Растерянно и довольно одновременно:
– У меня есть дела.
– Дышишь пылью?
Она проводит кончиками пальцев по пергаментному листу. Я слежу за движением ее руки, как зачарованный.
– Уже поздно.
– Я знаю. Поэтому тоже хочу спросить. Можно?
Лив кивает, продолжая дарить ласку книжной странице и заставляя меня ревновать. Но мне нравится испытывать ревность.
– Почему не спишь ты?
– Я спала. А потом проснулась, вышла за стаканом воды в кухню, увидела свет в библиотеке… Ты выглядишь очень усталым.
Наконец-то ее пальчики коснулись моей щеки! Как приятно…
– Что-то случилось, зайчик?
Зайчик? Это еще кто? А, вспомнил. Зверь. С длинными ушами. Нет, милая, я, скорее, ослик. Точнее, осел. Ослище.
– Я должен кое-что сделать. А потом сразу пойду спать, обещаю!
– Сразу?
Приоткрытые губы усмехаются. Это предложение? Могу спорить, да. Но я не могу его принять. Только не сейчас. Не сегодня. Мне нужен прилив крови совсем к другому месту, нежели…
– Да. Возвращайся в постель.
Кажется, Лив обижается: поворачивается и делает шаг к дверям. Эй, да ведь она же пришла, чтобы помириться! Какой же я олух!
– Подожди минутку!
Вскакиваю из кресла и нашариваю во внутреннем нагрудном кармане куртки заготовленный и совершенно забытый подарок. Застегиваю цепочку кулона под любезно приподнятыми светлыми локонами.
– Нравится?
– Очень красиво. Наверное, и очень дорого?
– Мне по карману.
Слышится смешок, тихий и ни капельки не обидный. Ливин поворачивается, ловко и незаметно для меня оказываясь в моих объятиях.
– Спасибо.
Она придвигается ближе, так, что я чувствую аромат молока и душистых трав, исходящий от нежной кожи. Щурится, словно тщательно рассчитывает дальнейшие действия, и берет в плен мою верхнюю губу. Отвечаю тем же, но сосредотачиваюсь на нижней и возвращаюсь к реальности, лишь когда мои пальцы начинают нетерпеливо путаться в складках ночной рубашки, стараясь проникнуть за полотняную завесу.
– Иди спать.
Ливин хмурится, как мне хочется верить, разочарованно. Но не уходит.
– Что-то хочешь спросить?
– Может быть, ты меня отпустишь?
М-м-м? Ах да, я же все еще держусь за крепкую талию.
Убираю руки:
– Извини.
– Вообще-то, твой поступок любая приличная женщина сочла бы несмываемым оскорблением, – сообщают мне, насмешливо и интригующе улыбаясь.
– Несмываемым? Совсем-совсем?
– Ну, возможно, имеются способы искупления подобной вины… – Задумчиво тянет Ливин. – Я подумаю.
– Надеюсь, наказание не окажется слишком суровым?
– Как знать.
Она уходит, на прощание подарив мне еще одну улыбку, после которой по-хорошему нужно было бы отправиться следом и…
Но я возвращаюсь к столу и к делам. Завтра мне предстоит большой день. Большой и трудный. Но к нему нужно еще подготовиться, чем и стану сейчас заниматься. А на личное счастье у меня еще найдется прорва времени. Наверное. Может быть.
Нить третья.
Отправляясь в бой,
Позаботься о щите
Для пути назад.
– Соден, прекрати ковырять ножом стол: кромку испортишь!
Старший из младших братьев поднял на меня растерянный взгляд:
– Ты же говорил, сталь хорошая и…
– Слышал поговорку: «Терпение и труд все перетрут»? Так вот, не выплавили еще ту сталь, которая с честью выдержала бы твой энтузиазм.
– А стола, значит, не жалко? – Уточнил юный хитрец, свято веря, что любой из возможных ответов будет ему на руку.
Угу. Размечтался!
– Если мне чего-то и жаль, то времени, которое тебе придется потратить, чтобы соорудить новый стол взамен поцарапанного.
Светлые глаза, опушенные ресницами вдвое гуще, чем у Сари, обиженно моргнули:
– Как это?
– А так. Получишь домашнее задание и поплотничаешь маленько. Если, конечно, не внимешь моим отчаянным мольбам. Все ясно?
Соден вздохнул, опуская голову:
– Ясно.
– И нечего дуться!
Ответом послужило молчание, не слишком покорное, но и не протестующее, а нож был убран. Куда-то под стол. Чтобы не раздражать старшего брата, поутру покинувшего постель в настроении… Точнее, в полном отсутствии настроения.
Начнем с того, что я проснулся позже всех домочадцев (принцесса не в счет: ей даже после пробуждения полезно было оставаться в лежачем положении подольше, потому что опыты по управлению стихиями даром для неокрепшего тела и духа не проходят, уж что-что, а сия непреложная истина была мне хорошо известна). Так вот, я проснулся последним. Встал, соответственно, еще позже, и к моменту появления на кухне оказался на волосок от того, чтобы остаться без завтрака. Голодный желудок – не самое приятное и полезное ощущение, но… Аглис меня задери! Придется поголодать. Сегодня, завтра, послезавтра и сколько понадобится. Потому что хмель быстрее одерживает победу над сознанием натощак. Стало быть, остается лишь хмуро следить за скоростью исчезновения свежевыпеченных пирожков в пастях младших братцев.
