- Фому? - процедил он и хотел уже отрицательно мотнуть головой, но, бросив почти неуловимый взгляд на женщин, радостно осклабился. - Как же! Как же! Отменный стрелец!
Царевна поднялась с лавки и отошла к окну. За ней, точно нечаянно размотавшаяся пружина, взметнулся дьяк и. пристукнув каблуками, врос в половицу
- Жалую я того стрельца, - пробасила Софья, - за верные службы - пятидесятым.
Упав на колени, Шакловитый трижды стукнулся об пол лбом и отполз к порогу.
- Немедля приказ отпишу.
- Отпиши, - подтвердила царевна, - да разошли по всем градам. Пущай ведают все, что за государями служба не пропадает. А вернётся из побывки Фома, ты его примолви да дружбу свою покажи.
- За великую честь почту! Осподи!..
Когда дьяк уполз из терема, Софья подошла к постельнице.
- Занятно бы поглядеть, кой стрелец устоит пред искусом от чина пятидесятного отречься?
Родимица восхищённо поглядела на царевну.
- Доподлинно, мудрость твоя, как сердце твоё, не от человеков, но от херувимов. - И в признательном поцелуе прилипла к руке царевны.
Чуть приоткрыв дверь, из соседнего терема высунулась карлица. Затаив дыханье, она неслышно подкралась к Родимице и прыгнула к ней на спину. Постельница вскрикнула от неожиданности и резким движением плеч сбросила с себя шутиху.
Карлица распласталась на полу и пронзительно закаркала. Софья в лютом гневе ударила её ногой по груди:
- На дыбу её! Пущай лихо на себя накаркивает!
Шутиха обиженно захныкала.
- Сама ж обучала действу тому комедийному, сама ж бранится.
- То действо! - уже незло ущипнула Софья карлицу за высунутый язык. - А действо ко времени… Ещё, - упокой, Господи, душу его - батюшка мой государь говаривал: «Делу время, а потехе - час».
Напоминание о действе вернуло царевне хорошее расположение духа. Сморщив, точно в глубокой думе, маленький лобик, она вразвалку подошла к столику и достала из ящика перевязанный голубой ленточкой свиток.
- Нешто почитать тебе, Федорушка, мою комедь новую?
- Почитай, херувим! - охотно согласилась Родимица, обрадованная возможностью как-нибудь скоротать время.
Размахивая руками, то и дело меняясь в лице и подпрыгивая, Софья долго читала сочинённую ею «комедь».
- И дасть же Господь умельство такое! - с нарочитой завистливостью прильнула Родимица к коленям царевны и любовно кончиком пальца погладила свиток. - Не то романею пила, не то глаголы чудесные слушала.
Спрятав в ящик комедь, царевна натруженно разогнулась.
- К Ильину дню мыслю действо окончить и ближним на феатре представить.
Темнело. Колеблющимися призраками ложились тени в углах. Откуда-то издалека, точно вой ветра в трубе, доносились заглушённые звуки вечернего благовеста. За дверью, в сенях, чётко, размеренно, монотонно раздавались шаги дозорных.
- Скукота! - зевнула царевна и выглянула в тускнеющее оконце, за которым сонно раскачивались палевые ветви черёмухи.
Родимица присела на пол, разула царевну и приложилась к заложенным один на другой пальцам её ноги.
- Не полехтать ли пятку, царевнушка?
- Полехтай… Полехтай, Федора Семёновна.
Карлица неслышно уползла в соседний терем.
Опираясь тяжело о Родимицу, Софья улеглась на диван и истомно зажмурилась.
- Повыше маненько, Семёновна… Ещё чуток. Вот - то гораздо, Федорушка…
В дверь кто-то неуверенно постучался.
- Не князь ли? - встрепенулась Софья.
Родимица поднялась с колен и приоткрыла дверь.
- Чего позабыл?
