Да к тому же из слов выходит, будто особливо противу Москвы зла не держит в себе. Мало ли чего не бывает: ну, был у Дорошенки, ну, служил ему малое время - что из того? И взял Самойлович-пан на службу к себе того казака, да так полюбил, что вскорости поставил его первым после себя человеком на Украине.
- Да кто ж такой человек? - удивилась Софья.
- Да генеральный есаул Мазепа, преславная моя государыня.
Наскоро помолясь перед сном, царевна устало бросилась в постель. Заснуть, однако, она не могла. Из ума не шёл рассказ черкаса. В первый приезд генерального есаула, в 1682 году, Софья, поглощённая борьбой с Нарышкиными, не обратила на него никакого внимания. Теперь же она охотно встретилась бы с ним, познакомилась ближе с человеком, у которого такое гораздое приключениями прошлое. «Не инако вызвать надобно на Москву», - подумала она и сладко потянулась.
Кто-то уверенно постучался в потайную дверь. Царевна сползла с кровати.
- Кто?
- Я, государыня! - раздался смелый голос Федора Леонтьевича.
Софья, не раздумывая, открыла дверь.
В углу подземелья, под лесенкой, ведущей в светлицу, стоял уничтоженный Василий Васильевич.
Наконец-то он доподлинно убедился, что царевна бесповоротно променяла его на дьяка. В первую минуту он готов был ринуться за Шакловитым, разделаться с соперником и раз навсегда выяснить своё положение. Но здравый смысл победил. А что если Софья, освирепев, прогонит его, лишит чинов и сошлёт из Москвы?
Он, крадучись, выбрался из Кремля и всю ночь пробродил по столице, пока не очутился случайно у монастыря, в котором «спасался» Сильвестр Медведев.
Вратарь знал князя в лицо и немедленно пропустил его на двор.
В келье Медведева светился огонь. «Не спит, - раздражённо подумалось Василию Васильевичу. - Все книжным премудростям навычается. А что толку в премудрости той, коли ум она исцеляет, а над сердцами человеков не властвует!» Сильвестр с первых слов понял, какая кручина изводит Голицына, хотя князь ни звуком не обмолвился о Софье, а говорил только о Федоре Леонтьевиче.
- Ты бы к поляку-перекресту Силину Митьке пожаловал, - предложил монах. - По чародейному делу - великий волхв сей человек. - И, не дожидаясь согласия, увёл князя в соседнюю келью.
Едва взошло солнце, Силин приступил к волхвованию. Он долго глядел на восток, щупал затылок и живот Голицына, беспрестанно что-то нашёптывал, вымазал сажей лицо своё и, наконец, разлил по полу топлёный воск.
- Эге, князюшка! - нахмурился вдруг Митька. - Чужбинку любишь!
Он ещё раз поглядел на солнце.
- Сдаётся, на деревню склоняется.
У Василия Васильевича упало сердце. «Так и есть, - заморгал он, - на деревенщину склоняется: на мужика на Федьку». И, проникаясь верой в волхва, умоляюще поглядел на него:
- Отведи беду!
Силин достал из коробка бумагу, что-то строго высчитывал и вдруг весело объявил:
- Выходит тебе слава великая через далёкий путь.
- Какой путь? - не сообразил Голицын.
- Дальний… В степи широкие, к солнцу палящему, к морю глубокому.
- Крым! - встрепенулся князь. - Не инако, сам Бог указует на татарву бранью идти!
Исписав ещё лист бумаги, волхв приложил палец к губам.
- А ещё помехой тебе венец. Не зачаруешь ты сердца зазнобы, покель не будет на послухе жена твоя, князь.
Угрюмый вернулся домой Василий Васильевич. Ему было и горько и стыдно за самого себя, цивилизованного европейца, в тяжёлую минуту вернувшегося снова в тьму азиатчины и прибегнувшего к содействию чародеев.
