Она задумчиво смотрит на сверкающие камни.
– Джерард, мы действительно спекулянты?
Он медленно стягивает с себя брюки.
– Идиотское слово. Если этот солдафон и дальше будет распускать язык, он дождется: яйца ему точно кто-нибудь оторвет.
– И все же, спекулянты?
– Конечно нет, – раздраженно говорит Джерард и идет в ванную.
Она снимает блестящее вечернее платье и вешает его в шкаф. Садится перед зеркалом. Внимательно рассматривает свое отражение. Ее лицо чистое и гладкое. Оно по-прежнему выглядит юным и невинным. И ее фигура тоже все еще стройная и подтянутая.
Когда Джерард выходит из ванной, Мариса, глядя на него в зеркало, кротко улыбается ему.
– Этот офицер испортил тебе вечер, да? – спрашивает она.
– Не меня он оскорбил – хозяйку дома. Отложив в сторону щетку для волос, она поворачивается к мужу.
– Мы так богаты, Джерард. Даже богаче, чем когда-либо могли мечтать об этом. И все это благодаря войне, верно?
– Ну и что?
– Тот человек при всех назвал нас спекулянтами. Это такое отвратительное слово…
Джерард подходит к жене и одним пальцем поддевает из ее шкатулки длинные бусы из кроваво-красных рубинов.
– А тебя в самом деле это волнует?
Она чуть заметно улыбается и нежно гладит свои камни.
– Нет. Вообще-то мне на это наплевать.
Он целует ее, затем ложится в постель и берет в руки книгу.
Мариса снимает с себя белье и уже голая направляется в ванную. Через несколько минут она тоже ложится в постель и прижимается к мужу. Она закрывает глаза, в мыслях возвращаясь к прошедшему вечеру. Женщины… Все эти женщины… Они так и льнут к Джерарду…
Она прекрасно знает о его изменах, и они ее не слишком-то волнуют. Ведь, в конце концов, она же итальянка и воспитана в семье, где супружеская верность не считалась добродетелью. Ее отец был точно таким же.
Зато Джерард, надо отдать ему должное, очень щедр, он буквально осыпает ее подарками. О ее сокровищах в Севилье уже ходят легенды. И у них великолепный дом с дюжиной слуг. У них изысканная мебель, изумительные картины, тончайший фарфор, дорогие ковры. У них обширные связи, и сильные мира сего их просто обожают. Они на гребне волны, и эта волна будет нести их еще долго-долго.
Нет, решает Мариса, ей наплевать на то, что они спекулянты. И, покуда волна не разбилась о берег, ей вообще на все наплевать.
Барселона
Ничего подобного в ее жизни никогда не было. И никогда уже не будет.
Любовь, словно буря, обрушилась на Мерседес. Она прорвала ее оборонительные укрепления, до основания разрушила ее прежде неприступную крепость, сделала ее своей пленницей. Власть любви оказалась несравнима ни с какими другими эмоциями: ненасытная, она захватила ее целиком и полностью.
У Шона О'Кифа было лишь две недели отпуска. И все свое свободное время они проводили в той огромной постели. Но иногда, несмотря на ее беспредельное счастье, Мерседес посещали горестные мысли о Матильде и Хосе Марии. Вспоминая то, что было у нее с этими людьми, она не могла отделаться от ощущения, что ее отношения с ними отличались какой-то особой хрупкостью, какой-то утонченностью.
Шон О'Киф был сильным и неуемным. Он как бы захватывал все ее существо, все се чувства. Иными были его ласки, да и сам он был иным – опытным, уверенным в себе, в то время как Хосе Мария был щуплым и робким, а Матильда – словно сделанная из какого-то мягкого материала. На теле же Шона вообще не было мягких мест. У него во всем чувствовалась твердость и мощь. Да, он ласкал Мерседес там же, где когда-то ласкала ее Матильда. И все же его прикосновения отличались от прикосновений монашки, как солнце отличается от луны.
«И Хосе Мария, и Матильда уже давно покоятся в земле, – с грустью подумала Мерседес, – а я вот живу». Она ощутила, как ее сердце сжалось от какого-то странного чувства – скорби и ликования одновременно. Матильда предвидела это. В конце концов все, что между нами было, уже перестанет для тебя что-либо значить.
Мерседес постаралась отогнать тяжелые воспоминания о Матильде и Хосе Марии и вернулась в своих мыслях к Шону. Она упивалась им, слушая его, разговаривая с ним, отдаваясь ему.
Его жизнь была сродни жизни Франческа, и он так же беззаветно был предан своему делу. Однако странно, но почему-то он больше напоминал ей Джерарда Массагуэра. Внешне они походили друг на друга не сильно, если не считать темных волос и смуглой кожи. В отличие от Франческа их руки были запятнаны кровью классовых врагов. И оба они стремились любой ценой достичь своей цели. Сравнение было не из приятных, и Мерседес заставила себя не думать об этом.
Сначала Шон О'Киф не поверил, что она была на фронте.
– Да какого черта ты туда поперлась? Ради своего отца?
– Ради себя самой. Я считала, что иду сражаться за правое дело.
– И где же ты воевала?
– Неподалеку от городишка под названием Гранадос.
Он приподнял брови.
– Гранадос, что в Арагоне? В этом году фашисты его отбили. Сейчас от Гранадоса осталась лишь груда развалин. Словно его и не было никогда. – Шон взял ее за руки. Как и все в ней, руки Мерседес были изящные и тонкие. Вот только без маникюра. В те дни ухоженные ногти и накрашенные губы можно было увидеть лишь у проституток и любовниц богачей. – И сколько ты там пробыла?
– С ноября тридцать шестого года по март тридцать седьмого, – тихо ответила она.
– Пять месяцев. Срок немалый. Участвовать в боях приходилось?
Вместо ответа Мерседес только раздраженно передернула плечами.
Он посмотрел ей в лицо.
– Не хочешь говорить об этом?
– Не хочу.
– Черт. Видно, не сладко тебе там было. Прости.
– Мне было не хуже, чем другим.
– Расскажешь как-нибудь.
– Все это теперь кажется такой бессмыслицей. Все эти смерти… И ради чего? – Она подняла на него свои черные глаза. – И чем дальше, тем хуже. Кругом предательство… Никакого идеализма уже не осталось и в помине, Шон. Только алчность, стремление урвать побольше власти, жестокость…
– Значит, такими стали твои взгляды?
– Мне больше нет дела до революции. Два года назад, собираясь на фронт, я была совсем другой, у меня были идеи, надежды… Сейчас я изменилась.
– А я никогда не изменюсь, – сказал он, касаясь ее щеки. – Всю свою жизнь я боролся за права трудящихся. И я останусь коммунистом до самой смерти. Только эта идея придает смысл моей жизни. Когда закончится война, я вернусь в Штаты и там буду драться за рабочее дело, за счастье простого человека. – Он увидел, как меняется выражение ее лица. – Ты просто не понимаешь, Мерседес. Компания буквально владеет своими рабочими. Владеет даже их душами. Шахтеры вынуждены работать по десять часов шесть раз в неделю. Если ты заболел, тебе перестают платить. Покалечился – выгоняют тебя к чертовой матери. Снижаются прибыли – увольняют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102