.
Откуда Сталин узнал всю эту историю? Сам маршал думает, что тут не обошлось без Б.М. Шапошникова. Но откуда бы ни узнал, отреагировал совсем не по-ленински…
По ходу войны все постепенно учились воевать — и Красная Армия, и ее генералы, и Верховный Главнокомандующий. Страна разворачивала свой колоссальный военный потенциал. Блицкриг у Гитлера не получился, и теперь время работало против Германии.
Особая тема — и особое направление дипломатии — взаимоотношения внутри стран антигитлеровской коалиции. Вынужденные хоть как-то участвовать в войне, правительства союзников пристально вглядывались и вслушивались, пытаясь понять: стоит ли помогать России. Есть ли в этом смысл? Ибо обязательства обязательствами, но зачем вкладывать деньги в помощь государству, которое вот-вот рухнет? Наша же задача была: получить от союзников как можно большую помощь. И в этом перетягивании каната очень многое зависело от самообладания и дипломатических талантов главы СССР. Много снято и написано о Тегеране и Ялте, однако менее известны встречи Сталина с представителями союзных правительств в Москве в 1941 — 1942 годах.
И что еще интересно: в воспоминаниях иностранцев-дипломатов присутствует как бы взгляд со стороны — взгляд людей, у которых нет ни особой любви, ни особой ненависти лично к Сталину, от чего едва ли был свободен кто-либо из советских людей, независимо от того, рабочий это или академик.
Еще в июле 1941 года, чтобы оценить обстановку, в СССР был направлен советник президента Рузвельта — Гарри Гопкинс. Этот человек оставил одно из интереснейших свидетельств о Сталине, которое он опубликовал позднее в журнале «Америкэн».
«Он приветствовал меня несколькими быстрыми русскими словами. Он пожал мне руку коротко, твердо, любезно. Он тепло улыбался. Не было ни одного лишнего жеста или ужимки… Он говорил так, как стреляли его войска, — метко и прямо. Казалось, что говоришь с замечательно уравновешенной машиной, разумной машиной. Иосиф Сталин знал, чего он хочет, знал, чего хочет Россия, и он полагал, что вы также это знаете. Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как ни устал, я отвечал в том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы много лет назад.
Никто бы не смог забыть образ Сталина, как он стоял, наблюдая за моим уходом, — суровая, грубая, решительная фигура в зеркально блестящих сапогах, плотных мешковатых брюках и тесном френче. На нем не было никаких знаков различия — ни военных, ни гражданских. У него приземистая фигура, какую мечтает видеть каждый тренер футбола. Рост его примерно 5 футов 6 дюймов (около 165 см. — Е.П.), а вес — около 190 фунтов. У него большие руки и такие же твердые, как его ум. Его голос резок, но он все время его сдерживает. Во всем, что он говорит, чувствуется выразительность.
Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда не говорит зря ни слова. Если он хочет смягчить краткий ответ или внезапный вопрос, он делает это с помощью быстрой сдержанной улыбки — улыбки, которая может быть холодной, но дружественной, строгой, но теплой. Он с вами не заигрывает. Кажется, что у него нет сомнений. Он создает в вас уверенность, что Россия выдержит атаки немецкой армии. Он не сомневается, что у вас также нет сомнений».
О том, какое впечатление произвел на американца глава Советского Союза, косвенно можно судить и по тому, что Сталин показался ему более монументальным, чем был на самом деле, — у советских людей возникало совсем другое впечатление, они были как раз обычно поражены тем, что глава государства небольшого роста и рябой. Впрочем, Гопкинс не жил в окружении портретов и статуй, где «вождь народов» был изображен чуть ли не былинным богатырем. Что же касается впечатления, то результатом встречи как раз и была достаточно высокая оценка американским гостем не только главы СССР, но и возможностей самой страны, что было далеко небесполезно.
Несколько по-иному Сталин разговаривал два месяца спустя с руководителями американской и английской делегаций, прибывших Москву на совещание трех держав, —А. Гарриманом и лордом Бивербруком. После первой, ознакомительной встречи разговор зашел о конкретном объеме помощи. «Сталин казался нелюбезным, а по временам равнодушным и обращался с нами довольно жестко, — писал в отчете Гарриман. — Так, например, один раз обратился ко мне и сказал: „Почему это США могут дать мне только тысячу тонн стальной брони для танков, когда страна производит свыше пятидесяти миллионов тонн?“ Когда я попытался объяснить, как много времени нужно, чтобы увеличить производство этого сорта стали, он отмахнулся от этого, сказав: „Нужно только прибавить легирующие сплавы“. (Уж что-что, а вопросы оборонной промышленности глава СССР знал до мелочей! — Е.П.)… Столь же упорно он торговался и по вопросу других поставок».
«…Сталин давал понять, что он очень недоволен нашими предложениями, — писал Гарриман. — Казалось, что он ставил под вопрос наше искреннее стремление помогать. Выглядело так, что он предполагал, будто мы хотим добиться разгрома советского строя Гитлером. Он высказывал свои подозрения весьма откровенно». Более того, Сталин сказал открытым текстом: «Скудость ваших предложений явно свидетельствует о том, что вы хотите добиться поражения Советского Союза».
Позднее подобное поведение — и с Гопкинсом, и с Гарриманом — назовут блефом, желанием произвести впечатление уверенности в победе, когда враг стоит у ворот. Но едва ли это так. Скорее всего, Сталин с самого начала не позволял себе даже допустить возможность поражения, и эти его невероятная стойкость и уверенность передавались по цепочке подчиненным. Раз Сталин уверен в победе, значит, не все потеряно. Значит, так тому и быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67