В глубине души доктор надеялся на пробуждение неулыбчивого принца, резонно полагая, что сделанный именно Кириллом шаг навстречу способен скорректировать поведение его родителей и водворить благостную атмосферу мирного сосуществования, в которой уже никогда не найдется места идеологическому противостоянию и репрессивным мерам, что бы ни происходило с членами этого самого семейства.
И, поскольку открыться в этих своих чаяниях он не мог ни пациенту, ни родительнице, он терпеливо выполнял свой добровольный долг, часто повторяясь при пересказе родительских предложений.
Вот эта самая частота и натолкнула в конечном итоге Кирилла на размышления о месте будущего его проживания, состоянии его гардероба и добыче средств к существованию. Чем ближе подходил день выписки, тем больше юноша сосредоточивался на этих вопросах, но без сколько-нибудь заметного волнения и беспокойства. Успокоенный Анатолием Григорьевичем, что находившиеся при нем двести одиннадцать рублей купюрами различного достоинства и семьдесят восемь копеек мелкой монетой будут возвращены законному владельцу, Кирилл больше уделял внимания правильному распоряжению этой суммой на первых порах, нежели каким-то другим проектам.
К тому же, подобное настроение отвлекло Кирилла от его первичного состояния, в которое он был погружен по обретении здравого ума. Юношу перестали беспокоить его впечатления от перемещений во времени и пространстве, а также все, что против воли принуждало сравнивать его пребывание в этом мире с альтернативными вариантами существования. Несмотря на медикаментозную составляющую курса, на более серьезные и радикальные вмешательства в деятельность центров головного мозга, которые и составляли суть прогрессивной бехтеревской методики, все пережитое и увиденное вне рамок второй половины двадцатого столетия полностью сохранилось в памяти Кирилла.
По природному наитию Кирилл ни разу не обнаружил этого в беседах с Куриловым, удивительно трезво решив, что, кроме него самого, об этом знать никому не стоит. К тому же, путешествия его не прекратились. Они стали лишь более редкими и менее четкими. Менее четкими во всем, что касалось сюжетной связности событий, яркости красок и полноты ощущений. В прежней силе осталась лишь связь с Женькой, и опять же – интуитивно, в этом сохранившемся временном ручейке Кирилл увидел свой дар, в чем-то схожий с возможностями медиума. Он на физическом уровне ощущал свои обретенные способности и свою принадлежность к тому явлению, о котором так много слышал или читал и в реальное существование которого не верил. Определенный парадокс: не верил до сих пор, несмотря на полученные доказательства и на непрекращающиеся контакты с Невским. Он даже выводил Проспекта на разговоры об этом, но тот, как всегда, уклонялся от прямого обсуждения, а описанная свидетелями и литературой медиумная реальность, противореча конкретным ситуациям его перемещений, только усугубляла это неверие.
* * *
Кирилл не вел счет времени, но по противной дрожи в коленках понял, что настала пора отдохнуть. Он поднял голову, огляделся. Метрах в пятнадцати по направлению его движения аллея сворачивала налево. Юноша удовлетворенно улыбнулся и поспешил вперед. Там, за поворотом, в тени пышных кустов стояла самая уединенная скамейка бехтеревского садика. У большинства гуляющих пациентов клиники она популярностью не пользовалась как раз по этой самой причине – плотно обступившие скамейку кусты создавали нечто вроде зеленого грота, с достаточно низким, вечно шелестящим сводом и стенами, что для большинства здешних обитателей, испытывающих в массе своей тревожные состояния, было необсуждаемым негативным моментом.
Он резко свернул налево и остановился. Скамейка, против обыкновения, была занята. На ней, вальяжно развалясь и картинно выставив вперед распрямленную правую ногу, сидел один из самых известных драматических актеров Ленинграда. Достаточно молодой человек, едва ли полных тридцати лет, он внешне совершенно не соответствовал своим годам. Одутловатое лицо с рано обозначившимися брылами – признак устойчивого алкоголизма, желтоватого цвета кожа – свидетельство неважной работы печени, и мелкий тремор в красивых, нервных, как у музыканта, руках…
Кирилл не раз встречал его на прогулках и, зная знаменитость в лицо, равнодушно проходил мимо. Таковы были здешние правила, оставлявшие популярность человека, сколь бы велика она ни была, там, за периметром больничной ограды. Но актеру это было либо не известно, либо задевало его честолюбие. Каждый раз, когда во время прогулки он оказывался рядом с кем-нибудь, он вздрагивал всем телом, обращая испуганный и одновременно выжидательный взгляд к встреченному. Кирилл помнил об актерской реакции на посторонних, он сам несколько раз становился причиной трепетного колыхания этого рано обрюзгшего тела.
