Давали оперу Рубинштейна «Демон» с участием Николая Николаевича Фигнера, отличного певца и актера. Декорации к опере рисовали не менее известные художники Коровин и Врубель. В общем, нам повезло.
В театре Данута притихла, как-то сжалась и даже боялась смотреть по сторонам. Так все ново, так непривычно! Блеск красок и хрусталя, роскошь фойе и партерной публики, музыка, игра актеров были причиной ее растерянности. Но постепенно она освоилась, откровенно радовалась тому, что видела и слышала.
В театре нас ожидал сюрприз.
Кажется, во втором антракте, прогуливаясь в фойе, мы лицом к лицу столкнулись с Владимиром Алексеевичем Шильдером. Он шел — руки назад — с какими-то двумя военными. Рассеянно посмотрел на Дануту, на меня, видимо пытаясь вспомнить, где видел этого студента. Я вытянулся перед генералом.
— Постойте, постойте! Вы Зарецкий? Ну конечно! Рад вас видеть, дорогой юноша. И вашу… м-м-м…
— Моя невеста, ваше превосходительство. Данута Носкова.
— Носке? Вы дочь несчастного Носке?
— Мой отец был управляющим Охотой, — ответила Данута не без гордости.
— Дети Кавказа! Господа, прошу познакомиться. Егерь нашей Охоты Зарецкий и его невеста. А это — полковник Андриевский, егермейстер двора его величества. Полковник гвардии Улагай…
Снова Улагай! Мне сделалось не по себе. И Данута слегка побледнела. Я слышал от казенного лесничего или от кого-то еще, что старший брат Керима — свитский офицер. И поразительно похож на младшего своего братца, только тучнее телом.
Военные учтиво поклонились.
— Этот юноша спас мне жизнь, — продолжал Шильдер. — Я уже видел перед собой отверзтую пропасть на Мастакане, когда он с казаками удержал меня. Такое не забывается. Но… почему вы не по форме, Зарецкий? Нарушение устава…
Я недоуменно осмотрел себя. Все, как положено: студенческая тужурка, значок института.
— Я говорю об офицерской форме, — сказал Шильдер.
— Но я не имею права. Вольноопределяющийся Лабинского конного полка. Рядовой.
— Понимаю. Случаю угодно, чтобы я первым сообщил вам, Зарецкий, приятную новость. Как адъютант великого князя, генерал-фельдцейхмейстера артиллерии, я лично составлял реляцию о присвоении вам за мужество и успехи в воинской учебе чина хорунжего. От наказного атамана Войска Кубанского мы получили извещение о подписании приказа. Я поздравляю вас, хорунжий Зарецкий, с офицерским чином, поздравляю и вас, мадемуазель Носке. Желаю вам счастья!
Военные поклонились и ушли, а мы всё продолжали стоять среди фойе и смотрели друг на друга. Люди обходили нас, удивленно разглядывали. Не находилось слов… Офицерское звание — мне? Это, конечно, дело самого Шильдера.
— Слушай, Андрюша, — прошептала Данута, оттирая меня в сторонку, — если это правда… Вот неожиданность! Ты хоть знаешь, что такое хорунжий?
— Первый офицерский чин в казачьих войсках. Если приравнять к армейскому — прапорщик. — Рассмеявшись, я не без гордости выпятил грудь.
Данута взяла меня под руку:
— Вот обрадуется твой папа! И все-все другие! Я тоже очень рада за тебя. Очень!
Новость весь вечер не выходила у меня из головы. Как примут ее мои друзья-студенты? Что скажет Саша? Его мировоззрение, которое стало и моим, никоим образом не воспримет чина. Отношение к казачьим офицерам все еще определялось событиями революции 1905 года. И еще: как отнесутся ко мне егеря Охоты, где даже наш старшой Щербаков не имел такого чина? А Кожевников, Телеусов? Не стану ли я среди них белой вороной?..
Подтверждение приказа пришло через неделю. Было обнародовано постановление ректората. Меня поздравили в торжественной обстановке. Саша слегка подтрунивал. Некоторое время я чувствовал, как товарищи присматривались ко мне, пытаясь обнаружить нечто новое. Приходилось слышать и насмешливые реплики, но сам я повода для этого не давал, просто не мог стать каким-то другим. И вскоре все улеглось. Мы сдавали экзамены, чем могли помогали друг другу, у всех были общие трудности и общие беды. Нечаянная новость забылась в хлопотах и работе. Хорунжий так хорунжий.
Вскоре я получил из Екатеринодара новенькую форму и пособие — совсем не лишнее — в сумме ста рублей. Данута заставила меня надеть мундир и возрадовалась, как радуется ребенок новой красивой игрушке. Потом озабоченно пометила мелком там и тут, велела снять и три-четыре вечера распарывала, подшивала, урезала, или, как выразилась сама, «подгоняла по фигуре».
