» Симочка резко поднялась и смело вступила под холодный утренний душ.
Но и под обжигающими струями воды, и потом, когда растиралась мохнатым полотенцем, она все равно думала о Вертлибе. Не в развитие неких своих рассуждений, а просто так. Даже не столько думала, сколько вспоминала: Вовкину улыбку, походку, те словечки, из которых состоял тайный язык их общения. Повесив махровое чудо сушиться и закутавшись в халат, Симочка решила, что беспокойство ушло, но стоило ей только покинуть ванную, как тысячи невидимых игл кольнули внутри, под левой грудью, и она бессильно прислонилась к стене. «Нет, нет, нет! С ним ничего не может произойти! Ни-че-го!» Симочка глубоко вздохнула, собралась и вышла на кухню.
– Тебе нездоровится или что-то не так с учебой? – спросила мама обеспокоенно, подавая завтрак. Сама будучи натурой впечатлительной, она обладала удивительной способностью улавливать чужие тревоги и беспокойства и активно сопереживать им.
– Нет, нет, мам… Все нормально. Просто… – и серьезная девушка Серафима Иванцова, будущая звезда отечественной культурологии, совсем было решила ввести любимую маму в заблуждение, но не смогла найти необходимых слов.
– Серафима! Я тебя прошу, не скрывай ничего! Мы живем в такое время! – и мама решила ограничиться подобным кратким внушением. – Все, Симка, мне пора бежать, целую! – Иванцова-старшая мягко чмокнула любимое чадо в щечку и, передвинув на ходу красный бегунок настенного календаря, растворилась в полусумраке коридора и шуме наступившего дня.
Завтрак у Иванцовых был традиционно плотный – народ в семье работящий и большую часть суток проводит вне дома. Оттого перед Симой стояла традиционная утренняя задача: креветочно-творожный мусс, пара «утомленных» в духовке бутербродов с чеддером и две длинные венские сосиски. Против обыкновения Симочка не стала задумываться над вечным вопросом: «С чего начнем трапезу?» и машинально, в силу привычки и недавнего холодного душа, энергично принялась за первое попавшееся блюдо. Мысли ее витали где-то далеко от семейной гастрономии – между обидой на себя за неуклюжую попытку соврать и семейством молодых Вертлибов в далекой Америке.
Серафима очень уважала себя за спокойствие, с которым приняла окончательное и бесповоротное решение Володьки жениться на другой. Сейчас она чаще всего вспоминала, как согласилась прийти на свадьбу только из упрямой и наивной уверенности, что именно сегодня ее любовь поможет ей найти те самые слова, услышав которые Вовка изменит свой выбор. Но, увидев удивительно счастливого, даже необыкновенно просветленного в своем счастье жениха, Серафима отложила последнюю попытку и постаралась вместе со всеми гостями разделить радость праздника. Что самое удивительное – все получилось без мучительной и все уничижающей ревности, без досадной и бессильной злости, даже без глупых двусмысленностей, на которые ее так и подбивали одноклассницы, заранее подготовив для Симы специальный тост – «со смыслом».
Но сегодня все было одновременно так и не так. И возникло это «не так» буквально в последние минуты, после душа, а сейчас окончательно оформилось в понимание: ей плохо, ей очень плохо, грустно и одиноко без Вовки. Как бы она ни храбрилась и в какие бы спартанские режимы себя ни загоняла.
Сима нахмурилась, но изменить хода своих мыслей не могла – прямо за этим столом, напротив, будто настоящий, сидел Вовка и широко улыбался. Симочка резко встряхнула головой, отгоняя прочь мечтательный мираж.
«Бывают же у человека не его дни. Может быть, все беспокойство от этого? Или, как назло, нынче выдался какой-нибудь коварный лунный денек…» Со своего места Сима не видела календаря, заботливо предупреждавшего в числе прочего и о лунных обстоятельствах наступившего дня. Она торопливо отпила кофе и подошла к настеннику. «Одиннадцатое сентября. Обыкновенный лунный день. Мимо, подружка, мимо…» Симочка вернулась к столу. Большая белая тарелка, на ней две «венские» сосиски лежали параллельно, вытянувшиеся, как барабанные палочки. «Барабанные палочки! Одиннадцать – барабанные палочки!» – ей сразу вспомнились вечерние посиделки за бочоночками русского лото на бабушкиной веранде в Тайцах. Огромный абажур, покрытый шалью, взрослые и дети за необъятно круглым столом, веселые выкрики и шуточные вопросы: «Барабанные палочки! Кочережечка! Лебединые шейки! Дед, дед, сколько тебе лет?»
Взгляд случайно упал на наручные часы: «Боже! Прозавтракалась!» Симочка решительно сунула сосиски в холодильник и, на ходу снимая халат, кинулась собираться.
