Когда она открыла глаза, американец все еще продолжал смотреть на нее.
– Где твои родные, Мерседес?
– На севере. В Жероне.
– Тоже принимают участие в этой войне?
– Только мой отец.
– И чем он занимается?
– До войны был кузнецом, а теперь переделывает трактора и автомобили в броневики.
– А-а-а. Видел эти штуки. Придумано остроумно, но против немецких танков они малоэффективны.
– Делаем, что можем, – сухо сказала она.
– Да, конечно. А братья или сестры у тебя есть?
– Нет – Она почувствовала, как тепло разливается по всему телу, сделала еще один глоток и чуть заметно поморщилась. – Я забыла твое имя.
– Шон О'Киф.
– Ну и что привело тебя на эту войну аж из самой Западной Виргинии?
Его по-мужски красивое лицо озарилось обаятельной улыбкой.
– Молодость и горячность.
– Ты в каком батальоне воюешь?
– В батальоне Листера, – с гордостью произнес он. Это было отборное войсковое подразделение, возглавляемое одним из наиболее удачливых и талантливых генералов-коммунистов. Мерседес холодно приподняла бровь.
– Впечатляет. Яичница будет готова через минуту. Не мог бы ты разложить на столе приборы?
Во время ужина они сидели друг напротив друга и ели, перебрасываясь лишь короткими фразами, – для пространной беседы они были слишком голодны. Горячая пища наполнила ее почти забытым ощущением сытости и внутреннего тепла. Яичница была просто чудесной. Она имела совершенно замечательный, волшебный вкус, показавшийся Мерседес абсолютно незнакомым, словно два голодных года стерли его из ее памяти. На десерт они отведали консервированных персиков со сгущенным молоком.
– Боже, хорошо-то как! – вздохнув, проговорил Шон О'Киф. – Первый раз по-настоящему наелся, с тех пор как попал сюда.
Он плеснул в их стаканы арманьяка, и они с расслабленно-объевшимся видом уставились друг на друга.
– Но ты мне так и не ответил. Что привело тебя на эту войну?
– То же, что и остальных. Приехал сражаться за свои убеждения.
– Ты коммунист?
– Скажем так – красный. Может быть, я не очень силен в теории, но большую роль сыграло воспитание, которое я получил. Оно-то и заложило фундамент моего мировоззрения.
– А я думала, в Америке все живут как короли. Он снисходительно улыбнулся.
– Надеюсь, ты слышала о Великой депрессии? Так вот, во времена этой депрессии я зарабатывал два доллара и пятьдесят центов в день. Добывал уголек. Это, должно быть, двадцать песет.
– Наши шахтеры получают и того меньше.
– Но мы и этих денег никогда не видели. – Он вытащил из кармана бумажник и, достав из него тоненькую круглую жестяную пластинку, положил ее перед Мерседес. Это был жетон с выдавленной на нем надписью: «УКГМ-25ц.»
– Это что, деньги?
– Деньги компании. Буквы означают: «Угледобывающая корпорация графства Минго». Один такой жетон я получал за час работы. И потратить его мог только в принадлежащем компании магазине, где цены были почти вдвое выше. Так что реальная цена этой жестянки центов пятнадцать, не больше. – Американец взял у нее из рук жетон и бережно, словно это была священная реликвия, вернул его в бумажник.
– Неужели такое происходит в Америке? – нахмурившись, удивленно спросила Мерседес.
Он раскурил сигару и, полуприкрыв глаза, на минуту задумался.
– Америка – это не страна, текущая млеком и медом. Там в меня стреляли картечью, избивали, до судорог травили слезоточивым газом… Я на собственной шкуре познал, что такое классовая борьба. И когда я услышал о войне в Испании, то увидел в ней единственную возможность законным путем, с винтовкой в руках поквитаться за свои обиды. Я должен был приехать. У меня просто не было выбора.
Она посмотрела на его смуглое лицо с бледными шрамами. На загрубевших руках тоже виднелись рубцы от старых ран. В его облике чувствовалось что-то агрессивное, и у него был тяжелый убийственный взгляд.
Мерседес вдруг стало не по себе. Она поднялась и начала убирать со стола. Принимая во внимание то, что она сейчас узнала о нем, его история о приятеле из консульства выглядела, мягко говоря, не слишком убедительно. Интересно, где же он все-таки взял продукты?
– Поздно уже, – сухо сказала она.
– Ты меня выставляешь?
– Мне нужно выспаться.
Он лениво выпустил облачко дыма.
– А я-то думал, моя душещипательная история тронет твое сердце.
– Так и есть. Но теперь ты должен уйти.
Шон О'Киф откинулся на спинку стула, улыбаясь ей своими бездонными зелеными глазами. Он и вправду был очень красив. И, как многие красивые мужчины, имел насмешливо-самоуверенный и какой-то дразнящий вид.
