Чтобы положить конец всяческим разговорам, он, Ютнер, твердо заявляет, что Охота пока остается. Деньги на охрану, содержание дорог и кордонов он приказал перевести в банк Екатеринодара. Ведать средствами поручено капитану Калиновскому, который живет там же. Старшим на месте остается Щербаков. В ближайшее время будут, как он считает, попытки массовой охоты, наезды разных лиц из Петербурга.
— Ваша задача, — тут он улыбнулся, — не отказывать в содействии, но и не содействовать стрельбе. Не мне учить своих егерей… А вот о зубрах разговор особый, почему, собственно, я и пригласил вас, а не Щербакова. Мы должны сделать все возможное, чтобы заповедность их на Кавказе осталась. Как и в Беловежской пуще.
Он заговорил строго, по-военному:
— Зубров надо сохранить, Зарецкий. И приумножить. Гордость русской природы. В Европе насчитывают по зоопаркам несколько десятков зубров. Утерять последнее дикое стадо нельзя. С нас достаточно печального опыта Северо-Американских Штатов. Я пригласил вас, чтобы лично подчеркнуть эту важную задачу. Вам будет нелегко. Не отступайте, не страшитесь ответственности. Познакомьтесь с Шапошниковым, он вам поможет. Я заготовил письмо для Щербакова. Калиновский извещен об этих планах. Вот его адрес. Обращайтесь к нему, если потребуется помощь… Что я еще хотел сказать вам?.. — Он устало закрыл глаза.
Речь его походила на прощальную. Словно завещание диктовал.
— Да, вот: доложите обстановку, — коротко приказал он.
Я рассказал о подсчете зубров, хотя уже писал об этом. Ютнер удовлетворенно кивнул. Упомянул о кончине Лабазана и об изгнании Семена Чебурнова. Ну и, конечно, обо всех повседневных делах наших: ремонте дорог, постройках, новом егере. Кажется, он остался доволен. Не перебивал, не хмурился.
Потом была долгая пауза. Ютнер так и сидел с закрытыми глазами, словно позабыв обо мне. Не открывая глаз, спросил:
— Чувствую, вам хочется узнать о судьбе кавказского зубренка. Я не ошибся?
— Об этом меня просил егерь Телеусов. И сам я…
— Вашего зубренка в Беловежской пуще нет. Он у Гагенбека. В Гамбурге.
— Плохая новость, — вырвалось у меня.
— Как знать. — Ютнер открыл глаза. — Как знать, Зарецкий. Время покажет.
Мы простились. Он приказал навестить его завтра.
Назавтра я пришел примерно в то же время. Ждал около двух часов. Наконец вниз сошел грустный молодой человек, видимо родственник, и сказал, что ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие дни Эдуард Карлович принять меня не сможет. Врач запретил ему заниматься всякой работой.
— Мне можно возвращаться домой?
— Конечно. Если нет других дел в Петербурге.
Больше я не видел Ютнера. Никогда.
* * *
На этом заканчиваются записи в темно-зеленой книге дневников Андрея Зарецкого. Ниже последней строки стоит дата: июль 1912 года.
Не уверен, что все описанное во второй части дневников произошло именно до июля 1912 года. Какие-то события могли случиться немного раньше, другие — позже лета того года.
Это мнение укрепилось, когда я обратил внимание на начальные страницы третьей, синей книги. Там стояла дата: март 1917 года. Разрыв во времени у аккуратного летописца, как видим, довольно велик, около пяти лет. Почему Зарецкий так долго не открывал своего дневника, понять трудно. За эти годы, конечно, многое могло измениться, тем более что тучи над головой Андрея Михайловича сгустились после выстрелов на северном кордоне. За эти годы началась война, потом революция. К счастью, в синей книге нашлось много разрозненных листков — сделанные на скорую руку записи военных лет.
Одни события удалось восстановить по статьям, книгам и журналам — этому бесценному дару минувшего, прикоснуться к которому позволяют наши исторические библиотеки. В частности, это относится к положению кавказских и беловежских зубров в год перед империалистической войной, во время войны, затем в годы революции 1917 года и гражданской войны.
Другие события пусть не полностью, но все же оставили след в военных записях Зарецкого и в письмах, обнаруженных, как уже говорилось, между страниц во второй книге дневников.