* * *
Лекции на основной университетской площадке заканчивались в половине четвертого. Потом было сорокаминутное «окно», и учеба продолжалась дальше, но уже в другом месте – в запасниках Музея этнографии. Студентка Иванцова медленно спускалась по парадным маршам старинной лестницы и всячески корила себя за неспособность сосредоточиться.
– О, Симка-дымка-невидимка! Слыхала про Америку? Раскрутилася веревочка, показался ей конец! – прыщавый Губкин, прибывший учиться из далекого Забайкалья чуть ли не с рыбным обозом, был записным патриотом и чего-только-возможно-фобом: от нацизма и сионизма до трусиков-танго и стриптиза включительно. Идеалистке-скромняге Иванцовой он пытался покровительствовать.
– Какая веревочка, ты о чем?!
– Гы! Тайга в твоей голове! – он по-простецки ткнул потными пальцами прямо в лоб чистоплотной Симочке. – Как в старом анекдоте: «Мистер, у нас в Америке… Америке! Капец твоей Америке! Кто, гады, ботинок на пульт бросил?!» А, не слыхала, что ли? – и Губкин оторопело замолчал.
Непривычно взволнованная Сима, такой он ее никогда не видел, раскрасневшаяся, с крепко сжатыми кулачками явно хотела ему возразить. Но решительность сокурсницы выглядела странно: вся ее ладная, собранная фигурка, готовая к физическому отпору, контрастировала с растерянностью и тревогой, ясно читавшихся в смятенном взгляде.
– Ты чё, Иванцова?!
– Через плечо, придурок! – и острый Симочкин кулачок больно ткнул Губкина в прыщавую бурят-монгольскую скулу. – Еще раз дотронешься до меня своими лапами – всю морду разворочу! – Серафима половчей перехватила лямки рюкзака и, дробно стуча каблучками, устремилась вниз.
– Симка! Вот ужас-то, ты слыхала?! – через старинный холл университета к девушке спешила еще школьная подруга – Саша Ратнер. Поняв по Симочкиному виду, что она не обладает всей полнотой информации, Саня затараторила:
– Короче, как там наши, я не знаю, но в Нью-Йорке и еще где-то, не запомнила где, арабы самолеты рейсовые направили прямо на небоскребы! Прикинь, да?! С пассажирами! А там же люди!
– Где там? – непонимающе спросила Сима и все тревоги утра, до сего момента тлевшие в ее сердечке, моментально увеличились многократно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Но и под обжигающими струями воды, и потом, когда растиралась мохнатым полотенцем, она все равно думала о Вертлибе. Не в развитие неких своих рассуждений, а просто так. Даже не столько думала, сколько вспоминала: Вовкину улыбку, походку, те словечки, из которых состоял тайный язык их общения. Повесив махровое чудо сушиться и закутавшись в халат, Симочка решила, что беспокойство ушло, но стоило ей только покинуть ванную, как тысячи невидимых игл кольнули внутри, под левой грудью, и она бессильно прислонилась к стене. «Нет, нет, нет! С ним ничего не может произойти! Ни-че-го!» Симочка глубоко вздохнула, собралась и вышла на кухню.
– Тебе нездоровится или что-то не так с учебой? – спросила мама обеспокоенно, подавая завтрак. Сама будучи натурой впечатлительной, она обладала удивительной способностью улавливать чужие тревоги и беспокойства и активно сопереживать им.
– Нет, нет, мам… Все нормально. Просто… – и серьезная девушка Серафима Иванцова, будущая звезда отечественной культурологии, совсем было решила ввести любимую маму в заблуждение, но не смогла найти необходимых слов.
– Серафима! Я тебя прошу, не скрывай ничего! Мы живем в такое время! – и мама решила ограничиться подобным кратким внушением. – Все, Симка, мне пора бежать, целую! – Иванцова-старшая мягко чмокнула любимое чадо в щечку и, передвинув на ходу красный бегунок настенного календаря, растворилась в полусумраке коридора и шуме наступившего дня.
Завтрак у Иванцовых был традиционно плотный – народ в семье работящий и большую часть суток проводит вне дома. Оттого перед Симой стояла традиционная утренняя задача: креветочно-творожный мусс, пара «утомленных» в духовке бутербродов с чеддером и две длинные венские сосиски. Против обыкновения Симочка не стала задумываться над вечным вопросом: «С чего начнем трапезу?» и машинально, в силу привычки и недавнего холодного душа, энергично принялась за первое попавшееся блюдо. Мысли ее витали где-то далеко от семейной гастрономии – между обидой на себя за неуклюжую попытку соврать и семейством молодых Вертлибов в далекой Америке.
