невозможно было быть уверенным в своей безопасности. Единственный способ не стать жертвой — сделаться убийцей самому.
Пусть читатель не думает, что мы измышляем ужасы для удовольствия изложить их на бумаге — мы еще скрашиваем истину, которую во всей ее наготе наше перо не осмеливается описывать.
Итак, для собственной безопасности надо было присоединиться к тому, что было наиболее позорного, к Масорке, взять в руку кинжал, убивать и быть наготове к тому же всегда.
Во всех странах уступчивость вследствие какой-нибудь власти, как бы жестока или тиранична ни была эта власть, всегда является спасением.
В Буэнос-Айресе было так же!
Истинные федералисты, честные и мужественные — их было немного (иностранцы, естественно, не были ни федералистами, ни унитариями), простые люди, никогда не думавшие о политике: женщины, молодые люди, дети, старики — все прониклись мыслью о необходимости быть жертвой или палачом.
Вот что происходило в Буэнос-Айресе в 1840 году, в правление этого тигра с человеческим лицом, носившего имя Росаса, и, повторяем, мы еще смягчили картину, — всю истину описать невозможно.
Часы пробили пять раз в спальне дона Луиса, дон Мигель поднял голову, провел пылающей рукой по потному лбу и, выйдя тихими шагами из спальни, вошел в свой кабинет и бросился на диван. Усталость не замедлила погрузить его в глубокий сон, продолжавшийся до девяти часов утра.
ГЛАВА XV. Как Росас проводил свое утреннее время в Сантос-Луаресе
Первый проблеск дня начинал рассеивать сумрак ночи: уже можно было смутно различать плотные бесформенные массы, разбросанные повсюду в лагере Сантос-Луаресе. Сотни повозок, кучи земли на краю свежевырытых рвов, батареи пушек, кучи ядер, картечь, разбросанная в беспорядке, лошади, оружие, солдаты, женщины, — все было перемешано между собой.
Первые звуки пехотного барабана, кавалерийского рожка, завывания корпуса индейцев, крики негров, топот лошадей, крики гаучо, ловивших коней своим лассо—все это образовало странный, неописуемый концерт, раздиравший уши.
Главная квартира находилась на правой стороне лагеря, в большом ранчо, где, однако, генерал не спал никогда, — как это мы уже говорили, — хотя там ему и стелили постель.
В тот момент, к которому относится наш рассказ, Росас остановился у штаб-квартиры, перед дверьми которой толпа офицеров всех степеней и горожан угощалась матэ.
Этот человек с железным характером, проведя ночь без сна, подобно своей лошади, а, может быть, еще хуже ее, был, однако, свеж, бодр и силен, как будто он только что встал с пуховой постели.
С суровым и мрачным выражением лица, в пончо и офицерской шляпе, без шпаги и знаков отличия он шел по своему двору, мимо офицеров своего штаба, никого не удостаивая взглядом.
Посреди ранчо помещался стол из пихтового дерева, почти сплошь заваленный бумагами, рукописными и печатными. Вокруг этого стола сидели трое секретарей, бледных, с впалыми глазами, молчаливых и ничего не делающих, генерал Корвалан стоял возле них с огромным ворохом запечатанных депеш в руках.
Все встали при входе Росаса. Он, сняв шляпу и пончо, бросил их на постель и принялся ходить из угла в угол по комнате, между тем как секретари и его адъютант, которым он не поклонился, продолжали стоять возле своих стульев.
Почти тотчас же на пороге комнаты появился солдат с чашкой матэ в руке и остался стоять там неподвижно.
Росас продолжал свою прогулку.
Через некоторое время он протянул руку, взял матэ, сделал два или три глотка и, возвратив матэ солдату, продолжал шагать по комнате.
Солдат замер с матэ в руке. Эта сцена возобновлялась до тех пор, пока bombilla не оказалась пустой, тогда солдат вышел, чтобы наполнить ее снова.
Секретари и адъютант стояли неподвижно, как статуи.
Росас продолжал прогуливаться по комнате. Солдат с матэ входил ивыходил.
Эта пантомима продолжалась, по меньшей мере, три четверти часа.
Наконец, Росас остановился перед столом и весело сказал своим секретарям, как будто только сейчас их заметил:
— Садитесь!
Они повиновались.
Затем он повернулся с удивленным видом к Корвалану.
— Как! Вы здесь?
— Да, высокочтимый сеньор!
— Когда вы прибыли?
— Час тому назад.
— Что произошло в городе?
— Решительно ничего, высокочтимый сеньор.
— Они веселы?
— Да, сеньор!
— А Викторика, что с ним?
— Я его видел сегодня ночью. Он чувствует себя очень хорошо, высокочтимый сеньор.
— Когда вы его увидите, передайте ему мои поздравления. Так как Гальехо не вернулся вчера, то я его считал мертвым. Видели вы дона Фелипе?
