Этот лабиринт представляет собой архитектурный гротеск
сводчатых галерей, тупиков и мостиков, украшенных дымящимися
кувшинами, стражниками, магическими зеркалами и падающими
решетками. В своих долгих попытках я стал, наконец, блуждать
по нему без всякой цели - и здесь вдруг ясно обнаружил, что
каждый ярус лабиринта является замкнутой сферой, а богатая
дверь выводит из нее в следующую, и так все двенадцать
следуют друг за другом в почти планетарном порядке. Я снова и
снова убиваю волхва, но каждый раз непостижимым образом
замкнутой системы оказываюсь опять в сердцевине своего
лабиринта. Таким образом, мое путешествие хуже чем
бесконечно.
Я еще иногда захожу по дороге к игорному экрану
следить за его бесконечно пустыми комбинациями, но боюсь, что
скоро и это будет мне не по карману. Все меняется. Увы, мы
уже не подозреваем в непривычно элегантном прохожем
загадочного гостя из Берлина; он не стучится по ночам в двери
тихих квартир, а их хозяева не вздрагивают от звука своих
позабытых немецких фамилий; гаванские мальчишки, эти частные
советские сыщики, не выслеживают его в переулках. Белый
китель полковника-победителя вы можете приобрести у
Бранденбургских ворот.
Но Володю Захарова знают многие; пока что никто не
ощущал опасений. Он прогуливается по Петербургу, со своей
камерой испытывая и разыгрывая бесконечные артифисы: едва ли
малая их часть вполне очевидна. Не вторгаясь в его частности,
я скажу известное: все его вещи смотрятся.
1993.
НИГИЛИСТЫ
мартышкина повесть
Борису Останину
1
...выходили они ночью тайно из города в одно
место, где стояли некоторые домы, построенные
квадратом и имевшие разные комнаты, которые
все великолепно были расписаны...
К.Ф.Кеппен
Прежде чем изложить вам причуды одной кампании, я бы
заметил, что она складывается из бесплодных усилий, идущих от
чистого сердца, из взаимоисключающих слов и поступков. Это
известные черты русской жизни, они питают нашего патафизика,
инженера воображаемых решений. Его тип - исторический, но мне
кажется, что обострившиеся сегодня во всем противоречия
вот-вот привлекут своего героя, которого до сих пор мы
держали в мистиках и курьезах. Сейчас, когда как бы на
развалинах сталкиваются разные измерения, его лучшие времена:
молчаливые, наперекор мысли и всякой другой напраслине,
безнадежно счастливые. Все это напомнило мне полет
разведчика, который я видел в старом кино; как говорил
француз, этот - действительно королевский пилот.
Отец Пуадебер, первопроходец воздушной археологии, -
так и тянет назвать ее пневматической, - уверял, что особые
свойства почвы и необычный для европейца свет дают на его
снятых с самолета фотографиях поразительный вид на Римскую
Месопотамию, исчезнувшую больше тысячелетия назад: весь
обширный лимес укреплений, ассирийские развалины, города,
парящие как паутина проспектов и улиц на нити большой дороги
- все, невидимое под землей даже с высоты полета, возникло на
снимках. Иллюзию нарушают только безлюдье или вдруг нелепо,
не в перспективе раскинувшийся базар; одни верблюды, невольно
бредущие в пустыне, укладываются в призрак порядка.
Такой эпиграф. Здесь начинается рассказ о том, как
двое нашли пуп Земли на реке Мойке, где-то возле Юсуповского
дворца. Это было, хотите - верьте; и хотя некоторые
вычисления указывают, скорее, на Заячий остров, все
разногласия кроются не в природе, а в безумии совмещаемых ее
планов. По-своему прав будет поэт, что "разумение человека в
его почве", и мир невидимый, мир мертвых и возможных,
представляется своему страннику (у того, по масонскому
обычаю, на глазах повязка) в очертаниях особенной геометрии -
что вполне соответствует скрытому за превратностями истории
замыслу города Петербурга. Зачем же, сперва поступая из чисто
археологического любопытства, потом оступаются в поисках,
соскальзывая, так сказать, по ту сторону Луны? Но изыскатель
вдруг ощущает в природе городского замысла пока еще невнятную
волю: очевидно только то, что он обязан ей своим
происхождением и окружающей реальностью. Теперь его не
остановишь. Он раскрывает книги, рисует фигуры. В его
воображении - остров, открытый на все ветры, распускающийся,
как вертоград. Не знаю, летучий ли этот остров или в океане,
как устроена его утопия, четыре ли, пять, сколько граней у ее
звезды. Ведь те богато фантастические края, которые
показывает нашему путешественнику его картография - всего
лишь новая перспектива уже обитаемых, открывающихся перед ним
на последней ступеньке, когда повязка спадает с его глаз. На
входе в кафе "Норд" ему встречается Трисмегист, высокий и
седобородый, как Леонардо, чародей из Винчи.
Я знал одного такого; утомительный дед, я встречал его
и в кафейницах, где толпа, у канала на колоннаде, везде среди
тех, кто собирался "смотреть слона" под пыльные или дождливые
марши Гудмена, тасовки уличных растаманов, торгашей, незваных
танцоров и ободранных белогвардейцев.
Его "корона", разумеется, были кафе; он был из тех,
кто находят собеседника в задних рядах: говорит нехотя и с
высока, невнятно, в то же время как-то придерживая вас за
рукав, заставляя смотреть в его пустые глаза, вслушиваться и
глотать дым.
Мы познакомились по поводу, что моя сумка была набита
"волшебными фонарями", этими вышедшими из употребления
стеклянными пластинами для проекции. Он решил, что я
покупатель, и показал мне из своего кармана причудливое
резное яблоко для трости: такие в двадцатые годы носили
последние петроградские масоны; на вид круглые, от света они
отбрасывают на стену символические знаки. Старик вообще, как
потом оказалось, больше всего любил разные игрушки: по-моему,
его коммунальную комнату занимала немецкая модель железной
дороги с человечками, домиками и деревцами, а с пенсии он
купил телескоп и вечерами мастерил всякие милые, развлекающие
безнадежное воображение, гаджеты. Так загадочно и напрасно
было все это. У Майринка написано, что так старый сом,
залегающий на глубине, где его прозелень фосфоресцирует в
этой бездне, клюет только на редкие, изысканные безделицы.
Он, кстати, любил и бесконечно рассказывал о животных: лысые
мартышки, собаки "бабочки" и французские бульдоги, волосатые
птички - населяли его, как карлы и юроды своего феодала. Не
было ли в этой его комнате и большого аквариума с чистой
водой, для сильфиды? Ведь он был не самозванец. Он не плутал
картами, как какой-нибудь Сен-Жермен, стараясь казаться
фигурой загадочного, проникновенного беспамятства Вечного
Жида: это был попросту человек местной породы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28