Все пребывали в состоянии почти радостной эйфории, которое было хорошо знакомо Мерседес. Ведь все они выжили. Ведь никто не погиб.
Сотни окон остались без стекол, несмотря на то, что они были наглухо закрыты ставнями. Улица оказалась усыпанной осколками. Неподалеку от разбомбленного здания беспомощно лежал опрокинутый на бок трамвай.
У Мерседес стучало в висках. Она чувствовала себя побитой и изможденной. Когда она уже собралась было идти домой, кто-то тронул ее за плечо. Это был тот самый американец-доброволец.
– Извини, что я наговорил тебе грубостей, – с легким акцентом сказал он по-испански и, нагнувшись, поцеловал ее в щеку, уколов при этом своими жесткими усами.
При свете дня на фоне смуглой кожи и черных волос его глаза казались еще зеленее. Мерседес демонстративно вытерла щеку.
– Ты вырвал у меня половину волос, – испепеляя его горящим взглядом, огрызнулась она.
– И за это тоже извини. От всего сердца прошу у тебя прощения. – Он протянул руку. – У тебя разбита голова. Дай-ка я посмотрю.
Она отстранилась.
– Со мной все в порядке.
– Рана выглядит ужасно, – озабоченно проговорил американец. – У тебя, может быть, сотрясение мозга.
– Как-нибудь переживу.
– Ее обязательно нужно промыть.
– Без тебя соображу.
Американец рассмеялся. У него были белоснежные зубы, как у тигра. Глаза Мерседес гневно сверкнули.
– Чего гогочешь?
– Да вот, вспомнил, как бегал за тобой, в то время как Военно-воздушные силы Италии в полном составе сыпали на нас бомбы.
Ее суровый взгляд непроизвольно смягчился.
– Что ж, спасибо, что помог, – нехотя выдавила из себя Мерседес.
– Так ты уверена, что с тобой все в порядке? – спросил он.
Она кивнула и, не произнеся больше ни слова, оставила его стоять посреди улицы.
Квартира Мерседес располагалась на шестом этаже. После бомбардировок великолепно отделанным деревянными панелями лифтом уже никто не пользовался. Так что забираться наверх приходилось пешком.
Квартира была небольшая, но при прежних жильцах отличалась определенным изыском. Как и большинство других богатых семей этого дома, бывшие хозяева квартиры, едва только началась война, перебрались во Францию. И Центральный Комитет реквизировал все здание целиком, выделив эту квартиру Мерседес и еще двум другим санитаркам. Однако, поскольку в данный момент те куда-то уехали, это шикарное жилище было сейчас в полном ее распоряжении, включая отделанную мрамором ванную и гулкую гостиную с паркетным полом и хрустальной люстрой.
Мебели в квартире почти не было, если не считать гигантских размеров кровати с пологом, которая, должно быть, оказалась слишком тяжелой, чтобы ее унести, да нескольких изящно выполненных железных стульев с балкона. В нишах стояли беломраморные бюсты женщин.
И больше ничего. Мерседес это нравилось. Управляющий домом заверил ее, что она сможет неограниченно пользоваться горячей водой – в охваченной войной Барселоне это было настоящей роскошью. А из окон квартиры открывался изумительный вид на живописный парк.
Внимательно рассмотрев перед зеркалом рану на голове, Мерседес пришла к выводу, что можно обойтись без накладывания швов. Она тщательно промыла поврежденное место и приняла две таблетки аспирина от головной боли. После падения ее спина будет теперь вся в синяках. Приходилось признать, что американец, пожалуй, все же прав: надо быть сумасшедшей, чтобы во время воздушного налета выбежать на улицу. Вот уж действительно дурацкий поступок. Ее безрассудство, очевидно, было продиктовано страшной усталостью и гнетущими душу воспоминаниями об убитых детях.
Однако ей необходимо поспешить в больницу Саградо Корасон. Общественный транспорт наверняка не ходит. Позавтракать было нечем. Она ощущала легкое головокружение.
Мерседес приняла душ и, выйдя из квартиры, стала спускаться вниз.
Неподалеку от дома, возвышаясь над группой каких-то мужчин и оживленно с ними беседуя, стоял все тот же американец. К неудовольствию Мерседес, едва завидя ее, он бросился ей наперерез.
– Привет еще раз, – радостно крикнул зеленоглазый доброволец, подходя к ней. Она неохотно кивнула. Он преградил ей дорогу. – Я – Шон О'Киф. Некоторые здесь зовут меня Хуан. Это одно и то же. – Он протянул руку. Мерседес сухо пожала ее. У него была большая грубая ладонь. – Я воюю в Интернациональной бригаде, – продолжал американец. – Только что вернулся из Арагона. Пытался найти кое-кого из своих старых друзей, но никого не застал. Никто даже не знает, где они. Вот теперь ума не приложу, где бы переночевать.