Он пытался вытравить в себе веру в пророчества Силина, нарочито зло издевался над словами волхва, но в то же время чувствовал, что поступит именно так, как советовал ему Митька.
- Спаси! - вскочив с постели, опустился князь на колени перед киотом. - Не дай утонуть разуму просвещённому моему в омуте суеверия!
Но страстная молитва не принесла успокоения.
Глава 37
«ГАДИНА, ГАДИНА, СКОЛЬ ТЕБЕ ДАДЕНО?»
Из Киева вернулся состоявший на русской службе шотландец - генерал Патрик Гордон.
Василий Васильевич вызвал его к себе. Узнав об этом, княгиня, пользовавшаяся, вопреки обычаям, правом свободного входа на половину мужа, немедля явилась в опочивальню Голицына.
Князь недружелюбно оглядел жену.
- Сызнова ныть пожаловала?
Маленькая, тоненькая, в пёстром платочке, повязанном узелком на затылке, с робко остановившимся взглядом и лицом, измождённым от бессонных ночей и горьких думок, с не тронутым ни единой морщинкой, Авдотья Ивановна походила скорей на болезненного подростка, чем на тридцатипятилетнюю мать и бабку.
- Я за малым делом, - поклонилась княгиня и упёрлась кулачком в остренький подбородок.
Голицын нервно перебирал бумаги на столе и молчал.
- Дозволь сказать.
- Говори! И садись! Чать, не за подаяньем пришла!
Сутулясь, Авдотья Ивановна присела на краешек кресла.
- Слыхивала я, Гордон к нам пожаловать должен?
- Должен. А что?
Княгиня перекрестилась. Глаза её наполнились слезами. Она сползла с кресла и стала на колени перед мужем.
- Не погань, Христа для, хоромин! Воды святой не напасёшься с басурманами сими богопротивными! Каждоднев поганят они нас духом своим! И то вся Москва ныне сетует: «Голицыны-де ныне и не русские стали! До остатнего края обасурманились!»
- Кончила?
- Кончила, господарь мой.
Василий Васильевич гневно отшвырнул от себя перо.
- А коль не любы тебе хоромины сии, иди в монастырь! Там, опричь елея да ладана, никаким духом не пахнет!
Безответный, прибитый взгляд, закручинившееся бледное личико, вздрагивающие от скрытых слез полукруглые детские плечики тронули, однако, князя.
- Встань, Дуняша. Ну чего ты, право, так смотришь… Я не от зла, так просто сказал… - И легко, как ребёнка, поднял её. - А Гордон хоть и католик, - нежно погладил он цвета песка куделёк, выбившийся из-под косинки жены, - да ещё при царе Алексее Михайловиче, почитай, с медного бунта, верой и правдой Русии служит.
В дверь просунулась голова дворецкого.
- Немец жалует!
Точно не вовремя пробуждённая от чудесного сновидения, Авдотья Ивановна разочарованно оглядела знакомую, будничную опочивальню.
- К себе пойду.
- Иди, Дуняша, с Богом, иди.
Едва вышла княгиня, Василий Васильевич нервно зашагал из угла в угол. «Слаб я! Не муж, а Бог ведает что! Покель один, сдаётся - не сердце, но камень ношу в груди, а как в очи её погляжу - и мягче воску тот камень становится».
Из сеней донеслись твёрдые, строго размеренные, шаги.
Голицын бросился навстречу гостю и, как с равным, трижды облобызался с ним.
- А ты, князь, всо молодой, - освобождаясь из объятий хозяина, распустил шотландец в широкую улыбку бритое обветренное лицо - Как биль молодес, так и есть.
Голос его звучал резко, отрывисто, точно генерал не обменивался приветствием, а отдавал команду. Изогнутые от долголетней верховой езды дугою ноги чётко отстукивали военный шаг, при каждом движении упитанное тело так вздрагивало, словно Гордон скакал на коне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248