— Да, высокочтимый сеньор! Росас расхохотался.
— Какого страху должен натерпеться временный губернатор! Итак, нет ничего нового?
— Два часа тому назад пришли депеши баркасом.
— Посмотрим, дайте их!
Росас, взяв депеши, вскрыл и, просмотрев подписи, отдал их одному из секретарей.
— Читайте! — произнес он и опять начал свою прогулку по комнате.
Секретарь начал читать:
— Сеньору дону Хуану Мануэлю де Росасу, главная квартира, Амбриль Льяносы де Ла Роха, 8 августа 1840 г.
Дорогой губернатор и генерал! Пятого числа текущего месяца в четыре часа пополудни дон Лукас Льянос прибыл сюда с вашими почтенными письмами от второго и восемнадцатого числа прошедшего месяца. Я извещен о том, что вы соблаговолили согласиться намой просьбы, выраженные в моем письме от тридцатого июня, относительно мундиров, сабель и пр., возвращение которых будет потребовано в Кордове генералом Алеманом, который, будучи принужден лечиться от болезни, которая…
— Хорошо! Пусть он умирает и монах с ним! Ведь это письмо от фрея Альдео?
— Да, высокочтимый сеньор.
— Сделайте живее извлечение из него. Ну, читайте другое. От кого это?
— От подполковника дона Винсенте Гонсалеса, он пишет о маршах…
— Я не спрашиваю вас, о чем он пишет, читайте!
— Он перечисляет марши, сделанные Лавалем в течение тридцатого и тридцать первого августа и первого и второго сентября.
— Читайте марши!
— Тридцатого…
— Какого месяца?
— Августа, он это говорил вначале! — отвечал, заикаясь, секретарь.
— Он должен был повторить это и здесь! Ну, пошлите этой старой скотине указание писать в следующий раз с большей ясностью о маршах армии диких унитариев! — обратился Росас к другому секретарю.
— Я напишу ему, чтобы он проставлял число при каждом марше.
— Убирайтесь к черту! Пропишите то, что я вам говорю. Продолжайте!
Первый секретарь возобновил свое чтение:
— Тридцатого армия нечистых унитариев снялась с лагеря, направилась к городу Лухан и в пять часов вечера расположилась биваком около города, на вилле Марко.
Тридцать первого кабесилья Лаваль, оставил в Лухане большую часть повозок и часть артиллерии, увозя с собой только две картечницы и два орудия легкой артиллерии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Пусть читатель не думает, что мы измышляем ужасы для удовольствия изложить их на бумаге — мы еще скрашиваем истину, которую во всей ее наготе наше перо не осмеливается описывать.
Итак, для собственной безопасности надо было присоединиться к тому, что было наиболее позорного, к Масорке, взять в руку кинжал, убивать и быть наготове к тому же всегда.
Во всех странах уступчивость вследствие какой-нибудь власти, как бы жестока или тиранична ни была эта власть, всегда является спасением.
В Буэнос-Айресе было так же!
Истинные федералисты, честные и мужественные — их было немного (иностранцы, естественно, не были ни федералистами, ни унитариями), простые люди, никогда не думавшие о политике: женщины, молодые люди, дети, старики — все прониклись мыслью о необходимости быть жертвой или палачом.
Вот что происходило в Буэнос-Айресе в 1840 году, в правление этого тигра с человеческим лицом, носившего имя Росаса, и, повторяем, мы еще смягчили картину, — всю истину описать невозможно.
Часы пробили пять раз в спальне дона Луиса, дон Мигель поднял голову, провел пылающей рукой по потному лбу и, выйдя тихими шагами из спальни, вошел в свой кабинет и бросился на диван. Усталость не замедлила погрузить его в глубокий сон, продолжавшийся до девяти часов утра.
ГЛАВА XV. Как Росас проводил свое утреннее время в Сантос-Луаресе
Первый проблеск дня начинал рассеивать сумрак ночи: уже можно было смутно различать плотные бесформенные массы, разбросанные повсюду в лагере Сантос-Луаресе. Сотни повозок, кучи земли на краю свежевырытых рвов, батареи пушек, кучи ядер, картечь, разбросанная в беспорядке, лошади, оружие, солдаты, женщины, — все было перемешано между собой.
Первые звуки пехотного барабана, кавалерийского рожка, завывания корпуса индейцев, крики негров, топот лошадей, крики гаучо, ловивших коней своим лассо—все это образовало странный, неописуемый концерт, раздиравший уши.
Главная квартира находилась на правой стороне лагеря, в большом ранчо, где, однако, генерал не спал никогда, — как это мы уже говорили, — хотя там ему и стелили постель.
В тот момент, к которому относится наш рассказ, Росас остановился у штаб-квартиры, перед дверьми которой толпа офицеров всех степеней и горожан угощалась матэ.