От моих родных, от тети Эмилии пришли очень теплые поздравления. Сочинил письмо и Телеусов, назвавши меня в конце текста «ваше благородие».
Саша, увидев меня в форме, вытянулся, руки по швам, глаза навыкат. А потом рассмеялся и обнял. Он достаточно иронически принимал сам факт. Форма формой, а товарищ оставался. «Понято — принято».
В июне я получил аттестат об окончании Лесного института.
На сердце у меня теснились и радость и грусть. Завершился целый период жизни — студенческие годы. Что ждет нас с Данутой впереди? Особенно тревожно становилось, когда я вспоминал о разлуке. Один-два месяца мы проведем дома и вместе, а затем она вернется сюда. Почти на четыре года! В душе я надеялся, что она передумает и по какой-нибудь причине оставит курсы. Но сейчас об этом не могло быть и речи. Данута так увлеченно и горячо рассказывала мне о лекциях, своих профессорах, о перспективе на дальнейшее… Что-то здесь уже было от ее новой подруги Вали. Но и свое тоже. Она особенно увлеклась ботаникой, так что даже я достаточно хорошо знал кое-какие премудрости систематики растений.
Зоологи университета надеялись, что дружба с ними продолжится и на Кавказе. Они свое дело сделали: я многое преуспел в этой науке.
День расставания наступил.
Саша Кухаревич выглядел очень огорченным. Он то и дело вздыхал, смотрел на нас с Данутой грустными глазами и отворачивался, чтобы скрыть смущение. Мы любили друг друга.
На вокзале колготились, смеялись, стараясь не поддаться грусти. И тут Кухаревич вдруг потянул меня за рукав. Мы отошли от толпы провожающих. Саша казался смущенным.
— Слушай, — сказал он. — Я должен признаться тебе… Все эти годы я прямо причастен к социал-демократии. Помнишь, однажды меня долго не было дома, а когда я пришел, то попросил тебя…
— Помню. Тогда ты не ответил на мой вопрос.
— Я чудом ушел от облавы, Андрей. От жандармов. Это могло плохо кончиться: Сибирью. Впервые я едва не попался.
— А почему они…
— Мы собрались на конференцию. Обсуждали важные вопросы. Но это, так сказать, запоздавшее разъяснение. Теперь я хочу знать: если вдруг обстоятельства… Если мне и моим товарищам потребуется помощь, могу я рассчитывать на тебя?
— Можешь, Саша. И ты и твои товарищи.
Лицо его осветилось. Но он тут же остро посмотрел по сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
В театре Данута притихла, как-то сжалась и даже боялась смотреть по сторонам. Так все ново, так непривычно! Блеск красок и хрусталя, роскошь фойе и партерной публики, музыка, игра актеров были причиной ее растерянности. Но постепенно она освоилась, откровенно радовалась тому, что видела и слышала.
В театре нас ожидал сюрприз.
Кажется, во втором антракте, прогуливаясь в фойе, мы лицом к лицу столкнулись с Владимиром Алексеевичем Шильдером. Он шел — руки назад — с какими-то двумя военными. Рассеянно посмотрел на Дануту, на меня, видимо пытаясь вспомнить, где видел этого студента. Я вытянулся перед генералом.
— Постойте, постойте! Вы Зарецкий? Ну конечно! Рад вас видеть, дорогой юноша. И вашу… м-м-м…
— Моя невеста, ваше превосходительство. Данута Носкова.
— Носке? Вы дочь несчастного Носке?
— Мой отец был управляющим Охотой, — ответила Данута не без гордости.
— Дети Кавказа! Господа, прошу познакомиться. Егерь нашей Охоты Зарецкий и его невеста. А это — полковник Андриевский, егермейстер двора его величества. Полковник гвардии Улагай…
Снова Улагай! Мне сделалось не по себе. И Данута слегка побледнела. Я слышал от казенного лесничего или от кого-то еще, что старший брат Керима — свитский офицер. И поразительно похож на младшего своего братца, только тучнее телом.
Военные учтиво поклонились.
— Этот юноша спас мне жизнь, — продолжал Шильдер. — Я уже видел перед собой отверзтую пропасть на Мастакане, когда он с казаками удержал меня. Такое не забывается. Но… почему вы не по форме, Зарецкий? Нарушение устава…
Я недоуменно осмотрел себя. Все, как положено: студенческая тужурка, значок института.
— Я говорю об офицерской форме, — сказал Шильдер.
— Но я не имею права. Вольноопределяющийся Лабинского конного полка. Рядовой.
— Понимаю. Случаю угодно, чтобы я первым сообщил вам, Зарецкий, приятную новость. Как адъютант великого князя, генерал-фельдцейхмейстера артиллерии, я лично составлял реляцию о присвоении вам за мужество и успехи в воинской учебе чина хорунжего. От наказного атамана Войска Кубанского мы получили извещение о подписании приказа. Я поздравляю вас, хорунжий Зарецкий, с офицерским чином, поздравляю и вас, мадемуазель Носке. Желаю вам счастья!
