По прошествии лет этой похоронной церемонии предстояло стать всего лишь эпизодом из жития святой Уинифред.
Был там и Кэдваллон, и дядюшка Меурис, и Бенед, и все их соседи. И там же, бок о бок со своим отцом, стоял замкнутый и погруженный в мрачное раздумье молодой Передар. Он пришел сюда по просьбе Сионед, но выглядел так, будто хотел оказаться в сотне лиг от этого места. Темные густые брови его были насуплены, как если бы его мучила головная боль. Порой он озирался по сторонам, но взгляд его избегал Сионед. Он стиснул зубы с такой силой, что побледнели губы. Юноша следил за тем, как углублялся темный провал могилы, и вздыхал, тяжко и горестно, словно испытывая невыносимые страдания. Он был совсем не похож на того юнца с самонадеянной улыбкой, которому казалось, что все на свете ему доступно. Уж не дьявола ли узрел Передар?
Земля была мягкой, хоть и сырой, и копать было не трудно. Постепенно работавшие углубились в яму по плечи, а во второй половине дня, когда подошла очередь Кадфаэля, самого низкорослого из братьев, он почти исчез из виду. Пока никто не осмеливался усомниться в том, что они роют там, где надо, но, вероятно, многие недоумевали. Однако у Кадфаэля — Бог весть почему — сомнений не было. Дева была здесь. После своей мученической смерти и чудесного воскрешения она прожила много лет и была аббатисой, но он думал о ней как о набожной юной девушке, романтически подарившей свою целомудренную любовь Всевышнему и бежавшей от домогательств принца Крэдока, как от самого сатаны. И в душе монах сочувствовал как ей, так и охваченному страстью влюбленному, погубившему и тело свое и душу. Молился ли кто-нибудь за него? Ведь он нуждался в молитвах куда больше, чем Уинифред. И, в конце концов, если чьи молитвы и могли пойти ему во спасение, так это молитвы самой Уинифред. А она была валлийкой и могла, вероятно, понять человека и беспристрастно оценить его. Могла бы и замолвить словечко, чтобы воссоздать его истаявшую плоть. Пусть бы он восстал другим человеком, прошедшим через очистительную кару, но человеком. Даже святой, наверное, приятно воспоминание о том, что некогда ее любили.
В рыхлой, влажной почве лопата на что-то наткнулась — то ли на камень, то ли на ком глины. Кадфаэль немедленно прекратил копать, ему показалось, что там находится что-то иссохшее и хрупкое. Он отложил лопату и стал руками разгребать холодную, пахучую и мягкую землю. Под его пальцами появилось нечто тонкое, бледно-серого цвета с крохотными черными точками. Он достал кисть руки — маленькую, почти как у ребенка — и отряхнул налипшую на нее землю. Внизу кучками лежали еще кости, такого же серого цвета. Кадфаэль опасался повредить их — он поднял лопату и выбросил ее из ямы.
— Она здесь, мы нашли ее. Тут надо поосторожней, доверьте это мне.
Все взоры обратились к могиле. Приор Роберт аж затрепетал, едва сдерживая желание спрыгнуть в могилу и откапывать кости, рискуя перепачкать свои белоснежные руки. Сияющий брат Колумбанус возвышался на краю могилы, и его ликующий взор был обращен отнюдь не в глубину, где покоились хрупкие кости святой, а к небесам, откуда обращалась к нему ее душа. И вне всякого сомнения, от него исходило сияние причастности к ее величию, подавлявшее и приора, и остальных братьев в глазах тех, кто наблюдал за этим зрелищем. Брат Колумбанус желал, чтобы его запомнили в этот час, и он своего добился.
Кадфаэль преклонил колени. Может быть, это тоже было своего рода знамение — то, что в этот миг только он стоял на коленях. Он понял, что находится в ногах скелета. Святая пролежала в могиле несколько столетий, но земля хорошо сберегла ее — скелет был цел, или почти цел. Кадфаэль не хотел тревожить ее вообще, и теперь решил, что потревожит настолько мало, насколько удастся. Он осторожно сгребал землю ладонями, пробуя тут и там кончиками пальцев, чтобы расчистить скелет во всю длину, не повредив его. Должно быть, при жизни она была чуть выше среднего роста, стройная и гибкая, как ива. Кадфаэль осторожно разгреб землю вокруг скелета. Обнажился череп, и монах бережно расчистил глазницы, дивясь ее тонким скулам и высокому лбу. Она и после смерти осталась прекрасной. Склонившись, Кадфаэль с грустью смотрел на ее останки.
— Спустите-ка мне сюда льняную простыню, — скомандовал он наконец, — и какие-нибудь веревки, чтобы ее можно было осторожно поднять. Я не хочу вынимать кости по отдельности, надо достать ее из могилы целой, такой же, какой ее сюда положили.