– Малыш, ты заболел?
Моя заботливая матушка – хрупкая и безобидная с виду сорокалетняя женщина с лицом селянки-простушки. На самом деле она выносливее быка и упрямее ослицы, но пожалуй, только обладание упомянутыми качествами и помогло Кауле пережить то, что она пережила, не в последнюю очередь – по моей вине.
Когда она перестанет называть меня «малышом»?!
– Нет, матушка, все хорошо.
Прохладная ладонь Каулы дотронулась до моего лба.
– Жара вроде нет… Но какой-то ты бледненький.
– Я плохо спал.
Матушка всплеснула руками:
– Так сказал бы: заварила бы травок! Только… не рано ли?
Действительно, рановато. Полнолуние ожидается аккурат через ювеку, считая от сегодняшнего дня, и по всем канонам меня еще не должны мучить кошмары. Да и не мучили, но рассказывать, чем занимался полночи, не буду. Ни матушке, ни братьям, ни Ливин, которая вопросительно поглядывает на меня с другой стороны стола.
Обидел девушку… Нехорошо. Узнала бы Локка, прибила бы: рука у толстушки тяжелая, особенно, когда требуется вступиться за женскую честь.
– Почему ты ничего не ешь? – Продолжила волноваться матушка.
По необъяснимой причине прием пищи в утренние часы почитается самым необходимым действом в жизни, а я, признаться, крайне редко способен затолкать в себя с утра хоть что-то: так и ухожу на службу, не жравши. Зато потом, после часовой прогулки пешком, чувствую зверский голод, требующий немедленного поступления еды в желудок. Замкнутый круг получается, но разорвать его – не в моих силах. Лениво, хотя и сознаю всю глупость собственного поведения. Ладно, вот женюсь, возьмусь за ум и тогда…
– Не хочется.
Каула насмешливо прищурилась:
– Голова болит?
О, удобная причина развеять подозрения!
– Не без того.
– Ты слишком много выпил.
Не обвинение, но и не одобрение. Правда, дальше ничего не последует: матушка, в глубине души считая меня несмышленым ребенком, все же не вмешивается в мою жизнь по таким пустякам, как принятие горячительного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– У меня есть дела.
– Дышишь пылью?
Она проводит кончиками пальцев по пергаментному листу. Я слежу за движением ее руки, как зачарованный.
– Уже поздно.
– Я знаю. Поэтому тоже хочу спросить. Можно?
Лив кивает, продолжая дарить ласку книжной странице и заставляя меня ревновать. Но мне нравится испытывать ревность.
– Почему не спишь ты?
– Я спала. А потом проснулась, вышла за стаканом воды в кухню, увидела свет в библиотеке… Ты выглядишь очень усталым.
Наконец-то ее пальчики коснулись моей щеки! Как приятно…
– Что-то случилось, зайчик?
Зайчик? Это еще кто? А, вспомнил. Зверь. С длинными ушами. Нет, милая, я, скорее, ослик. Точнее, осел. Ослище.
– Я должен кое-что сделать. А потом сразу пойду спать, обещаю!
– Сразу?
Приоткрытые губы усмехаются. Это предложение? Могу спорить, да. Но я не могу его принять. Только не сейчас. Не сегодня. Мне нужен прилив крови совсем к другому месту, нежели…
– Да. Возвращайся в постель.
Кажется, Лив обижается: поворачивается и делает шаг к дверям. Эй, да ведь она же пришла, чтобы помириться! Какой же я олух!
– Подожди минутку!
Вскакиваю из кресла и нашариваю во внутреннем нагрудном кармане куртки заготовленный и совершенно забытый подарок. Застегиваю цепочку кулона под любезно приподнятыми светлыми локонами.
– Нравится?
– Очень красиво. Наверное, и очень дорого?
– Мне по карману.
Слышится смешок, тихий и ни капельки не обидный. Ливин поворачивается, ловко и незаметно для меня оказываясь в моих объятиях.
– Спасибо.
Она придвигается ближе, так, что я чувствую аромат молока и душистых трав, исходящий от нежной кожи. Щурится, словно тщательно рассчитывает дальнейшие действия, и берет в плен мою верхнюю губу. Отвечаю тем же, но сосредотачиваюсь на нижней и возвращаюсь к реальности, лишь когда мои пальцы начинают нетерпеливо путаться в складках ночной рубашки, стараясь проникнуть за полотняную завесу.
– Иди спать.
Ливин хмурится, как мне хочется верить, разочарованно. Но не уходит.
– Что-то хочешь спросить?
– Может быть, ты меня отпустишь?
М-м-м? Ах да, я же все еще держусь за крепкую талию.
Убираю руки:
– Извини.
