Разве не так? Скажи, не так?
Мерседес подошла к окну, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Она обвела взглядом величественную панораму города. Над Барселоной царили мир и покой. Безоблачное темно-синее небо у горизонта приобретало фиолетовый оттенок. Она полной грудью вдохнула теплый воздух, пахнувший деревьями, раскаленным асфальтом, автомобилями…
Шон был прав. Мерседес ничем не могла помочь своим родителям, а они ничем не могли помочь ей.
Шон наполнил ее жизнь смыслом. Он дал ей счастье. Не преходящее настроение, а неизменное состояние души, которое пропитало собой все ее существование. Но любовь делала Мерседес также и заложницей судьбы. Она понимала, что в любой момент ее жизнь может снова разбиться на мелкие кусочки.
И, в конце концов, решение вопроса о ее отъезде в Америку зависело от того, сможет ли она жить без этого человека.
Мерседес обернулась и взглянула на сидящего на кровати Шона. Он был так красив, что у нее защемило сердце. В его изумительных темно-зеленых глазах блестели искорки. Она расстегнула и сбросила на пол халат и шагнула к нему.
Она проплакала в течение всей церемонии бракосочетания.
Они стояли в грязной, обшарпанной комнате и вместе с тремя другими парами повторяли бездушные слова, позаимствованные анархистами из католического ритуала. Больше всего ей не понравилась проповедь, которую регистрировавший браки чиновник прочитал им сразу после церемонии, когда она, потупив глаза, разглядывала дешевое колечко, купленное Шоном этим утром и только что надетое ей на палец.
– Так, порядок. Вот три экземпляра свидетельства о заключении брака. Каждый из вас получает по одному, а третье остается у нас. Если захотите развестись, придете сюда с вашими свидетельствами и объясните причину развода. И мы просто уничтожим все три документа. После этого вы снова сможете считать себя свободными. И все же сегодня вы сделали серьезный шаг. Поэтому советую вам не ссориться по пустякам и не пытаться развестись только из-за того, что кому-то что-то померещилось, а то мы вам здесь живо жопу надерем. А сейчас идите и постарайтесь заботиться друг о друге.
Зажав в руках выданные им бумажки, они вышли в коридор. Военная форма Шона все еще была влажной после вчерашней стирки. Мерседес наотрез отказалась выходить замуж в халате санитарки – как это было модно в то время – и надела кремовую юбку и блузку. В руках она держала букет белых цветов. На голове у нее был белый берет с прикрепленной к нему вуалью. Оба они выглядели такими, какими и были на самом деле, – красивыми, молодыми и без гроша в кармане.
В просторном коридоре другие пары стали позировать фотографу. Группка солдат запела какую-то скабрезную песню. Кто-то бросил горсть конфетти. Вне себя от счастья, Шон вытащил Мерседес на улицу, поднял ее на руки и закружил.
– Я люблю тебя, миссис Шон О'Киф, – крикнул он по-английски. – У нас с тобой медовый месяц, ты чувствуешь это?
Его лицо прямо-таки светилось от восторга. На их свадьбе не было никого из знакомых – ни боевых товарищей Шона, ни подруг Мерседес из Саградо Корасон. Она даже своим родителям не отправила телеграмму, потому что Шон посоветовал ей на следующей неделе самой съездить в Сан-Люк и лично все им рассказать. Вцепившись в его мускулистые руки и глядя ему в лицо, она вдруг остро осознала, как, в сущности, одиноки они были и как сильно зависели друг от друга.
– Поставь меня на землю, дурачок, – смеясь сквозь слезы, проговорила Мерседес.
– Весь мир теперь наш! Только наш! – пропел Шон, улыбаясь ей белозубой улыбкой.
Проходившая мимо старушка остановилась и тоже улыбнулась.
– Что, ребятки, только что поженились?
– Да, мамаша, – сказал он, опустив наконец Мерседес, но продолжая обнимать ее. – Мы только что поженились. И теперь у нас медовый месяц!
– Вы такая красивая пара! – проговорила старушка, уставившись на них добрыми глазами. – И такие молодые, такие здоровые. Да благословит вас Господь. Будьте счастливы. А ты в отпуске, солдатик?
– Да, – кивнул Шон.
– И когда же снова на фронт?
– Завтра, – ответил он, мрачнея.
Старая женщина покопалась в своей котомке, что-то выудила оттуда и сунула Шону в руку. Это были дешевые деревянные четки.
– Они защитят тебя, – доверительно шепнула она. Молодые отправились обедать в отель «Палас», где, объединив свои финансовые ресурсы, сняли на одну ночь шикарный номер. Это был великолепный, построенный в девятнадцатом веке отель, своей белизной и богатыми украшениями напоминавший роскошный свадебный торт. Из его окон открывался замечательный вид на площадь Каталонии, островок изящества и красоты среди унылой серости и однообразия войны.
