Вот и все.
– Для меня это не знаменательный день.
Айрис волновалась, предстояло сделать еще множество дел, и она начала терять терпение.
– Стив, тебе жарко, ты устал и нервничаешь. Пойди наверх, прими душ и успокойся. Или лучше пойди сначала на улицу, поиграй с Джимми и Филиппом. Это поможет тебе избавиться от ненужных мыслей. Потом примешь душ.
– Ты не слушала, что я говорил. Ты не обратила никакого внимания на мои слова. Я сказал, что никуда завтра не пойду. Ты что, не понимаешь?
– Стив, прекрати! Ты говоришь вздор.
– Во-первых, я не верю в Бога.
– Стив, сейчас не время для теологических дискуссий. – Теперь она рассердилась. – У тебя была тысяча возможностей поговорить со мной о Боге или о чем угодно. Но сегодня… это просто возмутительно.
– А по-моему, сегодня и надо об этом поговорить.
Он встал, прошелся по комнате, задержался у стеклянной двери и посмотрел на акацию, которая все еще роняла на траву желтые лепестки, затем повернулся к роялю и пробежал пальцами по клавишам, издавшим неприятный пронзительный звук. Потом снова посмотрел на мать.
– Как может интеллигентный человек верить во все это? «Господь любит людей». – В его по-мальчишески высоком голосе звучала насмешка. – Оглянись вокруг! Где же она, Божья любовь? Мне кажется, что после массового уничтожения людей нацистами, после того, что случилось с семьей отца… ты думаешь, он верит? Нет, только он не хочет, чтобы его дети знали об этом. Заветы Моисеевы, закон, предписывающий на все времена, что хорошо, а что плохо… почему я должен принимать его? Что хорошо для меня, может быть плохо для моего соседа. Ты хочешь, чтобы я верил в сказки в век науки, когда в недалеком будущем человек полетит на Марс.
Сын стоял перед ней, засунув руки в карманы. Его страх прошел, и он был полон решимости. На красивом, с правильными чертами лице застыло сердитое выражение. Сейчас, подумала Айрис, Он выглядит старым. Старым и встревоженным. Как справиться с этим неожиданным бессмысленным бунтом? Что, если он и в самом деле откажется идти завтра утром в синагогу? О Господи, реакция рабби, всей общины, телефонные звонки, сплетни в клубе и супермаркете; его репутация будет разрушена. Не говоря уже – она бросила быстрый испуганный взгляд на дверь, за которой сейчас, должно быть, раскладывали на столах карточки с именами гостей – обо всех приглашенных, друзьях из Чикаго и Бостона и… О Господи!
Сглотнув, Айрис постаралась говорить спокойно и очень-очень рассудительно:
– Что до науки, Стив, то тебе это, может, и неизвестно, но Эйзенштейн сказал, что чем больше он узнает о вселенной, тем больше его восхищает общий грандиозный замысел ее устройства. Он не был религиозным человеком в том смысле, что не ходил в церковь, но он верил, что мировой порядок контролирует высшая сила, которую многие называют божественным провидением. И он бы не счел бар-мицву дурацкой затеей, чем-то несовместимым с уважением к научным знаниям. Нет, ничего подобного. – И она закончила почти умоляюще: – Послушай меня. Он бы сказал тебе: иди и исполни свой долг.
– А ты была с ним знакома? – спросил Стив, поднимая брови. – Поэтому и знаешь, что бы он сказал?
Боже, дай мне терпение, подумала она. Мне нельзя сорваться. Единственный способ одержать верх в этом споре – не дать выход своему гневу.
– Мне известно, – осторожно начала Айрис, – что в определенных аспектах пути развития общественного сознания вызывали у него глубочайшее сожаление. Он считал, что старые, исповедуемые религией ценности – о, я не имею в виду религиозный фанатизм, я говорю о моральных устоях, об уважении к другим людям, о долге, о десяти заповедях – этичны, нравственны. Общественная мораль была чище благодаря этим ценностям. Ты многим обещал, Стив, что завтра в десять утра придешь в синагогу, и будет очень, очень плохо, если ты нарушишь это обещание.
– Это что за дискуссия? – Тео, вошедший в комнату, стоял, переводя взгляд с одного на другую. – О чем вы спорите? Я еще в холле услышал ваши голоса.
– Мы не спорим, просто обсуждаем, – начала Айрис и замолчала. Пожалуйста, пусть этот день не будет испорчен, взмолилась она про себя, заломив руки. Потом, осознав, что этот жест выглядит театральным, беспомощно положила их на колени. Беспомощные руки. Чувство полной беспомощности внезапно овладело ею.
– Стив сказал, – тихо проговорила она, – что не хочет идти в синагогу завтра.
– Что? О чем ты говоришь, черт возьми?
– Он говорит, – продолжала Айрис, – он спрашивает, что же это за Бог такой, который допустил массовое уничтожение людей. Может, ты поговоришь с ним, Тео? – Голос ее прервался.