Ему протянули простыню, и Кадфаэль, расстелив ее рядом с хрупким скелетом, заботливо и бережно очистил кости от земли, и не спеша, дюйм за дюймом, сдвинул их на льняной саван. Найденную ранее кисть руки он аккуратно положил на место. Затем он подсунул под простыню длинные льняные бинты, и с их помощью останки осторожно вытащили на свет Божий и положили на траву рядом с могилой.
— Надо смыть с нее землю, — сказал приор, с благоговейным трепетом глядя на трофей, стоивший ему стольких трудов, — а потом запеленать снова.
— Кости высохли, они хрупкие и непрочные, — нетерпеливо возразил Кадфаэль. — Мы забрали ее из валлийской земли, но если не побережемся, она может рассыпаться в прах и вновь смешаться с этой землей. И если мы будем долго держать ее на открытом воздухе и на солнце, кости, того и гляди, раскрошатся в пыль. Куда разумнее, отец приор, спеленать ее как следует, уложить в раку, закрыть как можно плотнее и опечатать, чтобы воздух не проникал. И чем скорее это будет сделано — тем лучше.
Хотя приор терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, он все же прислушался к голосу здравого смысла. Вдохновенно распевая псалмы, монахи поспешно вынесли из часовни великолепный ковчег, заново перепеленали тонкие кости и положили их в раку. Мастера, делавшие раку, понимали, как важно, чтобы воздух не попадал внутрь, и поэтому позаботились, чтобы крышка подходила плотно, без малейших зазоров, а все пазы изнутри проложили свинцом.
Прежде чем отнести святые мощи в часовню, чтобы отслужить над ними благодарственную мессу, монахи закрыли крышку, проверили запоры, а по окончании молебна приор для надежности опечатал раку личной печатью. Теперь покоившейся в ковчеге святой предстоял долгий путь в чужую землю, которая возжелала обрести ее покровительство. Все валлийцы, которые смогли попасть в часовню или протолкнуться к дверям, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на церемонию, хранили гробовое молчание. В их глазах ничего нельзя было прочесть, однако то внимание, с которым они следили за каждым движением чужаков, позволяло догадываться, что происходящее гвитеринцев вовсе не радует, хотя никто не осмеливался заявить об этом вслух.
— Сейчас, когда мы выполнили этот священный долг, — объявил отец Хью, чувствовавший одновременно и облегчение, и печаль, — настало время исполнить иной, возложенный на нас самою святой Уинифред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Был там и Кэдваллон, и дядюшка Меурис, и Бенед, и все их соседи. И там же, бок о бок со своим отцом, стоял замкнутый и погруженный в мрачное раздумье молодой Передар. Он пришел сюда по просьбе Сионед, но выглядел так, будто хотел оказаться в сотне лиг от этого места. Темные густые брови его были насуплены, как если бы его мучила головная боль. Порой он озирался по сторонам, но взгляд его избегал Сионед. Он стиснул зубы с такой силой, что побледнели губы. Юноша следил за тем, как углублялся темный провал могилы, и вздыхал, тяжко и горестно, словно испытывая невыносимые страдания. Он был совсем не похож на того юнца с самонадеянной улыбкой, которому казалось, что все на свете ему доступно. Уж не дьявола ли узрел Передар?
Земля была мягкой, хоть и сырой, и копать было не трудно. Постепенно работавшие углубились в яму по плечи, а во второй половине дня, когда подошла очередь Кадфаэля, самого низкорослого из братьев, он почти исчез из виду. Пока никто не осмеливался усомниться в том, что они роют там, где надо, но, вероятно, многие недоумевали. Однако у Кадфаэля — Бог весть почему — сомнений не было. Дева была здесь. После своей мученической смерти и чудесного воскрешения она прожила много лет и была аббатисой, но он думал о ней как о набожной юной девушке, романтически подарившей свою целомудренную любовь Всевышнему и бежавшей от домогательств принца Крэдока, как от самого сатаны. И в душе монах сочувствовал как ей, так и охваченному страстью влюбленному, погубившему и тело свое и душу. Молился ли кто-нибудь за него? Ведь он нуждался в молитвах куда больше, чем Уинифред. И, в конце концов, если чьи молитвы и могли пойти ему во спасение, так это молитвы самой Уинифред. А она была валлийкой и могла, вероятно, понять человека и беспристрастно оценить его. Могла бы и замолвить словечко, чтобы воссоздать его истаявшую плоть. Пусть бы он восстал другим человеком, прошедшим через очистительную кару, но человеком. Даже святой, наверное, приятно воспоминание о том, что некогда ее любили.