Этот человек с железным характером, проведя ночь без сна, подобно своей лошади, а, может быть, еще хуже ее, был, однако, свеж, бодр и силен, как будто он только что встал с пуховой постели.
С суровым и мрачным выражением лица, в пончо и офицерской шляпе, без шпаги и знаков отличия он шел по своему двору, мимо офицеров своего штаба, никого не удостаивая взглядом.
Посреди ранчо помещался стол из пихтового дерева, почти сплошь заваленный бумагами, рукописными и печатными. Вокруг этого стола сидели трое секретарей, бледных, с впалыми глазами, молчаливых и ничего не делающих, генерал Корвалан стоял возле них с огромным ворохом запечатанных депеш в руках.
Все встали при входе Росаса. Он, сняв шляпу и пончо, бросил их на постель и принялся ходить из угла в угол по комнате, между тем как секретари и его адъютант, которым он не поклонился, продолжали стоять возле своих стульев.
Почти тотчас же на пороге комнаты появился солдат с чашкой матэ в руке и остался стоять там неподвижно.
Росас продолжал свою прогулку.
Через некоторое время он протянул руку, взял матэ, сделал два или три глотка и, возвратив матэ солдату, продолжал шагать по комнате.
Солдат замер с матэ в руке. Эта сцена возобновлялась до тех пор, пока bombilla не оказалась пустой, тогда солдат вышел, чтобы наполнить ее снова.
Секретари и адъютант стояли неподвижно, как статуи.
Росас продолжал прогуливаться по комнате. Солдат с матэ входил ивыходил.
Эта пантомима продолжалась, по меньшей мере, три четверти часа.
Наконец, Росас остановился перед столом и весело сказал своим секретарям, как будто только сейчас их заметил:
— Садитесь!
Они повиновались.
Затем он повернулся с удивленным видом к Корвалану.
— Как! Вы здесь?
— Да, высокочтимый сеньор!
— Когда вы прибыли?
— Час тому назад.
— Что произошло в городе?
— Решительно ничего, высокочтимый сеньор.
— Они веселы?
— Да, сеньор!
— А Викторика, что с ним?
— Я его видел сегодня ночью. Он чувствует себя очень хорошо, высокочтимый сеньор.
— Когда вы его увидите, передайте ему мои поздравления. Так как Гальехо не вернулся вчера, то я его считал мертвым. Видели вы дона Фелипе?
— Да, высокочтимый сеньор! Росас расхохотался.
— Какого страху должен натерпеться временный губернатор! Итак, нет ничего нового?
— Два часа тому назад пришли депеши баркасом.
— Посмотрим, дайте их!
Росас, взяв депеши, вскрыл и, просмотрев подписи, отдал их одному из секретарей.
— Читайте! — произнес он и опять начал свою прогулку по комнате.
Секретарь начал читать:
— Сеньору дону Хуану Мануэлю де Росасу, главная квартира, Амбриль Льяносы де Ла Роха, 8 августа 1840 г.
Дорогой губернатор и генерал! Пятого числа текущего месяца в четыре часа пополудни дон Лукас Льянос прибыл сюда с вашими почтенными письмами от второго и восемнадцатого числа прошедшего месяца. Я извещен о том, что вы соблаговолили согласиться намой просьбы, выраженные в моем письме от тридцатого июня, относительно мундиров, сабель и пр., возвращение которых будет потребовано в Кордове генералом Алеманом, который, будучи принужден лечиться от болезни, которая…
— Хорошо! Пусть он умирает и монах с ним! Ведь это письмо от фрея Альдео?
— Да, высокочтимый сеньор.
— Сделайте живее извлечение из него. Ну, читайте другое. От кого это?
— От подполковника дона Винсенте Гонсалеса, он пишет о маршах…
— Я не спрашиваю вас, о чем он пишет, читайте!
— Он перечисляет марши, сделанные Лавалем в течение тридцатого и тридцать первого августа и первого и второго сентября.
— Читайте марши!
— Тридцатого…
— Какого месяца?
— Августа, он это говорил вначале! — отвечал, заикаясь, секретарь.
— Он должен был повторить это и здесь! Ну, пошлите этой старой скотине указание писать в следующий раз с большей ясностью о маршах армии диких унитариев! — обратился Росас к другому секретарю.
— Я напишу ему, чтобы он проставлял число при каждом марше.
— Убирайтесь к черту! Пропишите то, что я вам говорю. Продолжайте!
Первый секретарь возобновил свое чтение:
— Тридцатого армия нечистых унитариев снялась с лагеря, направилась к городу Лухан и в пять часов вечера расположилась биваком около города, на вилле Марко.
Тридцать первого кабесилья Лаваль, оставил в Лухане большую часть повозок и часть артиллерии, увозя с собой только две картечницы и два орудия легкой артиллерии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65