– Вообще-то, твой поступок любая приличная женщина сочла бы несмываемым оскорблением, – сообщают мне, насмешливо и интригующе улыбаясь.
– Несмываемым? Совсем-совсем?
– Ну, возможно, имеются способы искупления подобной вины… – Задумчиво тянет Ливин. – Я подумаю.
– Надеюсь, наказание не окажется слишком суровым?
– Как знать.
Она уходит, на прощание подарив мне еще одну улыбку, после которой по-хорошему нужно было бы отправиться следом и…
Но я возвращаюсь к столу и к делам. Завтра мне предстоит большой день. Большой и трудный. Но к нему нужно еще подготовиться, чем и стану сейчас заниматься. А на личное счастье у меня еще найдется прорва времени. Наверное. Может быть.
Нить третья.
Отправляясь в бой,
Позаботься о щите
Для пути назад.
– Соден, прекрати ковырять ножом стол: кромку испортишь!
Старший из младших братьев поднял на меня растерянный взгляд:
– Ты же говорил, сталь хорошая и…
– Слышал поговорку: «Терпение и труд все перетрут»? Так вот, не выплавили еще ту сталь, которая с честью выдержала бы твой энтузиазм.
– А стола, значит, не жалко? – Уточнил юный хитрец, свято веря, что любой из возможных ответов будет ему на руку.
Угу. Размечтался!
– Если мне чего-то и жаль, то времени, которое тебе придется потратить, чтобы соорудить новый стол взамен поцарапанного.
Светлые глаза, опушенные ресницами вдвое гуще, чем у Сари, обиженно моргнули:
– Как это?
– А так. Получишь домашнее задание и поплотничаешь маленько. Если, конечно, не внимешь моим отчаянным мольбам. Все ясно?
Соден вздохнул, опуская голову:
– Ясно.
– И нечего дуться!
Ответом послужило молчание, не слишком покорное, но и не протестующее, а нож был убран. Куда-то под стол. Чтобы не раздражать старшего брата, поутру покинувшего постель в настроении… Точнее, в полном отсутствии настроения.
Начнем с того, что я проснулся позже всех домочадцев (принцесса не в счет: ей даже после пробуждения полезно было оставаться в лежачем положении подольше, потому что опыты по управлению стихиями даром для неокрепшего тела и духа не проходят, уж что-что, а сия непреложная истина была мне хорошо известна). Так вот, я проснулся последним. Встал, соответственно, еще позже, и к моменту появления на кухне оказался на волосок от того, чтобы остаться без завтрака. Голодный желудок – не самое приятное и полезное ощущение, но… Аглис меня задери! Придется поголодать. Сегодня, завтра, послезавтра и сколько понадобится. Потому что хмель быстрее одерживает победу над сознанием натощак. Стало быть, остается лишь хмуро следить за скоростью исчезновения свежевыпеченных пирожков в пастях младших братцев.
– Малыш, ты заболел?
Моя заботливая матушка – хрупкая и безобидная с виду сорокалетняя женщина с лицом селянки-простушки. На самом деле она выносливее быка и упрямее ослицы, но пожалуй, только обладание упомянутыми качествами и помогло Кауле пережить то, что она пережила, не в последнюю очередь – по моей вине.
Когда она перестанет называть меня «малышом»?!
– Нет, матушка, все хорошо.
Прохладная ладонь Каулы дотронулась до моего лба.
– Жара вроде нет… Но какой-то ты бледненький.
– Я плохо спал.
Матушка всплеснула руками:
– Так сказал бы: заварила бы травок! Только… не рано ли?
Действительно, рановато. Полнолуние ожидается аккурат через ювеку, считая от сегодняшнего дня, и по всем канонам меня еще не должны мучить кошмары. Да и не мучили, но рассказывать, чем занимался полночи, не буду. Ни матушке, ни братьям, ни Ливин, которая вопросительно поглядывает на меня с другой стороны стола.
Обидел девушку… Нехорошо. Узнала бы Локка, прибила бы: рука у толстушки тяжелая, особенно, когда требуется вступиться за женскую честь.
– Почему ты ничего не ешь? – Продолжила волноваться матушка.
По необъяснимой причине прием пищи в утренние часы почитается самым необходимым действом в жизни, а я, признаться, крайне редко способен затолкать в себя с утра хоть что-то: так и ухожу на службу, не жравши. Зато потом, после часовой прогулки пешком, чувствую зверский голод, требующий немедленного поступления еды в желудок. Замкнутый круг получается, но разорвать его – не в моих силах. Лениво, хотя и сознаю всю глупость собственного поведения. Ладно, вот женюсь, возьмусь за ум и тогда…
– Не хочется.
Каула насмешливо прищурилась:
– Голова болит?
О, удобная причина развеять подозрения!
– Не без того.
– Ты слишком много выпил.
Не обвинение, но и не одобрение. Правда, дальше ничего не последует: матушка, в глубине души считая меня несмышленым ребенком, все же не вмешивается в мою жизнь по таким пустякам, как принятие горячительного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101