Глава VIII
Друзья Георгия не теряли времени. Собрав членов братства, Якуб Бабич поведал им о случившемся:
– Все дело сие затеяно по наущению сильных и злобных врагов, ненавидящих Францишка Скорину и весь народ наш. Они рассчитывают, лишив нас главы, отнять у братства могучее орудие просвещения. Им надобно не только замучить и убить Францишка, но и опорочить его перед народом и духовенством, представить славного и благородного мужа вероотступником, алчным плутом, присвоившим богатство покойного нашего брата Юрия Адверника. Для того барон Рейхенберг возвел на Скорину поклеп о мнимых связях его с Лютером, пытался навлечь на него позор судом о наследстве, а ныне замыслил новую напраслину… Не позволим мы этого! Все города русские на ноги поднимем, до самого короля Жигмонта дойдем, а Скорину вернем. Помните, братья, не о судьбе одного человека идет речь, но о судьбе всего дела нашего.
По призыву Якуба каждый из братчиков внес свою лепту в это дело. Отправлены были люди в Витебск и Могилев, в Полоцк и Минск, чтобы побудить местное купечество и духовенство писать королю челобитные об освобождении Скорины.
По просьбе Георгия, переданной через Кривуша, Богдан Онкович был послан в Гданск, дабы разыскать Романа Скорину и получить от него подтверждение, что Георгий отказался от наследства, оставшегося по смерти брата Ивана.
Якуб Бабич сам решил везти в Краков, к королевскому двору, челобитную от виленского братства. Николая же Кривуша с крупной суммой денег послали в Познань для сношений с тамошними судьями и с тюремщиками Георгия.
Маргарита… Нужно ли говорить, в каком состоянии находилась она! Друзья окружили ее нежной заботой, утешали как могли, уверяли, что Георгий скоро вернется домой целым и невредимым. Но тревога и тоска не покидали ее.
Когда Маргарите становилось особенно тяжело, она думала о ребенке, который скоро должен родиться, о своих обязанностях матери, и спасительная эта мысль облегчала душевные муки…
Чем ближе подходил срок родов, тем сильнее напрягала она свою волю, чтобы обрести столь необходимое спокойствие.
«Наше дитя не должно погибнуть… Франек увидит его живым и здоровым», – говорила она себе.
Выполняя наказ мужа, Маргарита заботилась о Товии и не раз сама, превозмогая усталость, навещала его. Мало-помалу, знакомясь с Товием, Маргарита стала глядеть другими глазами на этого тихого, доброго и, по-видимому, очень несчастного человека. Она, конечно, не могла должным образом оценить его знания и глубокий ум. Но она убедилась в том, как был Товий предан ее мужу, как горячо любил он его. Этого было достаточно, чтобы старик стал для нее близким другом. Товий почти безвыходно сидел в своем ветхом домике, но никогда не оставался праздным. Маргарита доставляла ему некоторые инструменты, и он по целым дням вырезал по дереву, готовя гравюры для будущих изданий Скорины.
* * *
А Георгий все томился в познанской темнице, ничего не зная ни о течении его дела, ни об участи близких. В сером сумраке крошечной каморки он не мог читать и писать. Зато у него оставалась возможность думать. Никакие тюремщики не могли лишить его этой последней радости. Сперва мысли его были сосредоточены на поисках пути к освобождению. Вскоре он оставил это. Бесполезно было ему, узнику, пытаться придумать выход. Он знал, что друзья не оставят его в беде, не сомневался в том, что они делают все возможное для его спасения. Бежать? Без посторонней помощи это невозможно. Да и к чему привело бы бегство? Нет, он предстанет пред судом, чтобы разоблачить козни низких врагов… И он думал теперь не о себе и даже не о семье своей, а только о них, врагах своих. Он не испытывал ни горя, ни тоски. Гнев наполнял его душу.
Вся жизнь прошла перед ним в эти тягостные дни. Он снова и снова с удивительной ясностью видел перед собой то покойного лирника, замученного воеводой, то лицо Иоганна фон Рейхенберга, то Федериго Гварони в дыму и пламени костра, то зверские рожи пражских ландскнехтов… И все это один и тот же жестокий, неумолимый, подлый враг!.. В звенящей тишине он слышал голос давно умершего своего учителя:
«Мир объят войной более страшной и беспощадной, нежели все войны между королями и народами…»
«Да, война не на живот, а на смерть! И не должно быть в такой войне милости и сострадания к врагам. Уничтожать их! Разить мечом и словом, топором и мыслью, не колеблясь и не щадя. Ты был прав, Сымон, и в делах твоих больше мудрости, чем в обманчивых речах проповедников!..»
Четверть века взбирался Георгий Скорина к вершинам знания. Спотыкался, падал, вновь карабкался вверх по трудным, скользким ступеням. И казалось, уже добрался до цели и познал истину… А на самом деле все то, что почерпнул он из книг и научных опытов, было только половиной истины, и лишь теперь, во мраке темницы, постиг он ее всю целиком… Как поздно пришло это к нему, и все же хорошо, что пришло!..
На исходе второго месяца заключения Георгия неожиданно перевели в другое, несколько более светлое и просторное помещение. Два дня спустя привратник передал ему записку, написанную по-латыни, в которой коротко сообщалось о хлопотах виленчан и о том, что Маргарита здорова и находится в безопасности. Записка не была подписана, но Георгий без труда узнал руку Николая Кривуша. А еще через две недели сам Николай в сопровождении тюремщика вошел в каземат и горячо обнял друга.
Хлопоты виленского братства сделали своё. Король Сигизмунд, избегавший ссоры с белорусским купечеством, не мог не посчитаться с челобитными многих городов. К тому же Роман Скорина, лично приехав в Краков, засвидетельствовал, что дядя его отказался от наследства и ответчиком по всем долгам покойного Ивана Скорины является он, его сын и наследник.
Королевская грамота об освобождении доктора Францишка была вручена Якубу Бабичу, который немедленно и с верным человеком отправил ее в Познань.
Наконец Георгий был свободен и через десять дней вернулся в Вильну. Он поднялся по лестнице, поддерживаемый друзьями и слугами, чьих лиц не мог различить. Наверху стояла Маргарита с крошечным свертком на руках, и он видел только ее.
– Сын? – спросил Георгий задыхаясь.
Она кивнула ему, слезы мешали ей говорить.
Георгий взял ребенка, развернул покрывало. Красное личико младенца сморщилось, послышался пронзительный, звонкий крик.
– Голосист! – сказал Георгий. – Как зовут?
– Еще не крещен, – ответила Маргарита. – Тебя дожидалась…
Младенец кричал, размахивая крошечными кулачками.
– Эге, Франек, – смеясь, сказал прибежавший Кривуш, – это настоящий разбойник!
– Разбойник?.. – задумчиво повторил Георгий и, не отрывая глаз от ребенка, тихо сказал: – Мы назовем его Сымон… Это доброе имя для честного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123