Коллегия Святого Сердца Иисуса, основанная в середине восемнадцатого века как монашеская обитель для девушек из хороших семей, унаследовала в своей архитектуре все признаки той фривольной эпохи. Монахини Святого Сердца руководили здешней школой уже больше века и считали благословением неба, если им удавалось убедить какую-нибудь девушку отказаться от мирской жизни и принять обет. Тяга богатых и знатных девушек к монашеству, что всегда означало престиж и деньги для монастыря, нынче сильно поубавилась, и дела его были в упадке.
Чезаре остановился перед массивной дверью коллегии – рукоятка колокольчика из желтой латуни сверкала, как золотая. Он слегка потянул ее и услышал, как заскользила железная проволока, соединенная с далеким колокольчиком, который отозвался секунду спустя серебристым веселым перезвоном. Прошло с полминуты, пока пожилая монахиня успела перейти от привратницкой к двери. Окошечко открылось, и в нем показалось ее лицо.
– Славен господь! – произнес Чезаре единственную формулу, которой его научили при встречах со служителями церкви, и снял шляпу.
– Что тебе надо, юноша? – ответил ему надтреснутый старческий голос.
Ясно было, что, раз он пришел, значит, чего-то ему здесь надо, но не мог же он рассказывать историю своей жизни или делиться мыслями, которые терзали его, через окошечко.
– Я бы хотел поговорить с достопочтенной матерью-настоятельницей, – объяснил он.
– Вот как, – сказала старушка не без иронии, показав морщины, которые лучами расходились от углов ее глаз. – Ах, какой прыткий! «Хочу поговорить с матерью-настоятельницей». Ты знаешь, сколько народу хотело бы поговорить с ней? Ты это себе представляешь? – В лице старой монахини было и женское любопытство, и монашеская степенность. – Ты что, знаком с матерью-настоятельницей? – Она говорила с ним так, словно и не собиралась покинуть окошечко и открыть ему дверь.
– Нет, сестра, – признался Чезаре, терпеливо перенося дотошность монахини. – Я незнаком с матерью-настоятельницей.
– Видишь, значит, я была права, – ответила монахиня, все время меняясь в лице в своем театрике-окошечке. – О чем ты хочешь говорить с ней?
– Мне нужно получить у нее некоторые сведения. – Монахиню было нелегко уговорить.
– И ты хотел побеспокоить мать-настоятельницу только для этого? Какие сведения? – спросила она с любопытством, совсем не монашеским.
– Сестра, причина у меня есть, – ответил Чезаре решительным голосом, – но я не могу сказать вам, какая.
– Ах вот как! Посмотрите-ка на него!.. – укорила она, покачивая головой в своем театрике. – А впрочем, подожди-ка минутку! – сказала она, неожиданно захлопнув окошечко.
Прошло несколько тягучих мгновений тишины под солнцем перед темным подъездом. С площади доносились голоса и праздничные звуки, но на площадке перед коллегией не было ни души. Наконец створка двери открылась, и старушка впустила его.
– Ну ты и прыткий, – пробормотала она, медленно обходя вокруг него и обшаривая его любопытным взглядом. – Хочешь видеть мать-настоятельницу, и притом немедленно, а сам даже не договорился о встрече. – Она бормотала это про себя, как бы в раздумье, продолжая внимательно разглядывать его и словно бы ища в лице и фигуре этого парня какое-то давнее воспоминание, которое постепенно обретало в чреде давно забытых событий осязаемо ясную форму.
Уже то, что его впустили, было для Чезаре удачей.
– Вы думаете, она сможет принять меня? – спросил он.
– Увидим, – ответила монахиня, продолжая вглядываться в его лицо. – А ведь те же глаза, – прошептала она, неожиданно переменив разговор.
– Какие глаза? – удивился парень.
– Твои глаза, – настаивала монахиня. – Я эти голубые глаза уже видела.
Чезаре пожал плечами: где она могла его видеть? Старость – не радость: у монахини все перепуталось в голове.
– Так сможет она принять меня?
– Кто? – Легкими касаниями старушка сняла невидимые пылинки с его рукава.
– Мать-настоятельница, – терпеливо повторил Чезаре.
– Подожди. Я пойду доложу о тебе, – сказала монахиня.
Чезаре остался один в квадратном монастырском дворике, обнесенном изящными колонками, закрытыми внизу балюстрадой, заставленной цветочными горшками. Дорожки из белого гравия огибали красивые клумбы. Посередине журчал фонтан в виде широкой гранитной чаши, по краям которой четыре беломраморные голубки брызгали водой из клювов. Журчание фонтана в тишине и этот дворик, благоухающий травой и цветами, навевали чувство гармонии и покоя.
