ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Посетив их, они обошли четвертый батальон ветеранов под командой Химено, и затем некоторые другие резервы.
Везде царило беспокойство, страх. Дон Мигель внимательно наблюдал за всем и говорил самому себе:
— Только с двумястами решительных людей я доставил бы к Лавалю этих людей, связанными по рукам и ногам.
Было три часа утра, когда генерал отправился наконец на свою квартиру на улице Потоси.
Дон Мигель провожал его до самых дверей, молодой человек не хотел, чтобы деверь Росаса беспокоился из-за своей откровенности.
— Генерал, — сказал он ему, — мне больно, что вы не доверяете мне.
— Я, сеньор дель Кампо?!
— Да, генерал, зная, что вся молодежь Буэнос-Айреса позволила увлечь себя безумцам из Монтевидео, вы хотели испытать меня, говоря мне вещи, которые не могут меня касаться: я знаю очень хорошо, что у Ресторадора нет лучшего друга, чем генерал Мансилья, к счастью для меня, вы нашли во мне только федеративный патриотизм, не правда ли?
Это было сказано с таким боязливым и наивным видом, что как ни проницателен был генерал, он поддался на эту удочку и в душе пожалел этого доброго и безобидного молодого человека.
— Конечно, конечно! — отвечал он, пожимая Мигелю руку. — Итак, я могу рассчитывать на ваше покровительство, генерал?
— Всегда и в любое время, дель Кампо!
— Благодарю, генерал, и до завтра!
— До завтра и спасибо за компанию.
Дон Мигель расстался с ним, про себя смеясь и говоря:
— Ты не дал бы и гроша за мою жизнь, если бы предполагал, что я знаю твою тайну, а теперь ты выкупил ее у меня, но я тебе ничего не должен. Спокойной ночи, генерал Мансилья!
ГЛАВА XIV. Где романист на время уступает место историку
Дон Мигель вернулся к себе, сам отвел свою лошадь в конюшню, так как его верного Тонильо не было, а другие слуги не были посвящены в его ночные поездки. Однако он разбудил одного из них и приказал ему быть наготове и ждать его приказаний. Было четыре часа утра, молодой человек вошел в свой кабинет, поправил пламя, почти потухшей лампы и принялся за письма. Первое было к донье Авроре. В нем он свободно излил все чувства своего сердца.
Второе было адресовано Эрмосе, в нескольких словах он сообщал ей о том, что произошло между ним и Мариньо и советовал ей возможно скорее вернуться в Барракас.
Третье послание, самое серьезное, было адресовано господину де Мартиньи и в нем говорилось только о политике.
Он запечатал это письмо в особый конверт, вложил его в конверт с адресом мистера Дугласа и спрятал в секретном ящике своего стола.
Исполнив это, дон Мигель зажег свечу и прошел в спальню дона Луиса. Молодой человек, видимо, не спал до позднего времени. На его ночном столике лежал томик «Французской революции», и свеча догорела почти до конца. Дон Мигель бросился в кресло и устремил на спящего братский взгляд — сон Луиса был беспокоен и лихорадочен, казалось, он боролся с мрачными видениями. Мало-помалу дон Мигель углубился в свои мысли, голова его упала на грудь и он стал перебирать в уме все те несчастья, которые угнетали его родину уже столько лет, его брови нахмурились, лоб побледнел, и горячие слезы полились из его глаз.
Предоставим на некоторое время историку место романиста и расскажем в нескольких словах о том, что произошло в Буэнос-Айресе в первых числах сентября 1840 года.
По мере того как дни проходили, страх, внушенный федералистам появлением освободительной армии в провинции, уменьшался. Тогда произошла странная вещь: под влиянием взрыва зверской подлости и всего, что может быть самого позорного в истории политических партий и их вождей, женщины сделались предметом ярости войск бандитов, украшенных именем федералистов.
Вне всякого сомнения, — история печальной эпохи террора подтверждает это—женщины-портеньос обнаружили нравственное мужество, твердость и достоинство характера и, можно сказать, высоту и смелость такие, — колким упреком некоторым дамам федерации и порочным людям опоре святого дела.
Прелестные головки этих андалусиек Америки держались гордо и высоко: они, казалось, так хорошо были пристроены на их белых плечах, что гордые портеньяс не удосуживались пригнуть их, проходя мимо вельмож. Скромная одежда патриотки представляла поразительный контраст с пышным шелковым платьем богатой и гордой федералистки.
Роскошные волосы, в которых прежде красовался lor del aire — воздушный цветок, не выносили отвратительного шиньона федерации — только тонкая розовая лента красовалась среди локонов и цветов на шляпе.
Все эти мелочи считались преступлением, и та же самая мораль, которая видела их таковыми должна была изобрести судей и палачей.
Банды головорезов всех сословий сторожили у церковных дверей, имея с собой горшки с жидкой смолою и шиньоны из бумажной материи пунцового цвета.
Эти шиньоны погружали в жидкую смолу, и, если у девушки, выходящей из церкви, не было на голове девиза федерации, негодяи грубо отталкивали ее в сторону прикрепляли к голове шиньон, вымазанный в смоле и затем толкали ее из стороны в сторону с хохотом и насмешками.
Однажды подобная сцена разыгралась в одиннадцать часов утра у одной церкви.
Одна девушка вышла оттуда вместе со своей матерью и была схвачена бандитами, толпившимися вблизи церкви.
Девушка, поняв, что с нею хотят сделать, сбросила со своей головы шаль и гордо предоставила палачам исполнить то, чего они хотели.
Мать ее, которую задержали другие, вскричала:
— В Буэнос-Айресе нет более мужчины, который мог бы защитить женщину!
— Нет, матушка, — отвечала девушка, бледная как смерть, но с улыбкой величайшего презрения на губах, — мужчины находятся в Луханском саду, куда отправился мой брат, а здесь остались женщины и шакалы.
Общество Масорка, торговцы и в особенности негритянки и мулатки рыскали по городу беспорядочными шайками, и честные люди чувствовали себя осажденными в своих жилищах, за порог которых они боялись переступать.
Богатые кварталы города были в самом плохом положении: здесь головорезы, как бы по молчаливому уговору, объединялись в конфитерии. Там они могли пить, не платя ничего: тосты, провозглашаемые ими, должны были служить достаточной платой за поглощаемое конфитерами вино.
Кафе были битком набиты с четырех часов вечера.
Несчастье тому, у кого борода, волосы на голове были разделены пробором: нож Масорки действовал тогда в качестве бритвы и ножниц цирюльника.
С заходом солнца улицы пустели: жители, запершись в своих жилищах, коротали беспокойные ночи, спать было страшно.
Каждые полчаса серенос испускали дикие крики смерти.
Ни одна страна не имеет в своих летописях столь жестоких страниц.
В Буэнос-Айресе официально все пользовались покровительством закона, но на самом деле каждый зависел от прихотей бандитов, устанавливающих свои законы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65