Пахло вареным мясом, там готовили ужин. Осмелев, я подобрался к стенке балагана. Бандиты говорили громко, весело. Я услышал отчетливо произнесенные слова:
— Завтра сходим на номер первый, а к вечеру вернемся, как раз и сотник подъедет, смену привезет.
— Плохо нам тут, а? — сказал второй.
— Скука, Сергеич. Там хоть в картишки душу отведем.
Не будем мы брать их ночью! Пусть отправляются на «номер первый», пусть сотник найдет их на месте. Сотник?! Уж не Семен ли у этой банды заводилой?
Вернувшись в овраг, я рассказал Телеусову о новом плане.
— Значит, у них не одна потайка. Где вторая? Не на востоке, откуда ждут сотника. Только в сторону Молчепы. Ну и ладно, там тропа уже под надзором, Шапошников караулит.
Утром сторожа с винтовками и заплечными мешками отправились на запад. Их провожали десятки глаз. А мы преспокойно вошли в пустой балаган.
Вечером приготовились. Ждем. Улагаевцы возвращались беспечно, у стен балагана сняли с плеч винтовки, поговорили, покурили на лавочке и вошли… Четверо на двоих, что они могли сделать? Только моргали испуганно. Пять минут — и они сидят, крепко повязанные.
— Фамилия вашего сотника? — спросил я.
— Чебурнов из Псебая.
— Где стоит со своей сотней?
— Возле Умпырской долины.
— А Улагай?
— Не знаем. Никто не знает. Он живет скрытно.
Итак, командование бело-зеленых отдало центр заповедника бывшему егерю, знатоку троп. Пропадет наш зверь! Тревожно и за Никотиных, от них нет вестей.
Одежду с пленных сняли, два бойца примерили их полушубки. Вот они и встретят сотника. Убийцу моих родителей.
В ту ночь я опять не мог уснуть. Сидел, выходил из балагана, открытым ртом хватал холодный воздух. Такое волнение!..
Сурен сжал мне локоть.
— Понимаю ваши чувства. Но Чебурнов нужен нам живым. Живым! Надо узнать об Улагае. Будьте сдержанны, Андрей Михайлович.
Мы ушли из балагана, оставив там двух переодетых. Кольцо окружения уплотнилось.
…Четыре всадника замаячили вдали у леса. Было далеко за полдень. Влажная тишина стояла на взгорье. Сотник ехал осторожно — один всадник впереди, двое поотстали. Издалека посвистели. Из балагана вышли, помахали. Но те не торопились. Двое отделились, поскакали по лугу вправо, влево, потом рысью поехали к балагану, спрыгнули; встречавшие их засуетились, но отворачивались и помалкивали.
Едва один из приезжих зашел за угол балагана, как получил такой удар по челюсти, что свалился, даже не ахнув. Его приятель привязал коня и тоже шагнул за стену. Короткая борьба — и он на земле.
Остальные двое покрутились на месте, подъехали и соскочили с седел.
— Как ночевали, хлопцы? — громко спросил Семен.
— А ни чо, — ответил боец и схватил с земли винтовку. — Руки на голову, ну!
Семен как раз ослаблял подпругу коня. Словно дикая ласка, скользнул он под брюхо лошади, в руке у него оказался наган. Не целясь, выстрелил в бойца, и тот свалился. Винтовочные выстрелы затрещали со всех сторон, к балагану бросились три десятка бойцов. Сотник, как затравленный зверь, стрелял, вертясь на месте, израненный конь его ржал, запутался, упал, а Семен разрядил барабан и сунул руку в карман. Тускло блеснула граната, трое бросились на сотника, граната выпала, ее мгновенно отбросили в овраг. Взрыв потряс воздух.
Все. Борьба окончена.
Я подошел к связанному Семену.
Приходилось мне видеть глаза рыси в капкане. Помнил взгляд немецких драгун в рукопашном бою — страшные, звериные глаза. Семен неотступно буравил меня именно таким ненавидящим, испепеляющим взглядом. Что сделал бы он со мной, попади я в его руки!..
Рядом стоял Сурен, глаза его возбужденно поблескивали. Дело сделано. Сотника усадили прямо на землю.
— Говорить можешь? — спросил Сурен. — Или язык от страха проглотил?
— Развяжи руки-ноги, я те покажу, испужался али нет. Пляши, ваша взяла! Но ишшо не конец, ишшо не все.
— За что убил моих стариков? — вдруг спросил я.
— Подвернулись, дурни. Не за ими приходил, за тобой, изменник, да за твоей… — Тут он сказал грязное слово. — Пощечинки ее припомнил, расплатиться надумал. Успели вы сбежать…
Сурен взглядом остановил меня.
— Испить бы, — попросил Семен. Губы у него ссохлись.
Принесли воды. Он выпил и повалился на спину.
— Ну что, — насмешливо спросил он. — Стреляй, чекист, пока я не убёг еще раз. Не отвернусь.
— Повременим, — спокойно ответил Сурен. — Нас интересует Улагай, твой начальник. Где он?
— Далеко, отселева не достанешь. А будет ишшо дальше.