Из глубины портика, словно выходя из картины, появилась хрупкая женская фигурка, одетая в черное, с руками, спрятанными в широких рукавах монашеского одеяния. По мере того как женщина приближалась, черты лица ее приобретали отчетливость: строгие властные глаза, крупный, но хорошо вылепленный нос, тонкие губы. Белоснежная повязка закрывала лоб и часть щек, голова была закрыта черной накидкой. Очень красивая и еще молодая, она казалась феей-хранительницей этого замкнутого мирка с его незыблемой тишиной, ласкаемой журчанием фонтана и витающим над ним ароматом трав и цветов.
– Пойдемте со мной, – сказала она, не останавливаясь, и Чезаре покорно последовал за ней. Этот уверенный, но в то же время мягкий и мелодичный голос произвел на него особое впечатление – такой голос не услышишь в том мире, в котором жил он.
Они прошли весь портик, поднялись на второй этаж и вошли в прохладный коридор. Монахиня открыла небольшую, но массивную дверь, которая вела через две мраморные ступеньки в просторное помещение, в полутьме которого витал тонкий аромат спелых колосьев и старинного дерева. Стены были белые, мебель самая необходимая: продолговатый темный ореховый стол и несколько стульев с высокими спинками. Позади стола виднелось деревянное распятие. Мать-настоятельница села на свое место за столом с неуловимой грацией, на ее просторной одежде не было ни складки, спина прямая, пальцы рук слегка касались друг друга, что выдавало привычку к молитве.
– Слушаю вас, – сказала она.
Чезаре был немного растерян и подавлен этой обстановкой, присутствием этой молодой монахини, которая с вежливой светской улыбкой смотрела ему прямо в глаза, как бы подчеркивая то огромное расстояние, которое разделяло их.
– Вы в самом деле мать-настоятельница? – недоверчиво спросил он.
– Я мать-настоятельница, и я здесь, чтобы выслушать вас. – В первый раз в жизни к нему обращались на «вы». – Надеюсь, дело ваше недолгое, у нас еще много неотложных дел.
– Эта история немного странная, – запинаясь, сказал он. – Да она, наверное, и неинтересна для вас. Мне бы просто хотелось узнать… У вас, конечно, есть документы, какие-то бумаги за прошлые годы. Я бы хотел узнать, была ли здесь раньше служанка по имени Изолина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Чезаре остановился перед массивной дверью коллегии – рукоятка колокольчика из желтой латуни сверкала, как золотая. Он слегка потянул ее и услышал, как заскользила железная проволока, соединенная с далеким колокольчиком, который отозвался секунду спустя серебристым веселым перезвоном. Прошло с полминуты, пока пожилая монахиня успела перейти от привратницкой к двери. Окошечко открылось, и в нем показалось ее лицо.
– Славен господь! – произнес Чезаре единственную формулу, которой его научили при встречах со служителями церкви, и снял шляпу.
– Что тебе надо, юноша? – ответил ему надтреснутый старческий голос.
Ясно было, что, раз он пришел, значит, чего-то ему здесь надо, но не мог же он рассказывать историю своей жизни или делиться мыслями, которые терзали его, через окошечко.
– Я бы хотел поговорить с достопочтенной матерью-настоятельницей, – объяснил он.
– Вот как, – сказала старушка не без иронии, показав морщины, которые лучами расходились от углов ее глаз. – Ах, какой прыткий! «Хочу поговорить с матерью-настоятельницей». Ты знаешь, сколько народу хотело бы поговорить с ней? Ты это себе представляешь? – В лице старой монахини было и женское любопытство, и монашеская степенность. – Ты что, знаком с матерью-настоятельницей? – Она говорила с ним так, словно и не собиралась покинуть окошечко и открыть ему дверь.
– Нет, сестра, – признался Чезаре, терпеливо перенося дотошность монахини. – Я незнаком с матерью-настоятельницей.
– Видишь, значит, я была права, – ответила монахиня, все время меняясь в лице в своем театрике-окошечке. – О чем ты хочешь говорить с ней?
– Мне нужно получить у нее некоторые сведения. – Монахиню было нелегко уговорить.
– И ты хотел побеспокоить мать-настоятельницу только для этого? Какие сведения? – спросила она с любопытством, совсем не монашеским.
– Сестра, причина у меня есть, – ответил Чезаре решительным голосом, – но я не могу сказать вам, какая.
