Старательности и личной заинтересованности у молодого аспиранта было предостаточно: отец сумел внушить ему глубокий интерес к зубрам. Михаил Зарецкий знал, что прадеда вот этого Бодо доставили в Санкт-Петербург еще до рождения Михаила именно отец и егерь Телеусов. Этот зубр стал для него связующим звеном с прошлым, продолжением отцовских забот и устремлений.
Между тем Бодо уже готовили для перевозки в гибридное стадо. Акклиматизация и карантин прошли успешно.
Снова загнали в узкую струнку. И когда он, зажатый дощатыми стенками, утерял способность двигаться, его замерили, взвесили, сделали ему прививку и, слегка раздвинув стенки, пропустили в точно такой же ящик, в каком он прибыл сюда с запада. Через два часа ящик сгрузили в тенистом большом загоне.
Бодо пулей вылетел из своей темницы. Глаза его сердито сверкали. Сделав десяток скачков, он неожиданно остановился. Считается, что дикий зверь не способен выразить, скажем, такое сложное чувство, как изумление. Но Бодо оказался именно во власти этого чувства. В двухстах шагах от него застыло большое стадо зубробизонов. Все звери уставились на новичка. Волна родственных запахов затопила Бодо.
От стада отделились две зубрицы, заметно старше Бодо, и пошли навстречу.
За оградой зоолог Филиппченко сказал стоявшему рядом профессору Кожевникову:
— Та, что покрупней, — это Волна, беловежских кровей, из Шенбрунна в Австрии. Три четверти зубровой крови, одна четверть бизоньей. А та, что слева, — Еруня, дочь погибшего Альфреда, почти с такой же кровностью. Вожак нашего стада. Интересно, как они примут новичка?
Бодо царственно ждал послов. Зубрицы остановились метрах в пяти, принюхались, осмотрели быка и наклонили морды, чтобы пощипать травы. Бодо последовал их примеру. Знакомство состоялось. Втроем некоторое время попаслись бок о бок. Но когда из стада в их сторону помчались еще три молодых бизонки, Волна и Еруня осердились и бросились им навстречу явно с недобрыми намерениями. Бизонки круто развернулись и спрятались в стаде.
— Уже и ревность. — Кожевников засмеялся.
В тот же вечер он написал письмо руководителю Биологического отделения Академии наук СССР, где разработали проект восстановления зубров: «Дело это становится, наконец, на твердую научную и практическую основу. Приоритет за Асканией-Нова».
2
Жизнь у Бодо приобрела особый смысл и привлекательность. Он возглавил большое стадо. Гибридные зубробизонки, включая Волну и Еруню, охотно подчинились сильнейшему. Правнук Кавказа имел все основания для власти над более одомашненными гибридами.
Его стадо располагало тремя большими загонами с хорошей травой. Имелся и лесок, дающий тень летом и защиту от пронзительных ветров зимой. Были навесы и родильные помещения. В стаде он чувствовал себя куда лучше, чем в одиночестве. Выглядел спокойным, хотя немного сдал в теле. И по-прежнему дружил с Волной и Еруней.
Опыт акклиматизации удался. Все стало на свое место. Москвичи собрались уезжать. Зарецкий показал профессору упакованные папки:
— Начало родословной зубров и зубробизонов с 1902 года, — сказал он.
Кожевников развязал папки, полистал бумаги.
— Пожалуй, уже вырисовывается национальная племенная книга зубров. Сотрудники заповедника будут пополнять и уточнять листы. В университете вы продолжите работу в этом плане. Так, общими усилиями, и наладим учет. Да, от Бодо записи пойдут уже о зубрах. О кавказских зубрах. И вот что еще. Даю вам три недели для поездки домой, а если удастся, и на Кавказ. Очевидец асканийских событий должен рассказать руководителям заповедника, что дело стронулось с места. Порадуйте отца. Теперь там работают зоологи из нашего и Казанского университетов. Они, я полагаю, уже на Кише. Вы расскажите им о новых планах. Вернитесь в Москву, и мы обсудим эти планы во всех подробностях.
Неожиданная радость! Михаил Зарецкий едва не подпрыгнул. Вот удача! Он горячо поблагодарил профессора и в тот же вечер выехал в Мелитополь.
Через три дня Михаил прибыл в Краснодар. Дом стоял пустой.
Это не удивило его, а, напротив, обрадовало. С той первой поездки в родные края, случившейся почти четыре года назад, Зарецкие регулярно стали навещать Майкоп. Там у них появился словно бы второй дом. Этот город с давних пор был ближе им, чем Краснодар.
В последнем письме, написанном рукою мамы, но, как знал Михаил, с активной подсказкой отца, она сообщала, что на сентябрь их опять пригласил к себе Телеусов и они, кажется, рискнут проехать на Кишу, где у них теперь друзья: зоолог Насимович и его коллеги.