Низко кланяясь, Шакловитый подал ей бумагу.
- Готово, ходит ужо Фома в пятидесятных.
Постельница почувствовала, как горячий поток крови залил кумачом её щёки.
- Объявился?
- Кто?
- Фома Памфильев.
- Фома? Ах, сей, что в бумаге моей! Не. Покель на побывке ещё.
Софья окликнула Федора Леонтьевича. Отдавив второпях ногу постельнице, дьяк, по-пёсьи виляя задом, подсунулся к дивану и благоговейно стих. Царевна усадила его подле себя.
- Вычитывай-ко приказ.
Разгладив мох на срезанном подбородке, Шакловитый чуть слышно кашлянул в кулак, прочистил средним пальцем обе ноздри и с глубокой выразительностью прочёл приказ о производстве Фомки в пятидесятные.
Родимица помялась у порога и незаметно вышла в сени.
Тени сгущались все больше и больше. Ветви черёмухи за оконцем разбухали, словно таяли в сумраке. В красном углу как бы вздрагивая от стужи, корёжился хилый язычок догоравшей лампады. К венчику и лику княгини Ольги лепились, устраиваясь на ночлег, сонные мухи. Над ними, покачиваясь на невидимой паутинке, дремал сытый паук.
Софья повернулась на бок и опустила руку на колено дьяка:
- Пошто молчишь?
Шакловитый склонил голову и облизнул верхнюю раздвоенную губу:
- Таково тут, царевна моя, умильно, словно бы пред светлой утренею во храме. Так бы и сидеть до скончания века да тебя хранить от ока дурного.
Чуть разодрались щёлочки царевниных глаз.
- Нешто ты заприметил дурное что?
- Не то, чтоб дурное, - заёрзал дьяк, - одначе же не по мысли мне чтой-то князь Иван Хованский.
- Иван Андреевич? - переспросила Софья.
- Он, Иван Андреевич, царевна моя преславная.
Обсосав усы, дьяк неодобрительно вдруг закачал головой:
- И неладно бы сказывать, а и утаить не могу: пораспустились, царевна, стрельцы. Не в меру пораспустились. Почитают ныне себя едиными господарями всея земли. А опричь Хованского и не слушают никого.
Царевна смежила веки.
- А начальника слушают, - нам того и довольно. Хованский, чать, наш, не Нарышкиных.
- Наш ли?
- Наш, а то чей?
Шакловитый погладил кадык и, чтобы блеснуть воспитанностью, сплюнул не на пол, а в руку, растёр плевок между ладонями и причмокнул.
- Дворянство ропщет. Дескать, не уразумеем, кому служить: царям ли со царевною, а либо смердам-стрельцам с «батюшкой» ихним, с Хованским?
Он призадумался ненадолго и вполголоса продолжал, точно рассуждая с самим собою:
- А и впрямь, не по себе ныне Ивану Андреевичу. Муж он властолюбивый, кровей родовитых, родом-племенем своим кичится во как. Он и Нарышкиных, и Милославских преславных куда ниже себя ставит в нечестивой гордыне своей. Рогатый его знает, какие козни у него на уме. Да к тому же ещё старой держится веры.
Софья нахмурилась, вспомнив недавние предостережения Ивана Михайловича.
- То же сказывал мне и дядька мой, - протянула она низким баском.
Оживившийся дьяк чуть-чуть привстал и отставил указательный палец.
- Денно и нощно ходят подслухи мои за Хованским. Недоброе, ой, недоброе он замышляет Для того и стрельцов обхаживает. - И, понизив голос до едва уловимого шелеста, обронил: - Добро бы, херувим наш, царевна, тихим ладом, не горячась, порассылать верховодов бунта стрелецкого по дальним градам, прочь из Москвы. Спокойнее так-то будет тебе.
- Ишь ведь, Фёдор, хоть и из мужиков ты, а умишком любого высокородного за кушак ткнёшь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248