Военные поклонились и ушли, а мы всё продолжали стоять среди фойе и смотрели друг на друга. Люди обходили нас, удивленно разглядывали. Не находилось слов… Офицерское звание — мне? Это, конечно, дело самого Шильдера.
— Слушай, Андрюша, — прошептала Данута, оттирая меня в сторонку, — если это правда… Вот неожиданность! Ты хоть знаешь, что такое хорунжий?
— Первый офицерский чин в казачьих войсках. Если приравнять к армейскому — прапорщик. — Рассмеявшись, я не без гордости выпятил грудь.
Данута взяла меня под руку:
— Вот обрадуется твой папа! И все-все другие! Я тоже очень рада за тебя. Очень!
Новость весь вечер не выходила у меня из головы. Как примут ее мои друзья-студенты? Что скажет Саша? Его мировоззрение, которое стало и моим, никоим образом не воспримет чина. Отношение к казачьим офицерам все еще определялось событиями революции 1905 года. И еще: как отнесутся ко мне егеря Охоты, где даже наш старшой Щербаков не имел такого чина? А Кожевников, Телеусов? Не стану ли я среди них белой вороной?..
Подтверждение приказа пришло через неделю. Было обнародовано постановление ректората. Меня поздравили в торжественной обстановке. Саша слегка подтрунивал. Некоторое время я чувствовал, как товарищи присматривались ко мне, пытаясь обнаружить нечто новое. Приходилось слышать и насмешливые реплики, но сам я повода для этого не давал, просто не мог стать каким-то другим. И вскоре все улеглось. Мы сдавали экзамены, чем могли помогали друг другу, у всех были общие трудности и общие беды. Нечаянная новость забылась в хлопотах и работе. Хорунжий так хорунжий.
Вскоре я получил из Екатеринодара новенькую форму и пособие — совсем не лишнее — в сумме ста рублей. Данута заставила меня надеть мундир и возрадовалась, как радуется ребенок новой красивой игрушке. Потом озабоченно пометила мелком там и тут, велела снять и три-четыре вечера распарывала, подшивала, урезала, или, как выразилась сама, «подгоняла по фигуре».
От моих родных, от тети Эмилии пришли очень теплые поздравления. Сочинил письмо и Телеусов, назвавши меня в конце текста «ваше благородие».
Саша, увидев меня в форме, вытянулся, руки по швам, глаза навыкат. А потом рассмеялся и обнял. Он достаточно иронически принимал сам факт. Форма формой, а товарищ оставался. «Понято — принято».
В июне я получил аттестат об окончании Лесного института.
На сердце у меня теснились и радость и грусть. Завершился целый период жизни — студенческие годы. Что ждет нас с Данутой впереди? Особенно тревожно становилось, когда я вспоминал о разлуке. Один-два месяца мы проведем дома и вместе, а затем она вернется сюда. Почти на четыре года! В душе я надеялся, что она передумает и по какой-нибудь причине оставит курсы. Но сейчас об этом не могло быть и речи. Данута так увлеченно и горячо рассказывала мне о лекциях, своих профессорах, о перспективе на дальнейшее… Что-то здесь уже было от ее новой подруги Вали. Но и свое тоже. Она особенно увлеклась ботаникой, так что даже я достаточно хорошо знал кое-какие премудрости систематики растений.
Зоологи университета надеялись, что дружба с ними продолжится и на Кавказе. Они свое дело сделали: я многое преуспел в этой науке.
День расставания наступил.
Саша Кухаревич выглядел очень огорченным. Он то и дело вздыхал, смотрел на нас с Данутой грустными глазами и отворачивался, чтобы скрыть смущение. Мы любили друг друга.
На вокзале колготились, смеялись, стараясь не поддаться грусти. И тут Кухаревич вдруг потянул меня за рукав. Мы отошли от толпы провожающих. Саша казался смущенным.
— Слушай, — сказал он. — Я должен признаться тебе… Все эти годы я прямо причастен к социал-демократии. Помнишь, однажды меня долго не было дома, а когда я пришел, то попросил тебя…
— Помню. Тогда ты не ответил на мой вопрос.
— Я чудом ушел от облавы, Андрей. От жандармов. Это могло плохо кончиться: Сибирью. Впервые я едва не попался.
— А почему они…
— Мы собрались на конференцию. Обсуждали важные вопросы. Но это, так сказать, запоздавшее разъяснение. Теперь я хочу знать: если вдруг обстоятельства… Если мне и моим товарищам потребуется помощь, могу я рассчитывать на тебя?
— Можешь, Саша. И ты и твои товарищи.
Лицо его осветилось. Но он тут же остро посмотрел по сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168