В ресторане на белоснежных скатертях лежали серебряные приборы, на столах стояли вазы с цветами. Официанты обслуживали их, как членов королевской фамилии, подавая скудную еду и дешевое вино с такой церемонностью, что обед показался им настоящим пиром.
Правда, им было все равно, чем их угощают. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза, в которых видели лишь бесконечное взаимное обожание. И ничего больше.
А после обеда они занялись любовью на огромной кровати, и ее тело выгибалось под ним с такой всепоглощающей страстью, какой прежде ей еще не доводилось испытывать.
Вечером Шон повел Мерседес в «Метрополь» на новый фильм с участием Чарли Чаплина. Он уже смотрел эту картину и заявил, что в жизни не видел ничего смешнее. Особая атмосфера кинозала живо воскресила в Мерседес воспоминание об умершем восемь лет назад деде. Когда она в последний раз приезжала в Палафружель, его кинотеатр «Тиволи» был закрыт. Мерседес вспомнила, как умирал ее дед – всеми брошенный, больной, жадно хватающий ртом воздух.
Уставившись на мерцающий экран, она с грустью слушала веселый хохот публики. Вот и жизни людей, подумалось ей, подобны кадрам кинопленки, лишь на мгновение вспыхивающим в кромешной мгле. Крохотная фигурка забавного человечка, зажатого между гигантскими зубьями шестерен сошедшего с ума мира, сначала рассмешила ее до слез, а потом она обнаружила, что плачет по-настоящему.
Они покинули кинотеатр еще до окончания сеанса и, обнявшись, побрели вдоль проспекта Рамблас к бульвару Маритимо. Мерседес положила голову на плечо Шона и полуприкрыла глаза. Она пребывала в каком-то оцепенении, чувствуя, как ноет сердце от смешанного ощущения безграничного счастья и необъяснимой тоски.
Она знала, что никогда не сможет забыть этот день, что до самой старости будет с волнением и трепетом вспоминать события сегодняшнего дня и крепкое тело Шона, которое обнимали ее руки. Она знала, что то, что было у них сейчас, они уже никогда не смогут обрести снова.
Они остановились возле монумента Колумбу, который, стоя на высоченной колонне, бронзовым перстом указывал в сторону Нового Света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Мерседес подошла к окну, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Она обвела взглядом величественную панораму города. Над Барселоной царили мир и покой. Безоблачное темно-синее небо у горизонта приобретало фиолетовый оттенок. Она полной грудью вдохнула теплый воздух, пахнувший деревьями, раскаленным асфальтом, автомобилями…
Шон был прав. Мерседес ничем не могла помочь своим родителям, а они ничем не могли помочь ей.
Шон наполнил ее жизнь смыслом. Он дал ей счастье. Не преходящее настроение, а неизменное состояние души, которое пропитало собой все ее существование. Но любовь делала Мерседес также и заложницей судьбы. Она понимала, что в любой момент ее жизнь может снова разбиться на мелкие кусочки.
И, в конце концов, решение вопроса о ее отъезде в Америку зависело от того, сможет ли она жить без этого человека.
Мерседес обернулась и взглянула на сидящего на кровати Шона. Он был так красив, что у нее защемило сердце. В его изумительных темно-зеленых глазах блестели искорки. Она расстегнула и сбросила на пол халат и шагнула к нему.
Она проплакала в течение всей церемонии бракосочетания.
Они стояли в грязной, обшарпанной комнате и вместе с тремя другими парами повторяли бездушные слова, позаимствованные анархистами из католического ритуала. Больше всего ей не понравилась проповедь, которую регистрировавший браки чиновник прочитал им сразу после церемонии, когда она, потупив глаза, разглядывала дешевое колечко, купленное Шоном этим утром и только что надетое ей на палец.
– Так, порядок. Вот три экземпляра свидетельства о заключении брака. Каждый из вас получает по одному, а третье остается у нас. Если захотите развестись, придете сюда с вашими свидетельствами и объясните причину развода. И мы просто уничтожим все три документа. После этого вы снова сможете считать себя свободными. И все же сегодня вы сделали серьезный шаг. Поэтому советую вам не ссориться по пустякам и не пытаться развестись только из-за того, что кому-то что-то померещилось, а то мы вам здесь живо жопу надерем. А сейчас идите и постарайтесь заботиться друг о друге.
Зажав в руках выданные им бумажки, они вышли в коридор. Военная форма Шона все еще была влажной после вчерашней стирки. Мерседес наотрез отказалась выходить замуж в халате санитарки – как это было модно в то время – и надела кремовую юбку и блузку. В руках она держала букет белых цветов. На голове у нее был белый берет с прикрепленной к нему вуалью. Оба они выглядели такими, какими и были на самом деле, – красивыми, молодыми и без гроша в кармане.
