Но еще больше мне хочется сыграть Федю... то есть не портить с Таней отношений. Когда-то она очень тепло отзывалась о моей прозе и чем черт не шутит — не придется ли мне проситься к ней на работу в ее МХАТ. Я написал все, что соответствует истине: «Письмо не читал, не писал, не подписывал. Сам факт подделки подписей — криминал». И подпись. И все-таки, если бы не Федя, я бы сделал добавление, что электричества, дорог и воды до безобразия долго нет. А уж кто там виноват? Психологический этюд перед «Мизантропом».
Сбылась моя мечта и надежда — я получил от В. Распутина замечательное письмо, писанное им, видимо, в хорошем расположении. Книжечку мою он перечитал в первый же вечер на даче. Мал золотник, да дорог. Сетует, что мне мало удается писать. Вот, говорит, Евтушенко — тоже актер, а пишет, и много. И про мою пельменную он знает. Написал В. Распутину. Волина с жутким сожалением говорит, что Валентин включается в компанию Бондарева, Белова, что у него, чьи безупречные талант и совесть были примером чистоты и гармонии, стали все чаще звучать нотки антисемитизма, великодержавно-шовинистический настрой; откровенное неприятие нынешней молодежи, ее увлечений, ее музыки переходит всякие этические нормы, а ведь молодежь, хотите вы или не хотите, — наше завтра! Надо с ней работать, но не презирать и не отталкивать. Бондарев и Белов, который просто свихнулся на своем антисемитизме, тянут Распутина как знамя, и он, как ей кажется, подписал статью в «Правде» не читая... иначе он нашел бы какие-то иные слова и мысли о молодежи и пр.
16 декабря 1987 г. Среда, мой день
Позорные дни — с понедельника и по сей день. Похороны Серенко <Серенко Анатолий — актер театра.> окончились в кафе грязной руганью с Филатовым. Стыдно. Написал извинительную записку Леониду, теперь жду время, чтоб с «Юностью» в Загорск поехать.
Позвонил Филатову, и легче стало.
25 декабря 1987 г. Пятница
Два подарка — два письма-отклика — Распутина и Шифферса <Шифферс Евгений — режиссер, литературовед, богослов.>.
Шифферс: «Посему, еще раз, по „Землякам“ не только порхал, но прочел от и до, и считаю хорошей прозой, и советую так вот и писать дальше, хотя, конечно же, смерть любимых не будет уж слишком часто кормить нас, грешных, для творчества, а?»
26 декабря 1987 г. Суббота
Зависти были полные штаны у меня. Хотя за все, что говорили лауреаты, за все те пустые мысли и слова, медали бы у них надо было отобрать «взад». Янковский, в бабочке, в дымчатых очках, подпрыгивал и показывал кулак, как это делает Марадона, когда забивает гол. Показывал он знак победы своим, а нам — как бы хрен в нос. «Нам» — это присутствующим артистам Таганки. И опять я вспомнил Кузькина и Любимова.
Я видел весь материал «Нехорошей квартиры». И мне это пришлось по душе, трогательно. И судьба, мое прикосновение к Булгакову, и вполне скромное и вполне достойное дело — защита музея, созданного горожанами. Этот подъезд мне стал родным не только надписями, рисунками и тем, что здесь ходил когда-то гениальный интеллигент, но еще и потому, что меня согревали там самогоном и человеческим теплом, которого не хватает ни дома, ни в театре, ни в автомобиле. Все это я пишу, торопясь, на «Матери».
27 декабря 1987 г.
А книжка «Четыре четверти пути», по-моему, хорошая. Хорошая, что говорить. Будут лучше, но эта хорошая, в ней я его живого кое-где нахожу и слышу. У Говорухина, по-моему, хорошо.
И сам составленный из концертных разговоров текст Владимира совсем не плох, толково соединены разрозненные, разновременные куски.
30 декабря 1987 г. Среда, мой день
Отправил в Дом инвалидов Хильме в Воронеж посылочку: чай «Бодрость», шпроты, сгущенное молоко, печенье, тушенку и пр. мелочь вместе с журналами. Бедная моя землячка по санаторному детству.
«10 дней» идет. С Тамарой помирились и стали жить.
31 декабря 1987 г. Четверг
Заканчивается год. Год потерь. Начался он со смерти А. В. Эфроса. В июле умер отец. На сердце грусть и печаль светлая. Опять и снова хочется плакать: одиноко, хотя мои родные дома и стряпают.
В 1987 г. мы были с Тамарой в Париже... хотя и врозь. Был я в Италии, в Милане и Венеции. Напечатал «Похоронен в селе». И вышла книжечка в библиотечке «Огонька». После 20-летнего заключения вышла на свободу «Интервенция». Господи! Главное живы, здоровы и в хорошей форме сейчас.
Скоро мы ее начнем портить.