— Не скажешь?
— Дурака сыскал.
К Сурену наклонился его помощник, прошептал что-то на ухо.
— Твои хлопцы куда умней, жизнь себе выкупают. Уже сказали, где Улагай. Считай, что твоей сотни нет.
Лицо Семена исказилось, он завертелся, тяжело задышал.
— Сколько бойцов имеет Улагай? — спокойно спросил Сурен.
— Иди ты…
Семен играл ва-банк. Терять ему было нечего. Все содеянное им слишком весомо. Сурен встал и пошел допрашивать других.
Я сидел перед поверженным врагом, а видел белое, уже заострившееся лицо покойной матери, ее торопливую записку. «Прощай, Андрюша, прощайте…» Рука тянулась к нагану.
— Кто их убил?
— Я за тобой шел, да за твоей… Вот бы отыгрался!..
— Ну, меня ладно, старые счеты. А женщину, сына?
— Скажу, пожалуй. Господин полковник потому и разрешил мне дать крюку на Псебай, чтобы привез я к нему твою красотку супружницу. Понадобилась. Може, с собой увезти захотел…
— Куда увезти? — Я не узнал собственного голоса.
— Этта тебе не узнать. А вот покамест я вез бы ее до господина полковника, она десять разов пожелать своей смерти захотела бы. И передал бы живую, да тольки… Ох, не вышло!
Не помню, какую картину я представил себе, не помню, как револьвер очутился в руке, как щелкнул взведенный курок, но тут сильная рука перехватила мне запястье. Револьвер выпал. Семен смеялся, закинув голову. Да, смеялся каким-то истерическим смехом, визгливо и страшно. Он и рассчитывал на это: не сдержусь, убью. И все для него кончится в одно мгновение.
Когда темная ярость прошла, я увидел Шапошникова. Он подбрасывал на ладони мой наган.
Семен отсмеялся. Свесил голову и сделался серым, жалким. Христофор Георгиевич спросил его:
— Скажи, блудливый егерь, много зубров твои люди побили?
— Не считал, — сухо ответил он. — Не с зубрами воюем, с комиссарами.
— А мы вот за зубров воюем, и как видишь, не одни.
— Продались комиссарам…
— Недалекий ты человек, Семен, — спокойно возразил Шапошников. — На природу восстал, она же тебя и повергла.
Меня позвали к Сурену. Он допрашивал в балагане нервного, чернявого, совершенно раскисшего урядника.
— Послушайте. Повтори, Лучинин, или как тебя там.
Тот послушно заговорил:
— Полковник живет отдельно от полка. Двадцать охранников при нем. А полк устроился в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
— Завтра сходим на номер первый, а к вечеру вернемся, как раз и сотник подъедет, смену привезет.
— Плохо нам тут, а? — сказал второй.
— Скука, Сергеич. Там хоть в картишки душу отведем.
Не будем мы брать их ночью! Пусть отправляются на «номер первый», пусть сотник найдет их на месте. Сотник?! Уж не Семен ли у этой банды заводилой?
Вернувшись в овраг, я рассказал Телеусову о новом плане.
— Значит, у них не одна потайка. Где вторая? Не на востоке, откуда ждут сотника. Только в сторону Молчепы. Ну и ладно, там тропа уже под надзором, Шапошников караулит.
Утром сторожа с винтовками и заплечными мешками отправились на запад. Их провожали десятки глаз. А мы преспокойно вошли в пустой балаган.
Вечером приготовились. Ждем. Улагаевцы возвращались беспечно, у стен балагана сняли с плеч винтовки, поговорили, покурили на лавочке и вошли… Четверо на двоих, что они могли сделать? Только моргали испуганно. Пять минут — и они сидят, крепко повязанные.
— Фамилия вашего сотника? — спросил я.
— Чебурнов из Псебая.
— Где стоит со своей сотней?
— Возле Умпырской долины.
— А Улагай?
— Не знаем. Никто не знает. Он живет скрытно.
Итак, командование бело-зеленых отдало центр заповедника бывшему егерю, знатоку троп. Пропадет наш зверь! Тревожно и за Никотиных, от них нет вестей.
Одежду с пленных сняли, два бойца примерили их полушубки. Вот они и встретят сотника. Убийцу моих родителей.
В ту ночь я опять не мог уснуть. Сидел, выходил из балагана, открытым ртом хватал холодный воздух. Такое волнение!..
Сурен сжал мне локоть.
— Понимаю ваши чувства. Но Чебурнов нужен нам живым. Живым! Надо узнать об Улагае. Будьте сдержанны, Андрей Михайлович.
Мы ушли из балагана, оставив там двух переодетых. Кольцо окружения уплотнилось.
…Четыре всадника замаячили вдали у леса. Было далеко за полдень. Влажная тишина стояла на взгорье. Сотник ехал осторожно — один всадник впереди, двое поотстали. Издалека посвистели. Из балагана вышли, помахали. Но те не торопились. Двое отделились, поскакали по лугу вправо, влево, потом рысью поехали к балагану, спрыгнули; встречавшие их засуетились, но отворачивались и помалкивали.