Научная станция, детище Шапошникова, конечно, уже бывшего директора заповедника, работала на Кише. Молодой Зарецкий видел труды ученых, напечатанные в сборниках, но сам так и не сумел побывать на станции. Его коротких каникул хватало только на поездку в Краснодар.
Оставив вещи у соседей, Михаил с легким сердцем и без багажа отправился на вокзал.
Скоро он был в Майкопе.
Как и предполагал, родителей в Майкопе тоже не оказалось. Они были в горах. Просить Управление заповедника, чтобы дали коня, аспиранту не хотелось. После Шапошникова там то и дело менялись директора, и кто теперь — Михаил не знал. Зачем одалживаться?
Он пошел к Шапошникову.
Наступил вечер. Улицы затихали. Грустные нотки осени уже звучали в прозрачном воздухе. Носилась паутина, пахло молодым вином, сладким виноградным соком, сытым духом подсыхающего укропа.
Христофор Георгиевич возился в своем огороде. Увидев молодого Зарецкого, он с трудом разогнул спину.
— А, это ты! — И сунул жесткую руку. — Устал? Идем в комнаты.
Выглядел он очень старым, лицо потемнело, совсем не улыбался, словно весь ушел в себя, в свои тяжелые мысли.
— Твои уже дней двадцать на Кише. Поедешь туда?
Михаил кивнул. Поручение профессора. Кланяться велел.
— Мы вместе были в Аскании-Нова. А вы что же, Христофор Георгиевич? Как заповедник?
— Я? Никакого отношения к заповеднику. Служу в страховом обществе, только всего. Игра судьбы или… Не знаю, как и назвать. Крушение всех надежд. Так-то вот, Миша.
На эту тему больше не говорил. Только и рассказал, что родители Михаила сманивали его с собой, но ему ездить в заповедник по соображениям этики вроде бы неудобно, новый директор есть.
— Кто? — спросил Михаил.
— Какое это имеет значение! Петров, Сидоров, Иванов… Третий по счету. Берутся, не имея никакого понятия о работе. За три года дважды меняли границы заповедника. Он становится все меньше и меньше.
За вечерним чаем Зарецкий рассказал о Бодо. Шапошников слушал с возрастающим интересом, лицо его порозовело. Поднялся, походил по комнате уже неузнаваемо энергичный, возбужденный. Таким он был, должно быть, когда не убоялся ради зубров с отцом Михаила пойти к вооруженным бандитам и заставить их убраться с территории заповедника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
Между тем Бодо уже готовили для перевозки в гибридное стадо. Акклиматизация и карантин прошли успешно.
Снова загнали в узкую струнку. И когда он, зажатый дощатыми стенками, утерял способность двигаться, его замерили, взвесили, сделали ему прививку и, слегка раздвинув стенки, пропустили в точно такой же ящик, в каком он прибыл сюда с запада. Через два часа ящик сгрузили в тенистом большом загоне.
Бодо пулей вылетел из своей темницы. Глаза его сердито сверкали. Сделав десяток скачков, он неожиданно остановился. Считается, что дикий зверь не способен выразить, скажем, такое сложное чувство, как изумление. Но Бодо оказался именно во власти этого чувства. В двухстах шагах от него застыло большое стадо зубробизонов. Все звери уставились на новичка. Волна родственных запахов затопила Бодо.
От стада отделились две зубрицы, заметно старше Бодо, и пошли навстречу.
За оградой зоолог Филиппченко сказал стоявшему рядом профессору Кожевникову:
— Та, что покрупней, — это Волна, беловежских кровей, из Шенбрунна в Австрии. Три четверти зубровой крови, одна четверть бизоньей. А та, что слева, — Еруня, дочь погибшего Альфреда, почти с такой же кровностью. Вожак нашего стада. Интересно, как они примут новичка?
Бодо царственно ждал послов. Зубрицы остановились метрах в пяти, принюхались, осмотрели быка и наклонили морды, чтобы пощипать травы. Бодо последовал их примеру. Знакомство состоялось. Втроем некоторое время попаслись бок о бок. Но когда из стада в их сторону помчались еще три молодых бизонки, Волна и Еруня осердились и бросились им навстречу явно с недобрыми намерениями. Бизонки круто развернулись и спрятались в стаде.
— Уже и ревность. — Кожевников засмеялся.
В тот же вечер он написал письмо руководителю Биологического отделения Академии наук СССР, где разработали проект восстановления зубров: «Дело это становится, наконец, на твердую научную и практическую основу. Приоритет за Асканией-Нова».