– И ты решил задать этот вопрос сейчас, накануне бар-мицвы? – обратился тот к сыну. – Ты мог бы задать его на религиозных занятиях, которые посещал несколько лет. Уверен, вы неоднократно обсуждали нечто подобное.
– Я сказала ему, – вставила Айрис, – что на этот вопрос, возможно, вообще нет ответа.
– Вот именно, – сказал Тео, – так же как на вопрос, сколько ангелов могут уместиться на конце иглы. Послушай, Стив, мы поговорим об этом в другой раз, сейчас же речь идет о том, что тебе предстоит выполнить самую важную в твоей жизни обязанность.
– Я смотрю на это иначе, – пробормотал Стив.
– Возможно, но тем не менее ты должен ее выполнить, мой мальчик.
– Все вокруг говорят такие хорошие правильные слова, – продолжал Стив, игнорируя замечание Тео. – Но разве кто-нибудь сделал что-то конкретное, попытался как-то улучшить существующий порядок? Вспомни о трущобах, о войнах, о неграх в южных штатах, о наших солдатах во Вьетнаме. Нужно навести в мире порядок, покончить с несправедливостью – вот это и будет настоящая религия.
– Я предлагаю, чтобы для начала ты навел порядок в своей комнате. А то она похожа на свинарник.
– И это все, что тебя волнует? Не мои раздумья, не мое самоуважение, а грязные носки, валяющиеся на полу в моей комнате?
– Возможно, самоуважение подразумевает и то, что человек не должен жить как свинья.
Мужчина и мальчик сердито уставились друг на друга. Айрис опять заломила руки, потом разняла их. Какая расхожая фраза – заломить руки. А ведь так оно и есть, подумала она, в отчаянии человек именно это и делает. Она мягко проговорила:
– Прекратите, вы, оба. И весь мир, и одна комната не имеют сейчас значения.
– Согласен, – ответил Тео. – Стив, тебе надо присутствовать на службе сегодня в половине восьмого и завтра утром. После этого ты вернешься домой, и ты будешь улыбаться, будешь любезен с гостями, как и подобает культурному человеку. Я не хочу больше слышать об этом.
– Посмотрите! Мы напекли, наверное, целую тонну шоколадного печенья с лимоном. – Передняя дверь открылась, и Лаура, которой было поручено заниматься печеньем, вошла, гордо неся в высоко поднятых руках большое блюдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Для меня это не знаменательный день.
Айрис волновалась, предстояло сделать еще множество дел, и она начала терять терпение.
– Стив, тебе жарко, ты устал и нервничаешь. Пойди наверх, прими душ и успокойся. Или лучше пойди сначала на улицу, поиграй с Джимми и Филиппом. Это поможет тебе избавиться от ненужных мыслей. Потом примешь душ.
– Ты не слушала, что я говорил. Ты не обратила никакого внимания на мои слова. Я сказал, что никуда завтра не пойду. Ты что, не понимаешь?
– Стив, прекрати! Ты говоришь вздор.
– Во-первых, я не верю в Бога.
– Стив, сейчас не время для теологических дискуссий. – Теперь она рассердилась. – У тебя была тысяча возможностей поговорить со мной о Боге или о чем угодно. Но сегодня… это просто возмутительно.
– А по-моему, сегодня и надо об этом поговорить.
Он встал, прошелся по комнате, задержался у стеклянной двери и посмотрел на акацию, которая все еще роняла на траву желтые лепестки, затем повернулся к роялю и пробежал пальцами по клавишам, издавшим неприятный пронзительный звук. Потом снова посмотрел на мать.
– Как может интеллигентный человек верить во все это? «Господь любит людей». – В его по-мальчишески высоком голосе звучала насмешка. – Оглянись вокруг! Где же она, Божья любовь? Мне кажется, что после массового уничтожения людей нацистами, после того, что случилось с семьей отца… ты думаешь, он верит? Нет, только он не хочет, чтобы его дети знали об этом. Заветы Моисеевы, закон, предписывающий на все времена, что хорошо, а что плохо… почему я должен принимать его? Что хорошо для меня, может быть плохо для моего соседа. Ты хочешь, чтобы я верил в сказки в век науки, когда в недалеком будущем человек полетит на Марс.
Сын стоял перед ней, засунув руки в карманы. Его страх прошел, и он был полон решимости. На красивом, с правильными чертами лице застыло сердитое выражение. Сейчас, подумала Айрис, Он выглядит старым. Старым и встревоженным. Как справиться с этим неожиданным бессмысленным бунтом? Что, если он и в самом деле откажется идти завтра утром в синагогу? О Господи, реакция рабби, всей общины, телефонные звонки, сплетни в клубе и супермаркете; его репутация будет разрушена. Не говоря уже – она бросила быстрый испуганный взгляд на дверь, за которой сейчас, должно быть, раскладывали на столах карточки с именами гостей – обо всех приглашенных, друзьях из Чикаго и Бостона и… О Господи!