– А что, если я все-таки решил остаться?
– Не думаю, что ты сможешь это сделать.
Поигрывая стаканом, он все еще улыбался.
– И как же ты собираешься меня выгонять?
Мерседес промолчала. Она сложила тарелки в раковину и стала их мыть.
Американец встал и подошел к ней сзади. Она почувствовала, как скользнули по талии его руки, у нее замерло сердце, она попыталась оттолкнуть его. Однако он был слишком сильным и без особого труда притянул ее к себе.
– Я не собираюсь делать тебе больно, – забормотал Шон О'Киф. – Ты симпатичная женщина, Мерседес. Ты не должна быть одна…
– Отпусти! – Она резко отвернулась. Его губы коснулись ее виска. Свободной рукой он гладил ее волосы. Эти ласки, казалось, совершенно не сочетались со стальной хваткой его руки, так крепко державшей ее за талию, что она была не в состоянии даже пошевелиться. Могучим бедром он буквально пригвоздил ее к раковине. Мерседес тяжело дышала, чувствуя, как от страха и гнева колотится в груди сердце и тщетно пытаясь сунуть руку в карман.
Горячие губы американца жадно впились в нее. От него пахло бренди и сигарами. Его поцелуи становились все более страстными. Мерседес почувствовала, как его язык протискивается ей в рот и у нее начинает кружиться голова.
Яростным усилием ей удалось вырваться из его цепких объятий. Она вытащила из кармана маленький пистолет и, держа его обеими руками, задыхаясь, направила свое оружие на обнаглевшего гостя. Его глаза чуть расширились, он замер.
– Эта штука заряжена, Мерседес?
– Заряжена. – Она дослала патрон в патронник. – И снята с предохранителя. – Это был дамский пистолет, изящный и опасный, как маленькая ядовитая змея. И, хотя руки Мерседес дрожали, она продолжала целиться прямо в сердце американца.
– Да-а, черт меня побери, – мягко проговорил американец. Его глаза заискрились каким-то странным весельем.
– Убирайся! – приказала Мерседес. Он печально покачал головой.
– Нет. Боюсь, тебе придется меня пристрелить.
– Что?! – задохнулась она.
– Никуда я не уйду. – Он подул на дымящийся кончик своей сигары. – Я остаюсь.
– Убирайся вон!
Шон О'Киф снова покачал головой.
– Нет. Кажется, я должен буду получить пулю в грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Где твои родные, Мерседес?
– На севере. В Жероне.
– Тоже принимают участие в этой войне?
– Только мой отец.
– И чем он занимается?
– До войны был кузнецом, а теперь переделывает трактора и автомобили в броневики.
– А-а-а. Видел эти штуки. Придумано остроумно, но против немецких танков они малоэффективны.
– Делаем, что можем, – сухо сказала она.
– Да, конечно. А братья или сестры у тебя есть?
– Нет – Она почувствовала, как тепло разливается по всему телу, сделала еще один глоток и чуть заметно поморщилась. – Я забыла твое имя.
– Шон О'Киф.
– Ну и что привело тебя на эту войну аж из самой Западной Виргинии?
Его по-мужски красивое лицо озарилось обаятельной улыбкой.
– Молодость и горячность.
– Ты в каком батальоне воюешь?
– В батальоне Листера, – с гордостью произнес он. Это было отборное войсковое подразделение, возглавляемое одним из наиболее удачливых и талантливых генералов-коммунистов. Мерседес холодно приподняла бровь.
– Впечатляет. Яичница будет готова через минуту. Не мог бы ты разложить на столе приборы?
Во время ужина они сидели друг напротив друга и ели, перебрасываясь лишь короткими фразами, – для пространной беседы они были слишком голодны. Горячая пища наполнила ее почти забытым ощущением сытости и внутреннего тепла. Яичница была просто чудесной. Она имела совершенно замечательный, волшебный вкус, показавшийся Мерседес абсолютно незнакомым, словно два голодных года стерли его из ее памяти. На десерт они отведали консервированных персиков со сгущенным молоком.
– Боже, хорошо-то как! – вздохнув, проговорил Шон О'Киф. – Первый раз по-настоящему наелся, с тех пор как попал сюда.
Он плеснул в их стаканы арманьяка, и они с расслабленно-объевшимся видом уставились друг на друга.
– Но ты мне так и не ответил. Что привело тебя на эту войну?
– То же, что и остальных. Приехал сражаться за свои убеждения.
– Ты коммунист?
– Скажем так – красный. Может быть, я не очень силен в теории, но большую роль сыграло воспитание, которое я получил. Оно-то и заложило фундамент моего мировоззрения.
– А я думала, в Америке все живут как короли. Он снисходительно улыбнулся.