– Иди на вокзал. Там тебе дадут одеяло. Переспишь ночь на полу.
– Нет мне такая перспектива совершенно не улыбается. А ты ведь живешь в этом доме, верно?
– Верно.
– Может, у твоих родителей найдется комнатка, которую они сдали бы мне на недельку-другую?
– Не найдется.
– Ты уверена? Почему бы тебе не спросить у них.
– Я живу одна, – оборвала его Мерседес.
– У тебя нет родителей?
– Они в другом месте.
Американец выглядел крайне удивленным.
– В такое-то время и совершенно одна? Это никуда не годится. Сколько тебе лет? Двадцать?
– Больше.
Он покачал головой.
– Едва ли. У тебя обязательно должен быть кто-то, кто мог бы о тебе позаботиться.
– Мне надо идти, – буркнула она. – Прощай. Увязавшись за ней, он пошел рядом.
– А куда ты направляешься, guapa?
– Я тебе не guapa, – холодно сказала Мерседес.
– В таком случае, как же тебя зовут?
– Мерседес Эдуард, – неохотно проговорила она.
– Итак, куда ты идешь, Мерседес Эдуард?
– В больницу.
– Ты санитарка?
– Да.
– Молодец! – Он фамильярно взял ее за руку, что в те дни было вполне обычным делом даже между совершенно незнакомыми людьми, однако в случае с американцем этот безобидный жест приобрел какое-то особое качество, заставившее Мерседес прямо-таки взбелениться. Она сердито отдернула свою руку.
– Если ты надеешься меня закадрить, то напрасно теряешь время.
Когда он улыбнулся, на его красивом лице возле глаз и вокруг рта собрались задорные морщины.
– Ты думаешь, я приперся сюда аж из Западной Виргинии только для того, чтобы закадрить какую-нибудь маленькую тощую испанку вроде тебя?
– Я не испанка, а каталонка, – фыркнула Мерседес и, подумав, добавила: – И я не тощая.
– Очень даже тощая, – поддразнил ее американец. Они взглянули друг на друга. Он был высоким и крепким, с мускулистой загорелой шеей и могучими плечами, туго обтянутыми кожаной курткой. На ухватившейся за ремень винтовки руке вздулись вены.
Рядом с ним Мерседес выглядела изящной и хрупкой. Два года войны не оставили на ней ни грамма лишнего веса, а ее лицо утратило мягкость линий восемнадцатилетней девушки. Но она все равно оставалась поразительно красивой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Сотни окон остались без стекол, несмотря на то, что они были наглухо закрыты ставнями. Улица оказалась усыпанной осколками. Неподалеку от разбомбленного здания беспомощно лежал опрокинутый на бок трамвай.
У Мерседес стучало в висках. Она чувствовала себя побитой и изможденной. Когда она уже собралась было идти домой, кто-то тронул ее за плечо. Это был тот самый американец-доброволец.
– Извини, что я наговорил тебе грубостей, – с легким акцентом сказал он по-испански и, нагнувшись, поцеловал ее в щеку, уколов при этом своими жесткими усами.
При свете дня на фоне смуглой кожи и черных волос его глаза казались еще зеленее. Мерседес демонстративно вытерла щеку.
– Ты вырвал у меня половину волос, – испепеляя его горящим взглядом, огрызнулась она.
– И за это тоже извини. От всего сердца прошу у тебя прощения. – Он протянул руку. – У тебя разбита голова. Дай-ка я посмотрю.
Она отстранилась.
– Со мной все в порядке.
– Рана выглядит ужасно, – озабоченно проговорил американец. – У тебя, может быть, сотрясение мозга.
– Как-нибудь переживу.
– Ее обязательно нужно промыть.
– Без тебя соображу.
Американец рассмеялся. У него были белоснежные зубы, как у тигра. Глаза Мерседес гневно сверкнули.
– Чего гогочешь?
– Да вот, вспомнил, как бегал за тобой, в то время как Военно-воздушные силы Италии в полном составе сыпали на нас бомбы.
Ее суровый взгляд непроизвольно смягчился.
– Что ж, спасибо, что помог, – нехотя выдавила из себя Мерседес.
– Так ты уверена, что с тобой все в порядке? – спросил он.
Она кивнула и, не произнеся больше ни слова, оставила его стоять посреди улицы.
Квартира Мерседес располагалась на шестом этаже. После бомбардировок великолепно отделанным деревянными панелями лифтом уже никто не пользовался. Так что забираться наверх приходилось пешком.
Квартира была небольшая, но при прежних жильцах отличалась определенным изыском. Как и большинство других богатых семей этого дома, бывшие хозяева квартиры, едва только началась война, перебрались во Францию. И Центральный Комитет реквизировал все здание целиком, выделив эту квартиру Мерседес и еще двум другим санитаркам. Однако, поскольку в данный момент те куда-то уехали, это шикарное жилище было сейчас в полном ее распоряжении, включая отделанную мрамором ванную и гулкую гостиную с паркетным полом и хрустальной люстрой.
