Его
происхождение, вехи, семья, даже сама дата его рождения были,
видимо, очень трудны для советской жизни - а теперь, спустя
столько лет, все уже так позабылось, запуталось, что если
внимательно рассудить факты, я готов верить, что беседовал не
с гражданином, а с египтянином... По своей манере он мне
скорее напомнил бы капризную патологию брамина со старой
индонезийской картинки: движения, расстроенные болезнью и
забывчивостью, были изящные и скрадывающие друг друга, как в
пантомиме. Но это же Египет страна, не поддающаяся описанию,
не требующая его? Я даже не знаю, а он наверняка забыл, как
его настоящее имя: возможно, Милий или Эмиль... Он помнил, по
крайней мере, что дети в гимназии звали его - "Мыло".
Этого "Египтянина Мыло" я и вызвал в памяти, как
всегда зовут старых друзей, оказываясь на мели. У меня не
было даже на папиросы, я развлекался дома, перечитывая
записки Гюрджиева, и воображая его приключения здесь, в
Петербурге, нашел все это тоже способом для денег. Ведь если
отклониться от "Четвертого пути", да и от всякого вообще, вы
сразу найдете мага на экранах "Фантомаса" или на страницах
приключений Ника Картера, вступив в борьбу с д-ром Ванг Фу,
который заполонил весь Нью-Йорк своими двойниками, сразу
везде и нигде. Я взял себе французский псевдоним и начал
развивать историю, где возникли, конечно же, юный повеса,
вилла миллионерши, прорицательница... Мне нужен был человек,
способный на преступление. Такой нарушитель границ, какими бы
они ни были, связующий воедино все одиноко яркие странности,
фантазмы, заставляющие предполагать в этой жизни некий
заговор. Ведь если нет сговора, разве нельзя его составить?
Я вспомнил поэтому Мыло; найти его адрес, по рассказам
о доме, казалось нетрудно. Его фасад, украшение своего
проспекта, в стиле "скандинавской сказки", я сразу же заметил
из трамвая; мне бы еще знать квартиру и кого спросить. За
каждой дверью шли коммунальные лабиринты, превосходящие
барокко. В одном из их тупиков я и мог повстречать старика,
обнаружить его следы - или хотя бы чувство нашего знакомства.
Я не боялся разочарования, а хотел видеть, на что это похоже;
затем и приехал.
Я обошел всю парадную лестницу, спустился искать под
глубокую арку: везде открывая только все новые двери и
переходы. Никаких признаков нужного мне номера не было. Я
зашел в одну, незапертую, квартиру, бесполезно прошел по
тесно заставленному коридору. Здесь была только еще одна
дверь: я вышел на черную лестницу, спустился во двор... но
попал на улицу.
Арка, оказывается, открывалась в мощеную улочку с
низкими домами, пустынную и какую-то неживую. Эта улочка,
затерявшаяся, без перспективы. Я стал искать ее название, не
нашел. И более того, ее слепые домики, прижавшиеся друг к
другу ... их номера были все одинаковые: целый квартал,
скрытый за одним сказочным фасадом. Я вспомнил историю об
улице призраков, замурованной и забытой в старинном квартале,
легенды об эпидемиях, изъедающих, как термиты, камень,
рождающих неприютные мертвые города "без фасадов". Я побежал
обратно, в сторону арки, словно боялся, что ее решетка
окажется закрытой.
Увы, я оказался слишком героем своего романа! Один
толчок, какое-то заграничное переименование вдруг дало мне
уверенность и приключение. Но я слишком отдался на волю
существующего в нашем городе свойства напоминать... чужие
края и эпохи, скрытые от нас, как экзотический антиквариат,
за пределами своего собрания. О, как эти запертые здания,
темные музеи, дразнят воображение! В часы ночных прогулок,
одинокое окно с улицы кажется косморамой, изощренной
китайской коробкой, заключающей в себе все сферы жизни.
Спящие красавицы... Однако не похоже ли это на окошко той
камеры обскуры, у которой линзы и призмы чудовищно
преображают окружающую панораму на столе безумного
обозревателя? Я читал, что сохранились три такие игрушки,
одна в Англии и другая на Севере Италии, но никому
неизвестно, где третья.
Наконец, в четвертой квартире, куда я звонил, мне
открыли, и парень неуверенно сообщил, что "старик умер".
Здесь этого старика не особенно знали, никто не знал и меня:
парень показал его комнату. Узкая, вся в окно; соседи уже,
вероятно, вынесли из нее все, что понадобилось. Тахта
осталась. Здесь я раскинулся и закурил, разыгрывая сам с
собой партию в спичечный коробок. Я уже вероятно понял, что
не найду нужного номера. Но в этой комнате мне стало
спокойно, как будто кто-то повесил телефонную трубку. Я
щелкал коробком по столу, рассматривая этикетку: на зеленом в
дымке поле стоит забытый велосипед. Если верить надписи, это
велосипед Герберта. Я не знал его, но на спичечной фабрике
кто-то следит, замечая все важные события - хотя походя, не
для того, чтобы из этого вышла очередная история.
