— Что же такое?
— Еще не время!
— А!
— Их еще слишком мало, но как только доброе дело начнется, дом будет полон и около восьми или девяти… Вы меня понимаете?
— Да, дон Мигель! — вскричал Китиньо с свирепой радостью.
— Всех вместе, одной сетью.
Дон Кандидо думал, что он сходит с ума: он не мог поверить тому, что слышал.
— Верно! — промолвил Китиньо. — Так будет лучше, но у нас нет приказа, дон Мигель.
— Черт возьми! Без приказа… Гм… я понимаю это.
— И Санта-Калома?
— Я знаю.
— Он сильно смахивает на гринго!
— Это правда, подполковник.
— Они вместе могут что-нибудь напутать.
— Правда, так что если я получу приказ…
— Со всем моим отрядом, дон Мигель.
— Но если Санта-Калома получит его, вы меня известите?
— Конечно!
— Вот зачем это надо: мне необходимо быть с вами, чтобы увлеченные федеральным энтузиазмом не трогали бумаг консула.
— Ага!
— Ресторадор был бы очень раздражен теми осложнениями, которые могут произойти вследствие захвата консульских бумаг, вы понимаете?
— Да, дон Мигель.
— Однако, если и Санта-Калома получит приказ, то я считаю, что нам надо подождать, чтобы их собралось больше, восемь или девять человек.
— Правда, так лучше.
— Какой удар, подполковник!
— Мы все его желаем!
— Вы все об этом знаете?
— Все, но мы не смеем ничего делать, пока не получим приказ.
— Вы правы, вот это называется быть федералистом!
— Но знаете, о чем я подумал?
— Скажите, подполковник.
— Начиная с этой ночи мы расставим вокруг дома посты.
— Хорошо придумано, но остерегайтесь одной вещи.
— Какой?
— Не арестовывайте экипажей, а только пешеходов.
— Почему же нельзя арестовывать экипажей?
— Потому что они могут принадлежать консулу, а вы не должны касаться их!
— Почему же?
— Потому что они принадлежат ему, а все, что относится к консульству, находится под покровительством губернатора.
— Ага!
— Так что коснуться экипажа — значит нарушить неприкосновенность консула.
— Я и не знал этого!
— Вот видите, как полезно было поговорить! Каков был бы гнев Ресторадора, если бы какая-нибудь неловкость привела к новым войнам!
— Я пойду сейчас же предупредить своих товарищей.
— Не теряйте ни секунды, это очень деликатный вопрос!
— Действительно.
— Итак, ничего без приказа!
— Боже сохрани, сеньор дон Мигель!
— Когда будет получен приказ, мы подождем, чтобы их набралось больше.
— Так. Хорошо, дон Мигель. Я ухожу — боюсь, как бы они не арестовали экипаж.
— Да, скажите об этом всем.
— Итак, Кандидо, если я могу тебе услужить, то ты знаешь, что я твой кузен!
— Благодарю, мой дорогой и уважаемый кузен! — отвечал похожий более на мертвеца, чем на живого человека дон Кандидо, вставая и пожимая руку, протянутую ему Китиньо.
— Где ты живешь?
— Дорогой друг, я живу… я живу здесь!
— Хорошо, я навещу тебя.
— Благодарю, благодарю!
— Прощай же!
Китиньо вышел в сопровождении Мигеля, который, прощаясь с ним в передней, порылся у себя в кармане и произнес:
— Подполковник, это для вас, тут пять тысяч пиастров, присланных моим отцом для раздачи бедным федералистам. Будьте добры принять на себя эту заботу!
— Давайте, дон Мигель. Когда приезжает сеньор дон Антонио?
— Я жду его с минуты на минуту!
— Известите меня немедленно о его приезде.
— Непременно, подполковник. До свидания и служите делу!
Дон Мигель вернулся в свой кабинет и, не обращая никакого внимания на дона Кандидо, осматривавшего его с головы до ног взглядом, в котором был заметен гнев, смешанный с крайним изумлением, сел за стол и написал следующую записку:
Дорогой Луис, речь шла о нападении на дом сеньора Слейда; я хорошо знаю, что еще нет никакого приказа на этот счет, но важно, чтобы консул уведомил всех лиц, скрывающихся у него, что они никоим образом не должны выходить из дома пешком, так как за домом будет установлен надзор. Но зато они могут вполне безопасно выезжать в экипаже и, если возможно, лучше в консульском.
Прощай!
— Теперь, мой дорогой учитель, вместо одного письма вы отнесете два! — и дон Мигель протянул дону Кандидо записку.
Но последний ответил.
— Нет! Не хочешь ли ты и меня впутать в черную измену? Adios mi plata!
— Вы с ума сошли, почтенный кузен Китиньо!
— Кузеном Вельзевула из преисподней должен быть этот разбойник!
— Но вы сами же его так называли?
— Разве я сознаю сам, что говорю! Мне кажется, что я схожу с ума в этом лабиринте преступлений, измен и лжи! Кто ты такой, скажи мне! За кого ты, почему ты говорил в моем присутствии о нападении на дом, где я хочу искать убежища, где находится молодой человек, которого ты называешь своим другом, где…
— Ради Бога, сеньор дон Кандидо! Я вам объясню все это.
— Какое объяснение может быть тому, что я слышал собственными ушами?
— Вот какое! — сказал дон Мигель, развертывая и подавая действительно испуганному дону Кандидо, написанную им записку.
— А! — вскричал тот, прочтя ее два раза.
— Вот что значит, сеньор дон Кандидо, извлекать выгоды из сношений с иностранцами, опутывать людей их же собственными сетями и заставлять своих врагов служить себе — это наука Ришелье, прилагаемая, правда, к мелочам, потому что перед ними нет ни Ла-Рошели, ни Англии, но если бы они были, мы бы действовали так же. Теперь ступайте с миром и отдыхайте спокойно на североамериканской территории!
— Приди в мои объятия, удивительный молодой человек, облегчивший самую ужасную минуту в моей жизни!
— Обнимемся и садитесь в мою карету, знаменитый кузен Китиньо!
— Не смейся надо мной, Мигель!
— Хорошо, до завтра, нет до послезавтра, карета у дверей!
— Прощай, Мигель!
Бедный дон Кандидо обнял в последний раз своего ученика, который, полчаса спустя пытался заснуть, в то время как почтенный профессор каллиграфии с высоко поднятой головой прогуливался по территории Соединенных Штатов, как он выражался, пока дон Луис читал обе записки своего друга.
ГЛАВА XXIV. Где эта длинная история обещает кончиться, подобно водевилю
Пятого октября, — день, назначенный для свадьбы доньи Эрмосы и дона Луиса, — при наступлении ночи, перед домом попечительства о бедных улицы Корриентес остановилась карета. В ту же минуту дверь дома открылась, и из нее вышел священник с белыми волосами, сел в карету, где его ждали, и лошади тотчас же помчались, повернув на улицу Суйпача. Внезапно они вынуждены были замедлить свой бег, чтобы не врезаться в середину группы кавалеристов, состоящей из двенадцати человек, в костюмах гаучо, их неподкованные лошади, по-видимому, совершили большой переезд. Один из этих всадников, человек лет пятидесяти с резкими чертами волевого лица, казалось, был начальником или хозяином остальных, о чем можно было судить как по тому почтительному отдалению, в котором держались от него другие кавалеристы, так и по богатой сбруе его лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65