Едва один из приезжих зашел за угол балагана, как получил такой удар по челюсти, что свалился, даже не ахнув. Его приятель привязал коня и тоже шагнул за стену. Короткая борьба — и он на земле.
Остальные двое покрутились на месте, подъехали и соскочили с седел.
— Как ночевали, хлопцы? — громко спросил Семен.
— А ни чо, — ответил боец и схватил с земли винтовку. — Руки на голову, ну!
Семен как раз ослаблял подпругу коня. Словно дикая ласка, скользнул он под брюхо лошади, в руке у него оказался наган. Не целясь, выстрелил в бойца, и тот свалился. Винтовочные выстрелы затрещали со всех сторон, к балагану бросились три десятка бойцов. Сотник, как затравленный зверь, стрелял, вертясь на месте, израненный конь его ржал, запутался, упал, а Семен разрядил барабан и сунул руку в карман. Тускло блеснула граната, трое бросились на сотника, граната выпала, ее мгновенно отбросили в овраг. Взрыв потряс воздух.
Все. Борьба окончена.
Я подошел к связанному Семену.
Приходилось мне видеть глаза рыси в капкане. Помнил взгляд немецких драгун в рукопашном бою — страшные, звериные глаза. Семен неотступно буравил меня именно таким ненавидящим, испепеляющим взглядом. Что сделал бы он со мной, попади я в его руки!..
Рядом стоял Сурен, глаза его возбужденно поблескивали. Дело сделано. Сотника усадили прямо на землю.
— Говорить можешь? — спросил Сурен. — Или язык от страха проглотил?
— Развяжи руки-ноги, я те покажу, испужался али нет. Пляши, ваша взяла! Но ишшо не конец, ишшо не все.
— За что убил моих стариков? — вдруг спросил я.
— Подвернулись, дурни. Не за ими приходил, за тобой, изменник, да за твоей… — Тут он сказал грязное слово. — Пощечинки ее припомнил, расплатиться надумал. Успели вы сбежать…
Сурен взглядом остановил меня.
— Испить бы, — попросил Семен. Губы у него ссохлись.
Принесли воды. Он выпил и повалился на спину.
— Ну что, — насмешливо спросил он. — Стреляй, чекист, пока я не убёг еще раз. Не отвернусь.
— Повременим, — спокойно ответил Сурен. — Нас интересует Улагай, твой начальник. Где он?
— Далеко, отселева не достанешь. А будет ишшо дальше.
— Не скажешь?
— Дурака сыскал.
К Сурену наклонился его помощник, прошептал что-то на ухо.
— Твои хлопцы куда умней, жизнь себе выкупают. Уже сказали, где Улагай. Считай, что твоей сотни нет.
Лицо Семена исказилось, он завертелся, тяжело задышал.
— Сколько бойцов имеет Улагай? — спокойно спросил Сурен.
— Иди ты…
Семен играл ва-банк. Терять ему было нечего. Все содеянное им слишком весомо. Сурен встал и пошел допрашивать других.
Я сидел перед поверженным врагом, а видел белое, уже заострившееся лицо покойной матери, ее торопливую записку. «Прощай, Андрюша, прощайте…» Рука тянулась к нагану.
— Кто их убил?
— Я за тобой шел, да за твоей… Вот бы отыгрался!..
— Ну, меня ладно, старые счеты. А женщину, сына?
— Скажу, пожалуй. Господин полковник потому и разрешил мне дать крюку на Псебай, чтобы привез я к нему твою красотку супружницу. Понадобилась. Може, с собой увезти захотел…
— Куда увезти? — Я не узнал собственного голоса.
— Этта тебе не узнать. А вот покамест я вез бы ее до господина полковника, она десять разов пожелать своей смерти захотела бы. И передал бы живую, да тольки… Ох, не вышло!
Не помню, какую картину я представил себе, не помню, как револьвер очутился в руке, как щелкнул взведенный курок, но тут сильная рука перехватила мне запястье. Револьвер выпал. Семен смеялся, закинув голову. Да, смеялся каким-то истерическим смехом, визгливо и страшно. Он и рассчитывал на это: не сдержусь, убью. И все для него кончится в одно мгновение.
Когда темная ярость прошла, я увидел Шапошникова. Он подбрасывал на ладони мой наган.
Семен отсмеялся. Свесил голову и сделался серым, жалким. Христофор Георгиевич спросил его:
— Скажи, блудливый егерь, много зубров твои люди побили?
— Не считал, — сухо ответил он. — Не с зубрами воюем, с комиссарами.
— А мы вот за зубров воюем, и как видишь, не одни.
— Продались комиссарам…
— Недалекий ты человек, Семен, — спокойно возразил Шапошников. — На природу восстал, она же тебя и повергла.
Меня позвали к Сурену. Он допрашивал в балагане нервного, чернявого, совершенно раскисшего урядника.
— Послушайте. Повтори, Лучинин, или как тебя там.
Тот послушно заговорил:
— Полковник живет отдельно от полка. Двадцать охранников при нем. А полк устроился в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168