– Ах вот как! Посмотрите-ка на него!.. – укорила она, покачивая головой в своем театрике. – А впрочем, подожди-ка минутку! – сказала она, неожиданно захлопнув окошечко.
Прошло несколько тягучих мгновений тишины под солнцем перед темным подъездом. С площади доносились голоса и праздничные звуки, но на площадке перед коллегией не было ни души. Наконец створка двери открылась, и старушка впустила его.
– Ну ты и прыткий, – пробормотала она, медленно обходя вокруг него и обшаривая его любопытным взглядом. – Хочешь видеть мать-настоятельницу, и притом немедленно, а сам даже не договорился о встрече. – Она бормотала это про себя, как бы в раздумье, продолжая внимательно разглядывать его и словно бы ища в лице и фигуре этого парня какое-то давнее воспоминание, которое постепенно обретало в чреде давно забытых событий осязаемо ясную форму.
Уже то, что его впустили, было для Чезаре удачей.
– Вы думаете, она сможет принять меня? – спросил он.
– Увидим, – ответила монахиня, продолжая вглядываться в его лицо. – А ведь те же глаза, – прошептала она, неожиданно переменив разговор.
– Какие глаза? – удивился парень.
– Твои глаза, – настаивала монахиня. – Я эти голубые глаза уже видела.
Чезаре пожал плечами: где она могла его видеть? Старость – не радость: у монахини все перепуталось в голове.
– Так сможет она принять меня?
– Кто? – Легкими касаниями старушка сняла невидимые пылинки с его рукава.
– Мать-настоятельница, – терпеливо повторил Чезаре.
– Подожди. Я пойду доложу о тебе, – сказала монахиня.
Чезаре остался один в квадратном монастырском дворике, обнесенном изящными колонками, закрытыми внизу балюстрадой, заставленной цветочными горшками. Дорожки из белого гравия огибали красивые клумбы. Посередине журчал фонтан в виде широкой гранитной чаши, по краям которой четыре беломраморные голубки брызгали водой из клювов. Журчание фонтана в тишине и этот дворик, благоухающий травой и цветами, навевали чувство гармонии и покоя.
Из глубины портика, словно выходя из картины, появилась хрупкая женская фигурка, одетая в черное, с руками, спрятанными в широких рукавах монашеского одеяния. По мере того как женщина приближалась, черты лица ее приобретали отчетливость: строгие властные глаза, крупный, но хорошо вылепленный нос, тонкие губы. Белоснежная повязка закрывала лоб и часть щек, голова была закрыта черной накидкой. Очень красивая и еще молодая, она казалась феей-хранительницей этого замкнутого мирка с его незыблемой тишиной, ласкаемой журчанием фонтана и витающим над ним ароматом трав и цветов.
– Пойдемте со мной, – сказала она, не останавливаясь, и Чезаре покорно последовал за ней. Этот уверенный, но в то же время мягкий и мелодичный голос произвел на него особое впечатление – такой голос не услышишь в том мире, в котором жил он.
Они прошли весь портик, поднялись на второй этаж и вошли в прохладный коридор. Монахиня открыла небольшую, но массивную дверь, которая вела через две мраморные ступеньки в просторное помещение, в полутьме которого витал тонкий аромат спелых колосьев и старинного дерева. Стены были белые, мебель самая необходимая: продолговатый темный ореховый стол и несколько стульев с высокими спинками. Позади стола виднелось деревянное распятие. Мать-настоятельница села на свое место за столом с неуловимой грацией, на ее просторной одежде не было ни складки, спина прямая, пальцы рук слегка касались друг друга, что выдавало привычку к молитве.
– Слушаю вас, – сказала она.
Чезаре был немного растерян и подавлен этой обстановкой, присутствием этой молодой монахини, которая с вежливой светской улыбкой смотрела ему прямо в глаза, как бы подчеркивая то огромное расстояние, которое разделяло их.
– Вы в самом деле мать-настоятельница? – недоверчиво спросил он.
– Я мать-настоятельница, и я здесь, чтобы выслушать вас. – В первый раз в жизни к нему обращались на «вы». – Надеюсь, дело ваше недолгое, у нас еще много неотложных дел.
– Эта история немного странная, – запинаясь, сказал он. – Да она, наверное, и неинтересна для вас. Мне бы просто хотелось узнать… У вас, конечно, есть документы, какие-то бумаги за прошлые годы. Я бы хотел узнать, была ли здесь раньше служанка по имени Изолина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123