– Надеюсь, ты слышала о Великой депрессии? Так вот, во времена этой депрессии я зарабатывал два доллара и пятьдесят центов в день. Добывал уголек. Это, должно быть, двадцать песет.
– Наши шахтеры получают и того меньше.
– Но мы и этих денег никогда не видели. – Он вытащил из кармана бумажник и, достав из него тоненькую круглую жестяную пластинку, положил ее перед Мерседес. Это был жетон с выдавленной на нем надписью: «УКГМ-25ц.»
– Это что, деньги?
– Деньги компании. Буквы означают: «Угледобывающая корпорация графства Минго». Один такой жетон я получал за час работы. И потратить его мог только в принадлежащем компании магазине, где цены были почти вдвое выше. Так что реальная цена этой жестянки центов пятнадцать, не больше. – Американец взял у нее из рук жетон и бережно, словно это была священная реликвия, вернул его в бумажник.
– Неужели такое происходит в Америке? – нахмурившись, удивленно спросила Мерседес.
Он раскурил сигару и, полуприкрыв глаза, на минуту задумался.
– Америка – это не страна, текущая млеком и медом. Там в меня стреляли картечью, избивали, до судорог травили слезоточивым газом… Я на собственной шкуре познал, что такое классовая борьба. И когда я услышал о войне в Испании, то увидел в ней единственную возможность законным путем, с винтовкой в руках поквитаться за свои обиды. Я должен был приехать. У меня просто не было выбора.
Она посмотрела на его смуглое лицо с бледными шрамами. На загрубевших руках тоже виднелись рубцы от старых ран. В его облике чувствовалось что-то агрессивное, и у него был тяжелый убийственный взгляд.
Мерседес вдруг стало не по себе. Она поднялась и начала убирать со стола. Принимая во внимание то, что она сейчас узнала о нем, его история о приятеле из консульства выглядела, мягко говоря, не слишком убедительно. Интересно, где же он все-таки взял продукты?
– Поздно уже, – сухо сказала она.
– Ты меня выставляешь?
– Мне нужно выспаться.
Он лениво выпустил облачко дыма.
– А я-то думал, моя душещипательная история тронет твое сердце.
– Так и есть. Но теперь ты должен уйти.
Шон О'Киф откинулся на спинку стула, улыбаясь ей своими бездонными зелеными глазами. Он и вправду был очень красив. И, как многие красивые мужчины, имел насмешливо-самоуверенный и какой-то дразнящий вид.
– А что, если я все-таки решил остаться?
– Не думаю, что ты сможешь это сделать.
Поигрывая стаканом, он все еще улыбался.
– И как же ты собираешься меня выгонять?
Мерседес промолчала. Она сложила тарелки в раковину и стала их мыть.
Американец встал и подошел к ней сзади. Она почувствовала, как скользнули по талии его руки, у нее замерло сердце, она попыталась оттолкнуть его. Однако он был слишком сильным и без особого труда притянул ее к себе.
– Я не собираюсь делать тебе больно, – забормотал Шон О'Киф. – Ты симпатичная женщина, Мерседес. Ты не должна быть одна…
– Отпусти! – Она резко отвернулась. Его губы коснулись ее виска. Свободной рукой он гладил ее волосы. Эти ласки, казалось, совершенно не сочетались со стальной хваткой его руки, так крепко державшей ее за талию, что она была не в состоянии даже пошевелиться. Могучим бедром он буквально пригвоздил ее к раковине. Мерседес тяжело дышала, чувствуя, как от страха и гнева колотится в груди сердце и тщетно пытаясь сунуть руку в карман.
Горячие губы американца жадно впились в нее. От него пахло бренди и сигарами. Его поцелуи становились все более страстными. Мерседес почувствовала, как его язык протискивается ей в рот и у нее начинает кружиться голова.
Яростным усилием ей удалось вырваться из его цепких объятий. Она вытащила из кармана маленький пистолет и, держа его обеими руками, задыхаясь, направила свое оружие на обнаглевшего гостя. Его глаза чуть расширились, он замер.
– Эта штука заряжена, Мерседес?
– Заряжена. – Она дослала патрон в патронник. – И снята с предохранителя. – Это был дамский пистолет, изящный и опасный, как маленькая ядовитая змея. И, хотя руки Мерседес дрожали, она продолжала целиться прямо в сердце американца.
– Да-а, черт меня побери, – мягко проговорил американец. Его глаза заискрились каким-то странным весельем.
– Убирайся! – приказала Мерседес. Он печально покачал головой.
– Нет. Боюсь, тебе придется меня пристрелить.
– Что?! – задохнулась она.
– Никуда я не уйду. – Он подул на дымящийся кончик своей сигары. – Я остаюсь.
– Убирайся вон!
Шон О'Киф снова покачал головой.
– Нет. Кажется, я должен буду получить пулю в грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102