2
Жизнь у Бодо приобрела особый смысл и привлекательность. Он возглавил большое стадо. Гибридные зубробизонки, включая Волну и Еруню, охотно подчинились сильнейшему. Правнук Кавказа имел все основания для власти над более одомашненными гибридами.
Его стадо располагало тремя большими загонами с хорошей травой. Имелся и лесок, дающий тень летом и защиту от пронзительных ветров зимой. Были навесы и родильные помещения. В стаде он чувствовал себя куда лучше, чем в одиночестве. Выглядел спокойным, хотя немного сдал в теле. И по-прежнему дружил с Волной и Еруней.
Опыт акклиматизации удался. Все стало на свое место. Москвичи собрались уезжать. Зарецкий показал профессору упакованные папки:
— Начало родословной зубров и зубробизонов с 1902 года, — сказал он.
Кожевников развязал папки, полистал бумаги.
— Пожалуй, уже вырисовывается национальная племенная книга зубров. Сотрудники заповедника будут пополнять и уточнять листы. В университете вы продолжите работу в этом плане. Так, общими усилиями, и наладим учет. Да, от Бодо записи пойдут уже о зубрах. О кавказских зубрах. И вот что еще. Даю вам три недели для поездки домой, а если удастся, и на Кавказ. Очевидец асканийских событий должен рассказать руководителям заповедника, что дело стронулось с места. Порадуйте отца. Теперь там работают зоологи из нашего и Казанского университетов. Они, я полагаю, уже на Кише. Вы расскажите им о новых планах. Вернитесь в Москву, и мы обсудим эти планы во всех подробностях.
Неожиданная радость! Михаил Зарецкий едва не подпрыгнул. Вот удача! Он горячо поблагодарил профессора и в тот же вечер выехал в Мелитополь.
Через три дня Михаил прибыл в Краснодар. Дом стоял пустой.
Это не удивило его, а, напротив, обрадовало. С той первой поездки в родные края, случившейся почти четыре года назад, Зарецкие регулярно стали навещать Майкоп. Там у них появился словно бы второй дом. Этот город с давних пор был ближе им, чем Краснодар.
В последнем письме, написанном рукою мамы, но, как знал Михаил, с активной подсказкой отца, она сообщала, что на сентябрь их опять пригласил к себе Телеусов и они, кажется, рискнут проехать на Кишу, где у них теперь друзья: зоолог Насимович и его коллеги.
Научная станция, детище Шапошникова, конечно, уже бывшего директора заповедника, работала на Кише. Молодой Зарецкий видел труды ученых, напечатанные в сборниках, но сам так и не сумел побывать на станции. Его коротких каникул хватало только на поездку в Краснодар.
Оставив вещи у соседей, Михаил с легким сердцем и без багажа отправился на вокзал.
Скоро он был в Майкопе.
Как и предполагал, родителей в Майкопе тоже не оказалось. Они были в горах. Просить Управление заповедника, чтобы дали коня, аспиранту не хотелось. После Шапошникова там то и дело менялись директора, и кто теперь — Михаил не знал. Зачем одалживаться?
Он пошел к Шапошникову.
Наступил вечер. Улицы затихали. Грустные нотки осени уже звучали в прозрачном воздухе. Носилась паутина, пахло молодым вином, сладким виноградным соком, сытым духом подсыхающего укропа.
Христофор Георгиевич возился в своем огороде. Увидев молодого Зарецкого, он с трудом разогнул спину.
— А, это ты! — И сунул жесткую руку. — Устал? Идем в комнаты.
Выглядел он очень старым, лицо потемнело, совсем не улыбался, словно весь ушел в себя, в свои тяжелые мысли.
— Твои уже дней двадцать на Кише. Поедешь туда?
Михаил кивнул. Поручение профессора. Кланяться велел.
— Мы вместе были в Аскании-Нова. А вы что же, Христофор Георгиевич? Как заповедник?
— Я? Никакого отношения к заповеднику. Служу в страховом обществе, только всего. Игра судьбы или… Не знаю, как и назвать. Крушение всех надежд. Так-то вот, Миша.
На эту тему больше не говорил. Только и рассказал, что родители Михаила сманивали его с собой, но ему ездить в заповедник по соображениям этики вроде бы неудобно, новый директор есть.
— Кто? — спросил Михаил.
— Какое это имеет значение! Петров, Сидоров, Иванов… Третий по счету. Берутся, не имея никакого понятия о работе. За три года дважды меняли границы заповедника. Он становится все меньше и меньше.
За вечерним чаем Зарецкий рассказал о Бодо. Шапошников слушал с возрастающим интересом, лицо его порозовело. Поднялся, походил по комнате уже неузнаваемо энергичный, возбужденный. Таким он был, должно быть, когда не убоялся ради зубров с отцом Михаила пойти к вооруженным бандитам и заставить их убраться с территории заповедника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168