Сглотнув, Айрис постаралась говорить спокойно и очень-очень рассудительно:
– Что до науки, Стив, то тебе это, может, и неизвестно, но Эйзенштейн сказал, что чем больше он узнает о вселенной, тем больше его восхищает общий грандиозный замысел ее устройства. Он не был религиозным человеком в том смысле, что не ходил в церковь, но он верил, что мировой порядок контролирует высшая сила, которую многие называют божественным провидением. И он бы не счел бар-мицву дурацкой затеей, чем-то несовместимым с уважением к научным знаниям. Нет, ничего подобного. – И она закончила почти умоляюще: – Послушай меня. Он бы сказал тебе: иди и исполни свой долг.
– А ты была с ним знакома? – спросил Стив, поднимая брови. – Поэтому и знаешь, что бы он сказал?
Боже, дай мне терпение, подумала она. Мне нельзя сорваться. Единственный способ одержать верх в этом споре – не дать выход своему гневу.
– Мне известно, – осторожно начала Айрис, – что в определенных аспектах пути развития общественного сознания вызывали у него глубочайшее сожаление. Он считал, что старые, исповедуемые религией ценности – о, я не имею в виду религиозный фанатизм, я говорю о моральных устоях, об уважении к другим людям, о долге, о десяти заповедях – этичны, нравственны. Общественная мораль была чище благодаря этим ценностям. Ты многим обещал, Стив, что завтра в десять утра придешь в синагогу, и будет очень, очень плохо, если ты нарушишь это обещание.
– Это что за дискуссия? – Тео, вошедший в комнату, стоял, переводя взгляд с одного на другую. – О чем вы спорите? Я еще в холле услышал ваши голоса.
– Мы не спорим, просто обсуждаем, – начала Айрис и замолчала. Пожалуйста, пусть этот день не будет испорчен, взмолилась она про себя, заломив руки. Потом, осознав, что этот жест выглядит театральным, беспомощно положила их на колени. Беспомощные руки. Чувство полной беспомощности внезапно овладело ею.
– Стив сказал, – тихо проговорила она, – что не хочет идти в синагогу завтра.
– Что? О чем ты говоришь, черт возьми?
– Он говорит, – продолжала Айрис, – он спрашивает, что же это за Бог такой, который допустил массовое уничтожение людей. Может, ты поговоришь с ним, Тео? – Голос ее прервался.
– И ты решил задать этот вопрос сейчас, накануне бар-мицвы? – обратился тот к сыну. – Ты мог бы задать его на религиозных занятиях, которые посещал несколько лет. Уверен, вы неоднократно обсуждали нечто подобное.
– Я сказала ему, – вставила Айрис, – что на этот вопрос, возможно, вообще нет ответа.
– Вот именно, – сказал Тео, – так же как на вопрос, сколько ангелов могут уместиться на конце иглы. Послушай, Стив, мы поговорим об этом в другой раз, сейчас же речь идет о том, что тебе предстоит выполнить самую важную в твоей жизни обязанность.
– Я смотрю на это иначе, – пробормотал Стив.
– Возможно, но тем не менее ты должен ее выполнить, мой мальчик.
– Все вокруг говорят такие хорошие правильные слова, – продолжал Стив, игнорируя замечание Тео. – Но разве кто-нибудь сделал что-то конкретное, попытался как-то улучшить существующий порядок? Вспомни о трущобах, о войнах, о неграх в южных штатах, о наших солдатах во Вьетнаме. Нужно навести в мире порядок, покончить с несправедливостью – вот это и будет настоящая религия.
– Я предлагаю, чтобы для начала ты навел порядок в своей комнате. А то она похожа на свинарник.
– И это все, что тебя волнует? Не мои раздумья, не мое самоуважение, а грязные носки, валяющиеся на полу в моей комнате?
– Возможно, самоуважение подразумевает и то, что человек не должен жить как свинья.
Мужчина и мальчик сердито уставились друг на друга. Айрис опять заломила руки, потом разняла их. Какая расхожая фраза – заломить руки. А ведь так оно и есть, подумала она, в отчаянии человек именно это и делает. Она мягко проговорила:
– Прекратите, вы, оба. И весь мир, и одна комната не имеют сейчас значения.
– Согласен, – ответил Тео. – Стив, тебе надо присутствовать на службе сегодня в половине восьмого и завтра утром. После этого ты вернешься домой, и ты будешь улыбаться, будешь любезен с гостями, как и подобает культурному человеку. Я не хочу больше слышать об этом.
– Посмотрите! Мы напекли, наверное, целую тонну шоколадного печенья с лимоном. – Передняя дверь открылась, и Лаура, которой было поручено заниматься печеньем, вошла, гордо неся в высоко поднятых руках большое блюдо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113