ИРБИС — ЗНАЧИТ СНЕЖНЫЙ БАРС 1988
6 января 1988 г. Среда, мой день
Помирать скоро, а как-то неохота, потому что не сделано ничего. А что и сделано, только позорит и без того бездарную жизнь, ложную жизнь. Подражательную погоню за двумя дамами — славой и юбкой.
8 января 1988 г. Пятница
Нужно написать две странички, чтоб спасти полосу в «Советской культуре» о Высоцком. Что написать, из какого пальца высосать? О спектакле, которого пока нет, и что будет 25-го — неизвестно. Написать о Лужниках. Но это все не про Высоцкого, а про нас вокруг Высоцкого. Что, собственно, нужно написать, какое слово молвить, чтоб спасти себя и полосу. Может быть, Гармаш <Гармаш Татьяна — журналист.> мне поможет?
12 января 1988 г. Вторник
Накануне до двух ночи сидел — писал заметку в «Советскую культуру». «Духовной жаждою томим...» — очень собой гордился, могу же заставить себя работать допоздна. Какая-то интересная пропозиция намечается. Собираюсь я в Америку. Вот позвонил мне Досталь, он все разузнал и радуется, будто сам едет — Лос-Анджелес, Чикаго, Сан-Франциско, Вашингтон и пр. Коммерческая поездка с песнями и плясками. Мы с Гурченко. Что мне, гитару брать, что ли? Да был бы я просто в голосе, а там разберемся. Ну что ж, Америка так Америка!
Завтра годовщина А. В. Эфроса. На художественном совете решили, что минуту молчания перед «Вишневым» объявит Дупак <Дупак Николай — директор Театра на Таганке.>. Крымова просит, чтоб это сделал я. Дупак возмущен и обижен. «Я для Анатолия Васильевича и на Бронной, и здесь сделал гораздо больше, чем она. И пусть они кончают эти козни и интриги». Я считаю, что, конечно, директор это должен сделать. Пусть уж Наташа не обижается. Но звонить я ей по этому поводу не буду, тем более есть волевое слово Николая. Ни в коем случае, только директор.
13 января 1988 г. Среда. Театр
Вернулись с кладбища от А. Эфроса. Год пролетел. Играем в его память «Вишневый сад». Народу было мало.
Сережа вопросы задает философские, еще не продрал глаза, в кровати как столбик (в Рузе), будто всю ночь мучился вопросом и ждал, когда рассветет.
— Мама, а что такое ядерная зима? Она будет? Она будет, потому что люди обозначили ее словами. Раз дали имя, это будет...
Есть имя, значит, это осуществится. Усы надо бы сбрить, но Сатуновский пробил полный метраж для картины «В. В. — киноактер» и надо будет еще досниматься, а тут Натансон текст кинопробы прислал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Сбылась моя мечта и надежда — я получил от В. Распутина замечательное письмо, писанное им, видимо, в хорошем расположении. Книжечку мою он перечитал в первый же вечер на даче. Мал золотник, да дорог. Сетует, что мне мало удается писать. Вот, говорит, Евтушенко — тоже актер, а пишет, и много. И про мою пельменную он знает. Написал В. Распутину. Волина с жутким сожалением говорит, что Валентин включается в компанию Бондарева, Белова, что у него, чьи безупречные талант и совесть были примером чистоты и гармонии, стали все чаще звучать нотки антисемитизма, великодержавно-шовинистический настрой; откровенное неприятие нынешней молодежи, ее увлечений, ее музыки переходит всякие этические нормы, а ведь молодежь, хотите вы или не хотите, — наше завтра! Надо с ней работать, но не презирать и не отталкивать. Бондарев и Белов, который просто свихнулся на своем антисемитизме, тянут Распутина как знамя, и он, как ей кажется, подписал статью в «Правде» не читая... иначе он нашел бы какие-то иные слова и мысли о молодежи и пр.
16 декабря 1987 г. Среда, мой день
Позорные дни — с понедельника и по сей день. Похороны Серенко <Серенко Анатолий — актер театра.> окончились в кафе грязной руганью с Филатовым. Стыдно. Написал извинительную записку Леониду, теперь жду время, чтоб с «Юностью» в Загорск поехать.
Позвонил Филатову, и легче стало.
25 декабря 1987 г. Пятница
Два подарка — два письма-отклика — Распутина и Шифферса <Шифферс Евгений — режиссер, литературовед, богослов.>.
Шифферс: «Посему, еще раз, по „Землякам“ не только порхал, но прочел от и до, и считаю хорошей прозой, и советую так вот и писать дальше, хотя, конечно же, смерть любимых не будет уж слишком часто кормить нас, грешных, для творчества, а?»
26 декабря 1987 г. Суббота
Зависти были полные штаны у меня. Хотя за все, что говорили лауреаты, за все те пустые мысли и слова, медали бы у них надо было отобрать «взад». Янковский, в бабочке, в дымчатых очках, подпрыгивал и показывал кулак, как это делает Марадона, когда забивает гол. Показывал он знак победы своим, а нам — как бы хрен в нос. «Нам» — это присутствующим артистам Таганки. И опять я вспомнил Кузькина и Любимова.