Серафима очень уважала себя за спокойствие, с которым приняла окончательное и бесповоротное решение Володьки жениться на другой. Сейчас она чаще всего вспоминала, как согласилась прийти на свадьбу только из упрямой и наивной уверенности, что именно сегодня ее любовь поможет ей найти те самые слова, услышав которые Вовка изменит свой выбор. Но, увидев удивительно счастливого, даже необыкновенно просветленного в своем счастье жениха, Серафима отложила последнюю попытку и постаралась вместе со всеми гостями разделить радость праздника. Что самое удивительное – все получилось без мучительной и все уничижающей ревности, без досадной и бессильной злости, даже без глупых двусмысленностей, на которые ее так и подбивали одноклассницы, заранее подготовив для Симы специальный тост – «со смыслом».
Но сегодня все было одновременно так и не так. И возникло это «не так» буквально в последние минуты, после душа, а сейчас окончательно оформилось в понимание: ей плохо, ей очень плохо, грустно и одиноко без Вовки. Как бы она ни храбрилась и в какие бы спартанские режимы себя ни загоняла.
Сима нахмурилась, но изменить хода своих мыслей не могла – прямо за этим столом, напротив, будто настоящий, сидел Вовка и широко улыбался. Симочка резко встряхнула головой, отгоняя прочь мечтательный мираж.
«Бывают же у человека не его дни. Может быть, все беспокойство от этого? Или, как назло, нынче выдался какой-нибудь коварный лунный денек…» Со своего места Сима не видела календаря, заботливо предупреждавшего в числе прочего и о лунных обстоятельствах наступившего дня. Она торопливо отпила кофе и подошла к настеннику. «Одиннадцатое сентября. Обыкновенный лунный день. Мимо, подружка, мимо…» Симочка вернулась к столу. Большая белая тарелка, на ней две «венские» сосиски лежали параллельно, вытянувшиеся, как барабанные палочки. «Барабанные палочки! Одиннадцать – барабанные палочки!» – ей сразу вспомнились вечерние посиделки за бочоночками русского лото на бабушкиной веранде в Тайцах. Огромный абажур, покрытый шалью, взрослые и дети за необъятно круглым столом, веселые выкрики и шуточные вопросы: «Барабанные палочки! Кочережечка! Лебединые шейки! Дед, дед, сколько тебе лет?»
Взгляд случайно упал на наручные часы: «Боже! Прозавтракалась!» Симочка решительно сунула сосиски в холодильник и, на ходу снимая халат, кинулась собираться.
* * *
Лекции на основной университетской площадке заканчивались в половине четвертого. Потом было сорокаминутное «окно», и учеба продолжалась дальше, но уже в другом месте – в запасниках Музея этнографии. Студентка Иванцова медленно спускалась по парадным маршам старинной лестницы и всячески корила себя за неспособность сосредоточиться.
– О, Симка-дымка-невидимка! Слыхала про Америку? Раскрутилася веревочка, показался ей конец! – прыщавый Губкин, прибывший учиться из далекого Забайкалья чуть ли не с рыбным обозом, был записным патриотом и чего-только-возможно-фобом: от нацизма и сионизма до трусиков-танго и стриптиза включительно. Идеалистке-скромняге Иванцовой он пытался покровительствовать.
– Какая веревочка, ты о чем?!
– Гы! Тайга в твоей голове! – он по-простецки ткнул потными пальцами прямо в лоб чистоплотной Симочке. – Как в старом анекдоте: «Мистер, у нас в Америке… Америке! Капец твоей Америке! Кто, гады, ботинок на пульт бросил?!» А, не слыхала, что ли? – и Губкин оторопело замолчал.
Непривычно взволнованная Сима, такой он ее никогда не видел, раскрасневшаяся, с крепко сжатыми кулачками явно хотела ему возразить. Но решительность сокурсницы выглядела странно: вся ее ладная, собранная фигурка, готовая к физическому отпору, контрастировала с растерянностью и тревогой, ясно читавшихся в смятенном взгляде.
– Ты чё, Иванцова?!
– Через плечо, придурок! – и острый Симочкин кулачок больно ткнул Губкина в прыщавую бурят-монгольскую скулу. – Еще раз дотронешься до меня своими лапами – всю морду разворочу! – Серафима половчей перехватила лямки рюкзака и, дробно стуча каблучками, устремилась вниз.
– Симка! Вот ужас-то, ты слыхала?! – через старинный холл университета к девушке спешила еще школьная подруга – Саша Ратнер. Поняв по Симочкиному виду, что она не обладает всей полнотой информации, Саня затараторила:
– Короче, как там наши, я не знаю, но в Нью-Йорке и еще где-то, не запомнила где, арабы самолеты рейсовые направили прямо на небоскребы! Прикинь, да?! С пассажирами! А там же люди!
– Где там? – непонимающе спросила Сима и все тревоги утра, до сего момента тлевшие в ее сердечке, моментально увеличились многократно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83