В рыхлой, влажной почве лопата на что-то наткнулась — то ли на камень, то ли на ком глины. Кадфаэль немедленно прекратил копать, ему показалось, что там находится что-то иссохшее и хрупкое. Он отложил лопату и стал руками разгребать холодную, пахучую и мягкую землю. Под его пальцами появилось нечто тонкое, бледно-серого цвета с крохотными черными точками. Он достал кисть руки — маленькую, почти как у ребенка — и отряхнул налипшую на нее землю. Внизу кучками лежали еще кости, такого же серого цвета. Кадфаэль опасался повредить их — он поднял лопату и выбросил ее из ямы.
— Она здесь, мы нашли ее. Тут надо поосторожней, доверьте это мне.
Все взоры обратились к могиле. Приор Роберт аж затрепетал, едва сдерживая желание спрыгнуть в могилу и откапывать кости, рискуя перепачкать свои белоснежные руки. Сияющий брат Колумбанус возвышался на краю могилы, и его ликующий взор был обращен отнюдь не в глубину, где покоились хрупкие кости святой, а к небесам, откуда обращалась к нему ее душа. И вне всякого сомнения, от него исходило сияние причастности к ее величию, подавлявшее и приора, и остальных братьев в глазах тех, кто наблюдал за этим зрелищем. Брат Колумбанус желал, чтобы его запомнили в этот час, и он своего добился.
Кадфаэль преклонил колени. Может быть, это тоже было своего рода знамение — то, что в этот миг только он стоял на коленях. Он понял, что находится в ногах скелета. Святая пролежала в могиле несколько столетий, но земля хорошо сберегла ее — скелет был цел, или почти цел. Кадфаэль не хотел тревожить ее вообще, и теперь решил, что потревожит настолько мало, насколько удастся. Он осторожно сгребал землю ладонями, пробуя тут и там кончиками пальцев, чтобы расчистить скелет во всю длину, не повредив его. Должно быть, при жизни она была чуть выше среднего роста, стройная и гибкая, как ива. Кадфаэль осторожно разгреб землю вокруг скелета. Обнажился череп, и монах бережно расчистил глазницы, дивясь ее тонким скулам и высокому лбу. Она и после смерти осталась прекрасной. Склонившись, Кадфаэль с грустью смотрел на ее останки.
— Спустите-ка мне сюда льняную простыню, — скомандовал он наконец, — и какие-нибудь веревки, чтобы ее можно было осторожно поднять. Я не хочу вынимать кости по отдельности, надо достать ее из могилы целой, такой же, какой ее сюда положили.
Ему протянули простыню, и Кадфаэль, расстелив ее рядом с хрупким скелетом, заботливо и бережно очистил кости от земли, и не спеша, дюйм за дюймом, сдвинул их на льняной саван. Найденную ранее кисть руки он аккуратно положил на место. Затем он подсунул под простыню длинные льняные бинты, и с их помощью останки осторожно вытащили на свет Божий и положили на траву рядом с могилой.
— Надо смыть с нее землю, — сказал приор, с благоговейным трепетом глядя на трофей, стоивший ему стольких трудов, — а потом запеленать снова.
— Кости высохли, они хрупкие и непрочные, — нетерпеливо возразил Кадфаэль. — Мы забрали ее из валлийской земли, но если не побережемся, она может рассыпаться в прах и вновь смешаться с этой землей. И если мы будем долго держать ее на открытом воздухе и на солнце, кости, того и гляди, раскрошатся в пыль. Куда разумнее, отец приор, спеленать ее как следует, уложить в раку, закрыть как можно плотнее и опечатать, чтобы воздух не проникал. И чем скорее это будет сделано — тем лучше.
Хотя приор терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, он все же прислушался к голосу здравого смысла. Вдохновенно распевая псалмы, монахи поспешно вынесли из часовни великолепный ковчег, заново перепеленали тонкие кости и положили их в раку. Мастера, делавшие раку, понимали, как важно, чтобы воздух не попадал внутрь, и поэтому позаботились, чтобы крышка подходила плотно, без малейших зазоров, а все пазы изнутри проложили свинцом.
Прежде чем отнести святые мощи в часовню, чтобы отслужить над ними благодарственную мессу, монахи закрыли крышку, проверили запоры, а по окончании молебна приор для надежности опечатал раку личной печатью. Теперь покоившейся в ковчеге святой предстоял долгий путь в чужую землю, которая возжелала обрести ее покровительство. Все валлийцы, которые смогли попасть в часовню или протолкнуться к дверям, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на церемонию, хранили гробовое молчание. В их глазах ничего нельзя было прочесть, однако то внимание, с которым они следили за каждым движением чужаков, позволяло догадываться, что происходящее гвитеринцев вовсе не радует, хотя никто не осмеливался заявить об этом вслух.
— Сейчас, когда мы выполнили этот священный долг, — объявил отец Хью, чувствовавший одновременно и облегчение, и печаль, — настало время исполнить иной, возложенный на нас самою святой Уинифред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61