А что, в самом деле, на склоне печального года - не
отлетела ли еще одна душа к южным пределам - спустившись, как
священный ибис, в родные тростники своей страны мертвых? Об
этом пробуйте прочитать на песке признания, признаки,
теряющиеся, как разбегаются по блюдцу кофейные трещины сухой
гущи. Возможно, испарения нашей трясины, на закате играющие
со светом и влажным воздухом Маркизовой Лужи, создадут такое
смущение, что живой образ сам покажется перед вами. Это здесь
настроение, атмосфера и ее оптические свойства, делают со
взглядом на вещи нечто похожее на известное в зарубежной
Шотландии "второе зрение"... Спросите того, кто придет.
Попытайтесь разобрать, как шевелятся его губы. Что это будет,
неважно: вам будет сказано. Но как бы ни был знаком тот, кто
придет, не верьте ему, кто он и откуда. Лучше довериться
самому чувству. Однажды, в прогулке, оно снова покажется вам,
на этот раз совсем неожиданно по-другому: возможно, это будет
роман, обещающий так много, что лучше не вспоминать.
За окном слышится шум ... похожий на шорох свободного,
хаотического эфира. Кажется, у телефонистов, распределяющих
незримое пространство, есть словечко "промежуток". Где-то так
я и ощущаю себя, свободный от места и времени. Но что будет
здесь коробкой Пандоры: неужели забытый в пыли телевизионный
ящик, когда повернешь рычажок - и вспыхнет бледная точка, а
потом затрещит, запорхает за линзой лоснящийся черный
мотылек, маленький мганга Эм-Си?
+ + +
Когда рано весной гуляешь недалеко за городом, среди
дач "в озерах", мечтательность и ощущение мест привлекают
внимание к смутным, поначалу неочевидным связям, которые
намечаются в тусклых, как воспоминание, пейзажах. Запущенные
строения, от этого близкие природе, и сами заросли,
прикрывающие дома и механику, дают здесь сквозящие в обрывках
мыслей эфемериды, чудесные встречи и тут же прощание,
невнятные отголоски - а теряющиеся тропы и нарочно
открывающиеся виды заставляют подозревать, что все это
пасторали, разбитые в памяти леса по догадке искусства;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
происхождение, вехи, семья, даже сама дата его рождения были,
видимо, очень трудны для советской жизни - а теперь, спустя
столько лет, все уже так позабылось, запуталось, что если
внимательно рассудить факты, я готов верить, что беседовал не
с гражданином, а с египтянином... По своей манере он мне
скорее напомнил бы капризную патологию брамина со старой
индонезийской картинки: движения, расстроенные болезнью и
забывчивостью, были изящные и скрадывающие друг друга, как в
пантомиме. Но это же Египет страна, не поддающаяся описанию,
не требующая его? Я даже не знаю, а он наверняка забыл, как
его настоящее имя: возможно, Милий или Эмиль... Он помнил, по
крайней мере, что дети в гимназии звали его - "Мыло".
Этого "Египтянина Мыло" я и вызвал в памяти, как
всегда зовут старых друзей, оказываясь на мели. У меня не
было даже на папиросы, я развлекался дома, перечитывая
записки Гюрджиева, и воображая его приключения здесь, в
Петербурге, нашел все это тоже способом для денег. Ведь если
отклониться от "Четвертого пути", да и от всякого вообще, вы
сразу найдете мага на экранах "Фантомаса" или на страницах
приключений Ника Картера, вступив в борьбу с д-ром Ванг Фу,
который заполонил весь Нью-Йорк своими двойниками, сразу
везде и нигде. Я взял себе французский псевдоним и начал
развивать историю, где возникли, конечно же, юный повеса,
вилла миллионерши, прорицательница... Мне нужен был человек,
способный на преступление. Такой нарушитель границ, какими бы
они ни были, связующий воедино все одиноко яркие странности,
фантазмы, заставляющие предполагать в этой жизни некий
заговор. Ведь если нет сговора, разве нельзя его составить?
Я вспомнил поэтому Мыло; найти его адрес, по рассказам
о доме, казалось нетрудно. Его фасад, украшение своего
проспекта, в стиле "скандинавской сказки", я сразу же заметил
из трамвая; мне бы еще знать квартиру и кого спросить. За
каждой дверью шли коммунальные лабиринты, превосходящие
барокко. В одном из их тупиков я и мог повстречать старика,
обнаружить его следы - или хотя бы чувство нашего знакомства.
Я не боялся разочарования, а хотел видеть, на что это похоже;
затем и приехал.