Предвкушение приятного отдыха моментально испарилось, а на поиск альтернативного решения требовалось некоторое время.
– Я, вообще-то, не кусаюсь! – обратился актер к Кириллу своим отменно поставленным голосом. Вышло это у него вальяжно, по-барски, как у персонажа из пьес Островского в традиционной для русской театральной школы трактовке образа.
– Присаживайтесь, мой юный друг! – он сменил позу на более скромную и жестом указал на свободное место.
Кирилл нерешительно сделал несколько шагов в сторону скамейки.
– Сомнения – удел людей действительно несчастных. Неужели вы несчастны?
– Это из какой-то пьесы? – для Кирилла, общавшегося в последнее время только с матерью и Куриловым, театральные модуляции актера были резковаты на слух, казались ненатуральными, вычурными и вызывали откровенное раздражение.
– Отнюдь, захотелось живого разговора. Ну же, смелее!
Кирилл присел на скамейку.
– Вы давно здесь? – интерес сценической звезды казался искренним. Но тщательная, театральная мелодичность интонации смутила Маркова.
– А вы?
Актер конфузливо промолчал.
– Вы не похожи на душевнобольного, – спустя минуту констатировал актер.
– И вы не похожи.
– Правильно, актеры не бывают душевнобольными, они бывают сумасшедшими, – задумчиво проговорил сосед и добавил: – Если они настоящие актеры. Не желаете? – он жестом фокусника извлек из такого же, как и у Кирилла, халата плоскую фляжку с коньяком. – Правда, ни закусить, ни чего другого – не имеется. Только если занюхать этой замечательной ботаникой, – он эффектным жестом сорвал веточку сирени, растер в пальцах листья и смачно нюхнул зеленую кашицу. – Ар-р-р-ромат! Так не желаете?
Кирилл отрицательно покачал головой.
– Жалко. Не привык я, человек публичный, к одинокому распитию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
И, поскольку открыться в этих своих чаяниях он не мог ни пациенту, ни родительнице, он терпеливо выполнял свой добровольный долг, часто повторяясь при пересказе родительских предложений.
Вот эта самая частота и натолкнула в конечном итоге Кирилла на размышления о месте будущего его проживания, состоянии его гардероба и добыче средств к существованию. Чем ближе подходил день выписки, тем больше юноша сосредоточивался на этих вопросах, но без сколько-нибудь заметного волнения и беспокойства. Успокоенный Анатолием Григорьевичем, что находившиеся при нем двести одиннадцать рублей купюрами различного достоинства и семьдесят восемь копеек мелкой монетой будут возвращены законному владельцу, Кирилл больше уделял внимания правильному распоряжению этой суммой на первых порах, нежели каким-то другим проектам.
К тому же, подобное настроение отвлекло Кирилла от его первичного состояния, в которое он был погружен по обретении здравого ума. Юношу перестали беспокоить его впечатления от перемещений во времени и пространстве, а также все, что против воли принуждало сравнивать его пребывание в этом мире с альтернативными вариантами существования. Несмотря на медикаментозную составляющую курса, на более серьезные и радикальные вмешательства в деятельность центров головного мозга, которые и составляли суть прогрессивной бехтеревской методики, все пережитое и увиденное вне рамок второй половины двадцатого столетия полностью сохранилось в памяти Кирилла.
По природному наитию Кирилл ни разу не обнаружил этого в беседах с Куриловым, удивительно трезво решив, что, кроме него самого, об этом знать никому не стоит. К тому же, путешествия его не прекратились. Они стали лишь более редкими и менее четкими. Менее четкими во всем, что касалось сюжетной связности событий, яркости красок и полноты ощущений. В прежней силе осталась лишь связь с Женькой, и опять же – интуитивно, в этом сохранившемся временном ручейке Кирилл увидел свой дар, в чем-то схожий с возможностями медиума. Он на физическом уровне ощущал свои обретенные способности и свою принадлежность к тому явлению, о котором так много слышал или читал и в реальное существование которого не верил. Определенный парадокс: не верил до сих пор, несмотря на полученные доказательства и на непрекращающиеся контакты с Невским. Он даже выводил Проспекта на разговоры об этом, но тот, как всегда, уклонялся от прямого обсуждения, а описанная свидетелями и литературой медиумная реальность, противореча конкретным ситуациям его перемещений, только усугубляла это неверие.