Их оказалось восемь, все на имя Зарецкого, все без конвертов, аккуратно развернутые листки тонкой почтовой бумаги форматом меньше обложки книги. По этой причине они, наверное, и сохранились: письма оставались незаметными, они не вылезали в стороны и не подымали обложки. Они стали как бы частью сшитых страниц, слегка приклеившись к ним, и потому не выпали, когда старый дневник переезжал вместе с другими вещами из дома в дом.
А между тем письма эти проливают свет как на жизнь Андрея Зарецкого и его семьи, так и на историю с зубрами, которая очень органично вошла в повседневность нашего героя и всех его окружающих — и друзей и недругов.
Скажу еще раз, что чтение записок Зарецкого я начал не с красной книги, содержание которой теперь уже знакомо читателю, а именно с этих писем, обнаруженных тотчас же, как только в руках у меня оказались дневники и я, любопытствуя, начал листать их, привыкая к чужому почерку и останавливаясь то на одной, то на другой интересной для меня фразе.
Трудно было удержаться от желания в первую очередь перечитать именно письма. Если не все, то хотя бы некоторые, написанные более разборчиво. И если не всё подряд, то хотя бы выборочно, чтобы уловить информацию, сокрытую в строках письма.
Разве не так поступаем мы и теперь, так сказать, уже в новое время, когда получаем из рук почтальона письмо; бросив взгляд на обратный адрес или штамп почтового отделения, нетерпеливо обрываем кромку конверта, разворачиваем листки и бегло — со страницы на страницу — просматриваем строки, имена, последние фразы и подпись. А уж потом, успокоив тревогу, надежду, радость, просто любопытство, позволяем себе не спеша, вдумчиво и без пропусков перечитать письмо еще и еще раз от начала и до конца.
И вот теперь, обнаружив досадный пропуск длиной почти в пять лет, беру на себя смелость рассказать о том, что нашлось в письмах давно ушедших людей, в военных записях Зарецкого, дополнить их изысканиями по печатным источникам тех лет и по разговорам с немногими людьми, оставшимися в живых до семидесятых годов.
Если я не привожу дословного текста оригиналов, то делаю это не для того, чтобы изменить сущность давно прошедших событий или как-то приспособить факты истории к ходу действия по книге. Вспомним, что сюжет, все развитие романа строятся не на чистой авторской выдумке, а на основе записей в дневниках главного героя. Единственная цель пересказа писем взамен дословного изложения их — сохранить усвоенный автором стиль произведения, особенность изложения мыслей, пусть несовершенных и не всегда гладких, но уже привычных для читателя, обнаружившего терпение дочитать множество страниц до этого самого места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
— Ваша задача, — тут он улыбнулся, — не отказывать в содействии, но и не содействовать стрельбе. Не мне учить своих егерей… А вот о зубрах разговор особый, почему, собственно, я и пригласил вас, а не Щербакова. Мы должны сделать все возможное, чтобы заповедность их на Кавказе осталась. Как и в Беловежской пуще.
Он заговорил строго, по-военному:
— Зубров надо сохранить, Зарецкий. И приумножить. Гордость русской природы. В Европе насчитывают по зоопаркам несколько десятков зубров. Утерять последнее дикое стадо нельзя. С нас достаточно печального опыта Северо-Американских Штатов. Я пригласил вас, чтобы лично подчеркнуть эту важную задачу. Вам будет нелегко. Не отступайте, не страшитесь ответственности. Познакомьтесь с Шапошниковым, он вам поможет. Я заготовил письмо для Щербакова. Калиновский извещен об этих планах. Вот его адрес. Обращайтесь к нему, если потребуется помощь… Что я еще хотел сказать вам?.. — Он устало закрыл глаза.
Речь его походила на прощальную. Словно завещание диктовал.
— Да, вот: доложите обстановку, — коротко приказал он.
Я рассказал о подсчете зубров, хотя уже писал об этом. Ютнер удовлетворенно кивнул. Упомянул о кончине Лабазана и об изгнании Семена Чебурнова. Ну и, конечно, обо всех повседневных делах наших: ремонте дорог, постройках, новом егере. Кажется, он остался доволен. Не перебивал, не хмурился.
Потом была долгая пауза. Ютнер так и сидел с закрытыми глазами, словно позабыв обо мне. Не открывая глаз, спросил:
— Чувствую, вам хочется узнать о судьбе кавказского зубренка. Я не ошибся?
— Об этом меня просил егерь Телеусов. И сам я…
— Вашего зубренка в Беловежской пуще нет. Он у Гагенбека. В Гамбурге.
— Плохая новость, — вырвалось у меня.