Я обошел всю парадную лестницу, спустился искать под
глубокую арку: везде открывая только все новые двери и
переходы. Никаких признаков нужного мне номера не было. Я
зашел в одну, незапертую, квартиру, бесполезно прошел по
тесно заставленному коридору. Здесь была только еще одна
дверь: я вышел на черную лестницу, спустился во двор... но
попал на улицу.
Арка, оказывается, открывалась в мощеную улочку с
низкими домами, пустынную и какую-то неживую. Эта улочка,
затерявшаяся, без перспективы. Я стал искать ее название, не
нашел. И более того, ее слепые домики, прижавшиеся друг к
другу ... их номера были все одинаковые: целый квартал,
скрытый за одним сказочным фасадом. Я вспомнил историю об
улице призраков, замурованной и забытой в старинном квартале,
легенды об эпидемиях, изъедающих, как термиты, камень,
рождающих неприютные мертвые города "без фасадов". Я побежал
обратно, в сторону арки, словно боялся, что ее решетка
окажется закрытой.
Увы, я оказался слишком героем своего романа! Один
толчок, какое-то заграничное переименование вдруг дало мне
уверенность и приключение. Но я слишком отдался на волю
существующего в нашем городе свойства напоминать... чужие
края и эпохи, скрытые от нас, как экзотический антиквариат,
за пределами своего собрания. О, как эти запертые здания,
темные музеи, дразнят воображение! В часы ночных прогулок,
одинокое окно с улицы кажется косморамой, изощренной
китайской коробкой, заключающей в себе все сферы жизни.
Спящие красавицы... Однако не похоже ли это на окошко той
камеры обскуры, у которой линзы и призмы чудовищно
преображают окружающую панораму на столе безумного
обозревателя? Я читал, что сохранились три такие игрушки,
одна в Англии и другая на Севере Италии, но никому
неизвестно, где третья.
Наконец, в четвертой квартире, куда я звонил, мне
открыли, и парень неуверенно сообщил, что "старик умер".
Здесь этого старика не особенно знали, никто не знал и меня:
парень показал его комнату. Узкая, вся в окно; соседи уже,
вероятно, вынесли из нее все, что понадобилось. Тахта
осталась. Здесь я раскинулся и закурил, разыгрывая сам с
собой партию в спичечный коробок. Я уже вероятно понял, что
не найду нужного номера. Но в этой комнате мне стало
спокойно, как будто кто-то повесил телефонную трубку. Я
щелкал коробком по столу, рассматривая этикетку: на зеленом в
дымке поле стоит забытый велосипед. Если верить надписи, это
велосипед Герберта. Я не знал его, но на спичечной фабрике
кто-то следит, замечая все важные события - хотя походя, не
для того, чтобы из этого вышла очередная история.
А что, в самом деле, на склоне печального года - не
отлетела ли еще одна душа к южным пределам - спустившись, как
священный ибис, в родные тростники своей страны мертвых? Об
этом пробуйте прочитать на песке признания, признаки,
теряющиеся, как разбегаются по блюдцу кофейные трещины сухой
гущи. Возможно, испарения нашей трясины, на закате играющие
со светом и влажным воздухом Маркизовой Лужи, создадут такое
смущение, что живой образ сам покажется перед вами. Это здесь
настроение, атмосфера и ее оптические свойства, делают со
взглядом на вещи нечто похожее на известное в зарубежной
Шотландии "второе зрение"... Спросите того, кто придет.
Попытайтесь разобрать, как шевелятся его губы. Что это будет,
неважно: вам будет сказано. Но как бы ни был знаком тот, кто
придет, не верьте ему, кто он и откуда. Лучше довериться
самому чувству. Однажды, в прогулке, оно снова покажется вам,
на этот раз совсем неожиданно по-другому: возможно, это будет
роман, обещающий так много, что лучше не вспоминать.
За окном слышится шум ... похожий на шорох свободного,
хаотического эфира. Кажется, у телефонистов, распределяющих
незримое пространство, есть словечко "промежуток". Где-то так
я и ощущаю себя, свободный от места и времени. Но что будет
здесь коробкой Пандоры: неужели забытый в пыли телевизионный
ящик, когда повернешь рычажок - и вспыхнет бледная точка, а
потом затрещит, запорхает за линзой лоснящийся черный
мотылек, маленький мганга Эм-Си?
+ + +
Когда рано весной гуляешь недалеко за городом, среди
дач "в озерах", мечтательность и ощущение мест привлекают
внимание к смутным, поначалу неочевидным связям, которые
намечаются в тусклых, как воспоминание, пейзажах. Запущенные
строения, от этого близкие природе, и сами заросли,
прикрывающие дома и механику, дают здесь сквозящие в обрывках
мыслей эфемериды, чудесные встречи и тут же прощание,
невнятные отголоски - а теряющиеся тропы и нарочно
открывающиеся виды заставляют подозревать, что все это
пасторали, разбитые в памяти леса по догадке искусства;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28