В просторном коридоре другие пары стали позировать фотографу. Группка солдат запела какую-то скабрезную песню. Кто-то бросил горсть конфетти. Вне себя от счастья, Шон вытащил Мерседес на улицу, поднял ее на руки и закружил.
– Я люблю тебя, миссис Шон О'Киф, – крикнул он по-английски. – У нас с тобой медовый месяц, ты чувствуешь это?
Его лицо прямо-таки светилось от восторга. На их свадьбе не было никого из знакомых – ни боевых товарищей Шона, ни подруг Мерседес из Саградо Корасон. Она даже своим родителям не отправила телеграмму, потому что Шон посоветовал ей на следующей неделе самой съездить в Сан-Люк и лично все им рассказать. Вцепившись в его мускулистые руки и глядя ему в лицо, она вдруг остро осознала, как, в сущности, одиноки они были и как сильно зависели друг от друга.
– Поставь меня на землю, дурачок, – смеясь сквозь слезы, проговорила Мерседес.
– Весь мир теперь наш! Только наш! – пропел Шон, улыбаясь ей белозубой улыбкой.
Проходившая мимо старушка остановилась и тоже улыбнулась.
– Что, ребятки, только что поженились?
– Да, мамаша, – сказал он, опустив наконец Мерседес, но продолжая обнимать ее. – Мы только что поженились. И теперь у нас медовый месяц!
– Вы такая красивая пара! – проговорила старушка, уставившись на них добрыми глазами. – И такие молодые, такие здоровые. Да благословит вас Господь. Будьте счастливы. А ты в отпуске, солдатик?
– Да, – кивнул Шон.
– И когда же снова на фронт?
– Завтра, – ответил он, мрачнея.
Старая женщина покопалась в своей котомке, что-то выудила оттуда и сунула Шону в руку. Это были дешевые деревянные четки.
– Они защитят тебя, – доверительно шепнула она. Молодые отправились обедать в отель «Палас», где, объединив свои финансовые ресурсы, сняли на одну ночь шикарный номер. Это был великолепный, построенный в девятнадцатом веке отель, своей белизной и богатыми украшениями напоминавший роскошный свадебный торт. Из его окон открывался замечательный вид на площадь Каталонии, островок изящества и красоты среди унылой серости и однообразия войны.
В ресторане на белоснежных скатертях лежали серебряные приборы, на столах стояли вазы с цветами. Официанты обслуживали их, как членов королевской фамилии, подавая скудную еду и дешевое вино с такой церемонностью, что обед показался им настоящим пиром.
Правда, им было все равно, чем их угощают. Они неотрывно смотрели друг другу в глаза, в которых видели лишь бесконечное взаимное обожание. И ничего больше.
А после обеда они занялись любовью на огромной кровати, и ее тело выгибалось под ним с такой всепоглощающей страстью, какой прежде ей еще не доводилось испытывать.
Вечером Шон повел Мерседес в «Метрополь» на новый фильм с участием Чарли Чаплина. Он уже смотрел эту картину и заявил, что в жизни не видел ничего смешнее. Особая атмосфера кинозала живо воскресила в Мерседес воспоминание об умершем восемь лет назад деде. Когда она в последний раз приезжала в Палафружель, его кинотеатр «Тиволи» был закрыт. Мерседес вспомнила, как умирал ее дед – всеми брошенный, больной, жадно хватающий ртом воздух.
Уставившись на мерцающий экран, она с грустью слушала веселый хохот публики. Вот и жизни людей, подумалось ей, подобны кадрам кинопленки, лишь на мгновение вспыхивающим в кромешной мгле. Крохотная фигурка забавного человечка, зажатого между гигантскими зубьями шестерен сошедшего с ума мира, сначала рассмешила ее до слез, а потом она обнаружила, что плачет по-настоящему.
Они покинули кинотеатр еще до окончания сеанса и, обнявшись, побрели вдоль проспекта Рамблас к бульвару Маритимо. Мерседес положила голову на плечо Шона и полуприкрыла глаза. Она пребывала в каком-то оцепенении, чувствуя, как ноет сердце от смешанного ощущения безграничного счастья и необъяснимой тоски.
Она знала, что никогда не сможет забыть этот день, что до самой старости будет с волнением и трепетом вспоминать события сегодняшнего дня и крепкое тело Шона, которое обнимали ее руки. Она знала, что то, что было у них сейчас, они уже никогда не смогут обрести снова.
Они остановились возле монумента Колумбу, который, стоя на высоченной колонне, бронзовым перстом указывал в сторону Нового Света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102