— Как знать. — Ютнер открыл глаза. — Как знать, Зарецкий. Время покажет.
Мы простились. Он приказал навестить его завтра.
Назавтра я пришел примерно в то же время. Ждал около двух часов. Наконец вниз сошел грустный молодой человек, видимо родственник, и сказал, что ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие дни Эдуард Карлович принять меня не сможет. Врач запретил ему заниматься всякой работой.
— Мне можно возвращаться домой?
— Конечно. Если нет других дел в Петербурге.
Больше я не видел Ютнера. Никогда.
* * *
На этом заканчиваются записи в темно-зеленой книге дневников Андрея Зарецкого. Ниже последней строки стоит дата: июль 1912 года.
Не уверен, что все описанное во второй части дневников произошло именно до июля 1912 года. Какие-то события могли случиться немного раньше, другие — позже лета того года.
Это мнение укрепилось, когда я обратил внимание на начальные страницы третьей, синей книги. Там стояла дата: март 1917 года. Разрыв во времени у аккуратного летописца, как видим, довольно велик, около пяти лет. Почему Зарецкий так долго не открывал своего дневника, понять трудно. За эти годы, конечно, многое могло измениться, тем более что тучи над головой Андрея Михайловича сгустились после выстрелов на северном кордоне. За эти годы началась война, потом революция. К счастью, в синей книге нашлось много разрозненных листков — сделанные на скорую руку записи военных лет.
Одни события удалось восстановить по статьям, книгам и журналам — этому бесценному дару минувшего, прикоснуться к которому позволяют наши исторические библиотеки. В частности, это относится к положению кавказских и беловежских зубров в год перед империалистической войной, во время войны, затем в годы революции 1917 года и гражданской войны.
Другие события пусть не полностью, но все же оставили след в военных записях Зарецкого и в письмах, обнаруженных, как уже говорилось, между страниц во второй книге дневников.
Их оказалось восемь, все на имя Зарецкого, все без конвертов, аккуратно развернутые листки тонкой почтовой бумаги форматом меньше обложки книги. По этой причине они, наверное, и сохранились: письма оставались незаметными, они не вылезали в стороны и не подымали обложки. Они стали как бы частью сшитых страниц, слегка приклеившись к ним, и потому не выпали, когда старый дневник переезжал вместе с другими вещами из дома в дом.
А между тем письма эти проливают свет как на жизнь Андрея Зарецкого и его семьи, так и на историю с зубрами, которая очень органично вошла в повседневность нашего героя и всех его окружающих — и друзей и недругов.
Скажу еще раз, что чтение записок Зарецкого я начал не с красной книги, содержание которой теперь уже знакомо читателю, а именно с этих писем, обнаруженных тотчас же, как только в руках у меня оказались дневники и я, любопытствуя, начал листать их, привыкая к чужому почерку и останавливаясь то на одной, то на другой интересной для меня фразе.
Трудно было удержаться от желания в первую очередь перечитать именно письма. Если не все, то хотя бы некоторые, написанные более разборчиво. И если не всё подряд, то хотя бы выборочно, чтобы уловить информацию, сокрытую в строках письма.
Разве не так поступаем мы и теперь, так сказать, уже в новое время, когда получаем из рук почтальона письмо; бросив взгляд на обратный адрес или штамп почтового отделения, нетерпеливо обрываем кромку конверта, разворачиваем листки и бегло — со страницы на страницу — просматриваем строки, имена, последние фразы и подпись. А уж потом, успокоив тревогу, надежду, радость, просто любопытство, позволяем себе не спеша, вдумчиво и без пропусков перечитать письмо еще и еще раз от начала и до конца.
И вот теперь, обнаружив досадный пропуск длиной почти в пять лет, беру на себя смелость рассказать о том, что нашлось в письмах давно ушедших людей, в военных записях Зарецкого, дополнить их изысканиями по печатным источникам тех лет и по разговорам с немногими людьми, оставшимися в живых до семидесятых годов.
Если я не привожу дословного текста оригиналов, то делаю это не для того, чтобы изменить сущность давно прошедших событий или как-то приспособить факты истории к ходу действия по книге. Вспомним, что сюжет, все развитие романа строятся не на чистой авторской выдумке, а на основе записей в дневниках главного героя. Единственная цель пересказа писем взамен дословного изложения их — сохранить усвоенный автором стиль произведения, особенность изложения мыслей, пусть несовершенных и не всегда гладких, но уже привычных для читателя, обнаружившего терпение дочитать множество страниц до этого самого места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168