Мебели в квартире почти не было, если не считать гигантских размеров кровати с пологом, которая, должно быть, оказалась слишком тяжелой, чтобы ее унести, да нескольких изящно выполненных железных стульев с балкона. В нишах стояли беломраморные бюсты женщин.
И больше ничего. Мерседес это нравилось. Управляющий домом заверил ее, что она сможет неограниченно пользоваться горячей водой – в охваченной войной Барселоне это было настоящей роскошью. А из окон квартиры открывался изумительный вид на живописный парк.
Внимательно рассмотрев перед зеркалом рану на голове, Мерседес пришла к выводу, что можно обойтись без накладывания швов. Она тщательно промыла поврежденное место и приняла две таблетки аспирина от головной боли. После падения ее спина будет теперь вся в синяках. Приходилось признать, что американец, пожалуй, все же прав: надо быть сумасшедшей, чтобы во время воздушного налета выбежать на улицу. Вот уж действительно дурацкий поступок. Ее безрассудство, очевидно, было продиктовано страшной усталостью и гнетущими душу воспоминаниями об убитых детях.
Однако ей необходимо поспешить в больницу Саградо Корасон. Общественный транспорт наверняка не ходит. Позавтракать было нечем. Она ощущала легкое головокружение.
Мерседес приняла душ и, выйдя из квартиры, стала спускаться вниз.
Неподалеку от дома, возвышаясь над группой каких-то мужчин и оживленно с ними беседуя, стоял все тот же американец. К неудовольствию Мерседес, едва завидя ее, он бросился ей наперерез.
– Привет еще раз, – радостно крикнул зеленоглазый доброволец, подходя к ней. Она неохотно кивнула. Он преградил ей дорогу. – Я – Шон О'Киф. Некоторые здесь зовут меня Хуан. Это одно и то же. – Он протянул руку. Мерседес сухо пожала ее. У него была большая грубая ладонь. – Я воюю в Интернациональной бригаде, – продолжал американец. – Только что вернулся из Арагона. Пытался найти кое-кого из своих старых друзей, но никого не застал. Никто даже не знает, где они. Вот теперь ума не приложу, где бы переночевать.
– Иди на вокзал. Там тебе дадут одеяло. Переспишь ночь на полу.
– Нет мне такая перспектива совершенно не улыбается. А ты ведь живешь в этом доме, верно?
– Верно.
– Может, у твоих родителей найдется комнатка, которую они сдали бы мне на недельку-другую?
– Не найдется.
– Ты уверена? Почему бы тебе не спросить у них.
– Я живу одна, – оборвала его Мерседес.
– У тебя нет родителей?
– Они в другом месте.
Американец выглядел крайне удивленным.
– В такое-то время и совершенно одна? Это никуда не годится. Сколько тебе лет? Двадцать?
– Больше.
Он покачал головой.
– Едва ли. У тебя обязательно должен быть кто-то, кто мог бы о тебе позаботиться.
– Мне надо идти, – буркнула она. – Прощай. Увязавшись за ней, он пошел рядом.
– А куда ты направляешься, guapa?
– Я тебе не guapa, – холодно сказала Мерседес.
– В таком случае, как же тебя зовут?
– Мерседес Эдуард, – неохотно проговорила она.
– Итак, куда ты идешь, Мерседес Эдуард?
– В больницу.
– Ты санитарка?
– Да.
– Молодец! – Он фамильярно взял ее за руку, что в те дни было вполне обычным делом даже между совершенно незнакомыми людьми, однако в случае с американцем этот безобидный жест приобрел какое-то особое качество, заставившее Мерседес прямо-таки взбелениться. Она сердито отдернула свою руку.
– Если ты надеешься меня закадрить, то напрасно теряешь время.
Когда он улыбнулся, на его красивом лице возле глаз и вокруг рта собрались задорные морщины.
– Ты думаешь, я приперся сюда аж из Западной Виргинии только для того, чтобы закадрить какую-нибудь маленькую тощую испанку вроде тебя?
– Я не испанка, а каталонка, – фыркнула Мерседес и, подумав, добавила: – И я не тощая.
– Очень даже тощая, – поддразнил ее американец. Они взглянули друг на друга. Он был высоким и крепким, с мускулистой загорелой шеей и могучими плечами, туго обтянутыми кожаной курткой. На ухватившейся за ремень винтовки руке вздулись вены.
Рядом с ним Мерседес выглядела изящной и хрупкой. Два года войны не оставили на ней ни грамма лишнего веса, а ее лицо утратило мягкость линий восемнадцатилетней девушки. Но она все равно оставалась поразительно красивой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102