* * *
Кирилл не вел счет времени, но по противной дрожи в коленках понял, что настала пора отдохнуть. Он поднял голову, огляделся. Метрах в пятнадцати по направлению его движения аллея сворачивала налево. Юноша удовлетворенно улыбнулся и поспешил вперед. Там, за поворотом, в тени пышных кустов стояла самая уединенная скамейка бехтеревского садика. У большинства гуляющих пациентов клиники она популярностью не пользовалась как раз по этой самой причине – плотно обступившие скамейку кусты создавали нечто вроде зеленого грота, с достаточно низким, вечно шелестящим сводом и стенами, что для большинства здешних обитателей, испытывающих в массе своей тревожные состояния, было необсуждаемым негативным моментом.
Он резко свернул налево и остановился. Скамейка, против обыкновения, была занята. На ней, вальяжно развалясь и картинно выставив вперед распрямленную правую ногу, сидел один из самых известных драматических актеров Ленинграда. Достаточно молодой человек, едва ли полных тридцати лет, он внешне совершенно не соответствовал своим годам. Одутловатое лицо с рано обозначившимися брылами – признак устойчивого алкоголизма, желтоватого цвета кожа – свидетельство неважной работы печени, и мелкий тремор в красивых, нервных, как у музыканта, руках…
Кирилл не раз встречал его на прогулках и, зная знаменитость в лицо, равнодушно проходил мимо. Таковы были здешние правила, оставлявшие популярность человека, сколь бы велика она ни была, там, за периметром больничной ограды. Но актеру это было либо не известно, либо задевало его честолюбие. Каждый раз, когда во время прогулки он оказывался рядом с кем-нибудь, он вздрагивал всем телом, обращая испуганный и одновременно выжидательный взгляд к встреченному. Кирилл помнил об актерской реакции на посторонних, он сам несколько раз становился причиной трепетного колыхания этого рано обрюзгшего тела.
Предвкушение приятного отдыха моментально испарилось, а на поиск альтернативного решения требовалось некоторое время.
– Я, вообще-то, не кусаюсь! – обратился актер к Кириллу своим отменно поставленным голосом. Вышло это у него вальяжно, по-барски, как у персонажа из пьес Островского в традиционной для русской театральной школы трактовке образа.
– Присаживайтесь, мой юный друг! – он сменил позу на более скромную и жестом указал на свободное место.
Кирилл нерешительно сделал несколько шагов в сторону скамейки.
– Сомнения – удел людей действительно несчастных. Неужели вы несчастны?
– Это из какой-то пьесы? – для Кирилла, общавшегося в последнее время только с матерью и Куриловым, театральные модуляции актера были резковаты на слух, казались ненатуральными, вычурными и вызывали откровенное раздражение.
– Отнюдь, захотелось живого разговора. Ну же, смелее!
Кирилл присел на скамейку.
– Вы давно здесь? – интерес сценической звезды казался искренним. Но тщательная, театральная мелодичность интонации смутила Маркова.
– А вы?
Актер конфузливо промолчал.
– Вы не похожи на душевнобольного, – спустя минуту констатировал актер.
– И вы не похожи.
– Правильно, актеры не бывают душевнобольными, они бывают сумасшедшими, – задумчиво проговорил сосед и добавил: – Если они настоящие актеры. Не желаете? – он жестом фокусника извлек из такого же, как и у Кирилла, халата плоскую фляжку с коньяком. – Правда, ни закусить, ни чего другого – не имеется. Только если занюхать этой замечательной ботаникой, – он эффектным жестом сорвал веточку сирени, растер в пальцах листья и смачно нюхнул зеленую кашицу. – Ар-р-р-ромат! Так не желаете?
Кирилл отрицательно покачал головой.
– Жалко. Не привык я, человек публичный, к одинокому распитию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83