Чисто выбритый он был умопомрачительно хорош собой.
– Ну как, лучше? – сверкнув белозубой улыбкой, спросил Шон.
– Чудесно! – Она поцеловала его. – Хочешь есть?
– Нет, есть я не хочу. Мерседес направилась к двери.
– Тогда жду тебя в постели.
Чувствуя некоторое смущение, она задернула шторы, и в спальне воцарился полумрак. Она сняла платье и туфли и легла, оставшись в одной комбинации. Ее била легкая дрожь. Ведь столько времени прошло…
С тех выходных, проведенных в Сан-Люке, они так мало были вместе – лишь пару дней в июне и четыре дня в июле. И вот еще эти два августовских дня. И все.
Вытирая голову полотенцем, в комнату вошел Шон. Он был голый.
– Я смотрел твоих кроликов. Симпатичные.
– Ты в таком виде выходил на балкон?
– Конечно. Пусть все тебе завидуют. А что это здесь так темно? – Он подошел к окну и взялся за штору.
– Пожалуйста, не надо, – попросила Мерседес.
– Но я хочу видеть тебя.
– Лучше иди ко мне. Разглядывать меня будешь потом – Она протянула к нему руки.
Шон нехотя отпустил штору. В затемненной спальне его кожа имела оттенок червонного золота. Он обнял Мерседес и уткнулся лицом ей в шею. Она крепко прижала его к себе.
– Слава Богу, ты снова рядом, – прошептали ее губы. – Каждый день без тебя кажется мне вечностью. Я так волнуюсь за тебя…
– Я люблю тебя, Мерче, – по-английски произнес Шон.
Как всегда, когда они встречались после долгой разлуки, любовь, которой они предавались с безрассудным отчаянием, была похожа на жестокий, сметающий все на своем пути ураган, на тропический ливень.
Оставив его уснувшим мертвым сном, Мерседес выскользнула из постели и пошла принимать душ и готовить обед.
Когда они поели, Мерседес принесла Шону сигару.
– Специально для тебя купила, – сказала она.
– Там же, где и кофе?
– Почти.
– Что ж, спасибо крольчатам. – Он закурил. Надев на себя принесенные из больницы бело-голубые халаты, они сидели на кровати. В открытое окно светило ласковое вечернее солнце; издалека доносился городской шум. Глубоко затянувшись, Шон выпустил длинную струю синеватого дыма. – Господи, настоящий табак! На фронте мы курили сушеные картофельные листья. А иногда у мертвых марокканцев находили в карманах гашиш. От него ужасно болит голова, но зато он позволяет на несколько часов забыться.
– Неужели ты мог бы курить сигареты, вытащенные из кармана убитого человека?
– Милая моя, другие не брезгуют вырывать у трупов золотые зубы.
– Какой кошмар!
– Да. Правда, золото нынче не очень-то в цене. Война – штука жестокая. Боже, до чего же она мне надоела! – Он сделал еще одну затяжку и неохотно затушил сигару. – Отвык я от хорошего табака. Даже голова закружилась. – Взяв ее за руки, он заглянул ей в глаза. – Мерседес, я приехал, чтобы жениться на тебе. Она почувствовала, как у нее замерло сердце.
– Жениться?
Его пальцы сжали ее ладони.
– Я знаю, сейчас это уже не модно… Да и церкви все позакрывали. Но, если ты хочешь, чтобы свадьба состоялась по католическому обряду, мы, наверное, сможем найти священника, который нас обвенчает. Лично я предпочитаю гражданский брак. Это, конечно, не так красиво, но зато мы оба получим соответствующий документ, который будет для тебя вполне законным основанием для свободного выезда в Штаты.
У нее перед глазами все поплыло.
– Шон, я н-не знаю…
– Это единственный выход, – взволнованно проговорил он. – Послушай меня. Со дня на день интернациональные бригады будут расформированы. Еще до зимы всех нас отправят по домам.
– Откуда ты знаешь? – задала вопрос Мерседес. Ее лицо вдруг сделалось белым, как простыня.
– Все из-за сраного Невилла Чемберлена и его Комитета по невмешательству. Этот идиот так помешан на мире, что готов задницы лизать нацистам, лишь бы угодить им. Частью их соглашения является вывод всех иностранных добровольцев из Испании.
– Когда? – ошеломленно спросила она.
– Я же сказал, еще до наступления зимы. Так что интернациональным бригадам пришел конец. Тем более что всех наших лучших товарищей давно уже поубивали. Наше присутствие здесь имело лишь пропагандистское значение. А теперь и этого значения не имеет.
– О, Шон! – Ее сердце бешено застучало. – И ты хочешь прямо сейчас жениться на мне? В эти два дня?
– Позже будет некогда, – решительно заявил американец. – Нас затолкают на корабли в страшной спешке. Если мы с тобой поженимся, ты сможешь уехать вместе со мной. Или, если мне придется сматываться, даже не повидавшись с тобой, у тебя будет возможность отправиться в Штаты следом за мной. А если меня убьют раньше…
– Не говори так! – воскликнула она.
– Если меня все же убьют, – повторил он, – то эта бумажка позволит тебе отправиться в Америку и без меня. Мы могли бы уже сегодня подать все необходимые документы, а завтра пожениться. А когда распишемся, проведем ночь в каком-нибудь хорошем отеле.
– Видя, что она продолжает колебаться, он разозлился.
– Да что с тобой? Господи, Мерче, разве ты любишь меня недостаточно сильно, чтобы сказать: «Да, я буду твоей женой»?
– Я очень люблю тебя, Шон. Ты для меня все. Но уехать из Испании… Бросить все…
– Что все?! – Он порывисто схватил ее за руки и с силой встряхнул. – Скоро здесь будет кровавая баня, Мерседес. И ты знаешь это! Как ты не понимаешь, ведь все кончено! Фашисты победили, и, когда они придут сюда, первое, что они сделают, это уничтожат каждого, кто может представлять для них хоть малейшую опасность. Тысячи людей погибнут – все, кто осмелился хоть палец поднять против них. И уж ты-то точно будешь в их числе. Так что бросать тебе здесь нечего! Это конец!
Она почувствовала, что ей вот-вот станет дурно.
– И ты предлагаешь мне бежать от всего этого?! Бросив на произвол судьбы моих родителей?!
– Если у них есть головы на плечах, они тоже не станут дожидаться, когда их повесят. Они могут уехать куда угодно – в Мексику, в Канаду, в Штаты. Даже в Россию. Сталин обещает предоставить политическое убежище беженцам из Испании.
– В Россию?
– Да хоть бы и туда, лишь бы подальше от фашистов. Но это уже их личное дело. Это их жизни. А ты должна думать о себе, любовь моя. Ты еще молодая. Тебе будет легче привыкнуть к новой стране. Ты и по-английски уже говоришь неплохо. Может быть, Америка – не самое лучшее место на земле, но, по крайней мере, это страна возможностей. В Америке есть надежда. А здесь на ближайшие десять, а то и двадцать лет надежды нет. Скоро вся Европа будет охвачена пламенем! Надо выбираться отсюда. Что еще нам остается делать? Послушай, неужели ты сама не понимала, что рано или поздно станешь моей женой? Да, возможно, это явилось для тебя несколько неожиданным, но ведь в глубине души ты всегда знала, что в один прекрасный день станешь моей женой и уедешь со мной в Штаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102