Я видел весь материал «Нехорошей квартиры». И мне это пришлось по душе, трогательно. И судьба, мое прикосновение к Булгакову, и вполне скромное и вполне достойное дело — защита музея, созданного горожанами. Этот подъезд мне стал родным не только надписями, рисунками и тем, что здесь ходил когда-то гениальный интеллигент, но еще и потому, что меня согревали там самогоном и человеческим теплом, которого не хватает ни дома, ни в театре, ни в автомобиле. Все это я пишу, торопясь, на «Матери».
27 декабря 1987 г.
А книжка «Четыре четверти пути», по-моему, хорошая. Хорошая, что говорить. Будут лучше, но эта хорошая, в ней я его живого кое-где нахожу и слышу. У Говорухина, по-моему, хорошо.
И сам составленный из концертных разговоров текст Владимира совсем не плох, толково соединены разрозненные, разновременные куски.
30 декабря 1987 г. Среда, мой день
Отправил в Дом инвалидов Хильме в Воронеж посылочку: чай «Бодрость», шпроты, сгущенное молоко, печенье, тушенку и пр. мелочь вместе с журналами. Бедная моя землячка по санаторному детству.
«10 дней» идет. С Тамарой помирились и стали жить.
31 декабря 1987 г. Четверг
Заканчивается год. Год потерь. Начался он со смерти А. В. Эфроса. В июле умер отец. На сердце грусть и печаль светлая. Опять и снова хочется плакать: одиноко, хотя мои родные дома и стряпают.
В 1987 г. мы были с Тамарой в Париже... хотя и врозь. Был я в Италии, в Милане и Венеции. Напечатал «Похоронен в селе». И вышла книжечка в библиотечке «Огонька». После 20-летнего заключения вышла на свободу «Интервенция». Господи! Главное живы, здоровы и в хорошей форме сейчас.
Скоро мы ее начнем портить.
ИРБИС — ЗНАЧИТ СНЕЖНЫЙ БАРС 1988
6 января 1988 г. Среда, мой день
Помирать скоро, а как-то неохота, потому что не сделано ничего. А что и сделано, только позорит и без того бездарную жизнь, ложную жизнь. Подражательную погоню за двумя дамами — славой и юбкой.
8 января 1988 г. Пятница
Нужно написать две странички, чтоб спасти полосу в «Советской культуре» о Высоцком. Что написать, из какого пальца высосать? О спектакле, которого пока нет, и что будет 25-го — неизвестно. Написать о Лужниках. Но это все не про Высоцкого, а про нас вокруг Высоцкого. Что, собственно, нужно написать, какое слово молвить, чтоб спасти себя и полосу. Может быть, Гармаш <Гармаш Татьяна — журналист.> мне поможет?
12 января 1988 г. Вторник
Накануне до двух ночи сидел — писал заметку в «Советскую культуру». «Духовной жаждою томим...» — очень собой гордился, могу же заставить себя работать допоздна. Какая-то интересная пропозиция намечается. Собираюсь я в Америку. Вот позвонил мне Досталь, он все разузнал и радуется, будто сам едет — Лос-Анджелес, Чикаго, Сан-Франциско, Вашингтон и пр. Коммерческая поездка с песнями и плясками. Мы с Гурченко. Что мне, гитару брать, что ли? Да был бы я просто в голосе, а там разберемся. Ну что ж, Америка так Америка!
Завтра годовщина А. В. Эфроса. На художественном совете решили, что минуту молчания перед «Вишневым» объявит Дупак <Дупак Николай — директор Театра на Таганке.>. Крымова просит, чтоб это сделал я. Дупак возмущен и обижен. «Я для Анатолия Васильевича и на Бронной, и здесь сделал гораздо больше, чем она. И пусть они кончают эти козни и интриги». Я считаю, что, конечно, директор это должен сделать. Пусть уж Наташа не обижается. Но звонить я ей по этому поводу не буду, тем более есть волевое слово Николая. Ни в коем случае, только директор.
13 января 1988 г. Среда. Театр
Вернулись с кладбища от А. Эфроса. Год пролетел. Играем в его память «Вишневый сад». Народу было мало.
Сережа вопросы задает философские, еще не продрал глаза, в кровати как столбик (в Рузе), будто всю ночь мучился вопросом и ждал, когда рассветет.
— Мама, а что такое ядерная зима? Она будет? Она будет, потому что люди обозначили ее словами. Раз дали имя, это будет...
Есть имя, значит, это осуществится. Усы надо бы сбрить, но Сатуновский пробил полный метраж для картины «В. В. — киноактер» и надо будет еще досниматься, а тут Натансон текст кинопробы прислал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179