– Значит, вы только из любопытства возвращаетесь к собственному прошлому? – вызывающе спросила Олимпия.
– И почему я до сих пор не выставила тебя вон?
– Наверное, я вам нужна…
– Да я таких сотню найду! – резко оборвала она сиделку.
– Разве? – смутившись, пробормотала Олимпия, вдруг испугавшись, что позволила себе слишком много.
Но синьора, похоже, не собиралась сердиться, и девушка успокоилась.
– Сотню! – решительно повторила Роза. – А держу я тебя потому, что мне по нраву твоя прямота.
«Слава Богу, пронесло!» – с облегчением вздохнула Олимпия и, не удержавшись, взглянула на ноги хозяйки.
Та заметила взгляд и прекрасно поняла, что он означает.
– А на ноги мои не смотри! – велела Роза. – Если мне взбредет в голову дать тебе пинка, я еще вполне в силах это сделать. – И она добавила со всей серьезностью: – Я могу сделать все, если действительно того захочу.
«Попробуй снова стать молодой…» – подумала про себя Олимпия. Однако она поостереглась высказаться так прямо и резко вовсе не потому, что боялась оскорбить хозяйку, а из страха потерять место. Но Роза, казалось, читала ее мысли.
– Скажи, скажи, змея, что у тебя на уме? – ехидно спросила синьора.
Ответ не заставил себя ждать.
– Хотела бы я быть такой же сильной, как вы, – призналась девушка, и, в общем, она не кривила душой.
Если чему и завидовала Олимпия, то именно силе духа хрупкой старой женщины. Богатство и могущество Розы – все было лишь следствием ее несгибаемой воли.
– Увы! – вздохнула Роза, и в глазах ее промелькнула грусть. – Тело мое наполовину мертво.
Она помолчала, а потом, похлопав Олимпию по крепкой круглой коленке, добавила:
– Ноги мои отходили свое, а скоро и остальное последует за ними. А ты еще завидуешь…
Девушка попыталась утешить ее:
– Не всегда же так было…
– Нет, – улыбнулась Роза, – бывало и куда хуже!
Бронированный «Роллс», провожаемый завистливыми взглядами, уверенно и бесшумно двигался в потоке машин, который, казалось, расступался перед роскошным автомобилем. Сквозь стекла лимузина проплывавшие в сером тумане вывески магазинов и дорогие витрины казались еще заманчивей.
Роза откинула крышечку в подлокотнике сиденья и вынула синюю бархатную коробочку; в ней оказалось четыре изумительных кольца. Она надела по одному на указательный и средний палец левой руки и два – на безымянный палец правой. Роза вытянула руку, любуясь чудесными камнями, вставленными в ажурные оправы.
– Прошу, синьора, – сказала Олимпия, протягивая госпоже зеркало.
Роза несколькими взмахами расчески привела в порядок серебристо-седые волосы. В зеркале отразилось ее все еще красивое лицо.
– Ну вот, – заключила она, – как бы то ни было, но возвращаться иногда к началу собственного пути весьма полезно.
– Возвращаться, чтобы творить добро? – не удержалась от вопроса Олимпия.
Роза строго и властно взглянула на служанку.
– Запомни, – произнесла синьора, – творящий добро облегчает жизнь прежде всего самому себе. Я не хочу забывать, какой путь прошла, и не желаю утрачивать связи с реальной жизнью.
– Конечно, я понимаю, синьора, – поспешила заметить Олимпия, думая, что хозяйка ожидает ответа.
Но Роза, не обращая внимания на девушку, продолжала как бы про себя:
– Я всегда оставалась в одиночестве – и в горе, и в радости. – Кивком головы она велела Олимпии убрать зеркало. – У беды друзей нет, а успех порождает досаду и зависть. В грязной луже, внизу, орут лягушки, а заберешься наверх, на колокольню, – там надрываются вороны.
Она ненавидела лицемерие и любила называть вещи своими именами. Абсолютно все: и то, что относилось к судьбе человека, и то, что было связано с сексом, и то, что касалось ее собственных отношений с ближними.
– Вы себя плохо чувствуете? – спросила Олимпия, заметив, как изменилось выражение лица хозяйки.
– Пока нет, но постучи по дереву! – заметила Роза, роясь в сумочке в поисках ключей.
«Роллс» двинулся по улице Монтенаполеоне и доехал до угла улицы Джезу. Роза с презрением взглянула на галерею, выстроенную по проекту бездарных архитекторов перед магазином Картье. Узкая, как нора, галерея, накрытая к тому же бело-желтым тентом, может, и смотрелась бы где-нибудь на Пятой авеню, но одним своим видом оскорбляла знаменитую старинную миланскую улицу.
– Какая гадость! – возмутилась Роза. – Напомни мне позвонить мэру.
– Конечно, синьора. – И Олимпия тут же отметила поручение в записной книжке.
«Роллс» свернул на улицу Джезу и вскоре оказался у старинного дома восемнадцатого века. Развернувшись, машина съехала вниз, в просторный гараж. Там стояли автомобили разных эпох, все на ходу и сверкавшие, как зеркала. Эти модели осчастливили бы любого коллекционера, а Розе они напоминали о прошедших годах. Она любовалась автомобилями, но сердце ее переполняла грусть.
Шофер вышел из «Роллса», открыл заднюю дверцу и заботливо склонился к хозяйке.
– Вы позволите, синьора? – спросил он, широко улыбаясь.
– Конечно, позволю, – усмехнулась Роза.
Молодой человек взял ее на руки и понес к лифту.
– Право, мне не на что жаловаться, – продолжала старуха, – какая другая женщина в моем возрасте может себе позволить такую роскошь? У калеки есть свои преимущества. – И добавила: – Конечно, если калека богата.
– Вы всегда шутите, синьора, – отозвался шофер Марио.
– Вам еще что-нибудь угодно? – заботливо спросила Олимпия.
– Нет, пока ничего, – ответила Роза и снова улыбнулась Марио.
Ей нравилось шутить с молодым шофером.
Олимпия открыла дверь лифта, и с едва слышным шелестом кабина вознеслась на последний этаж. Они вышли в коридор, выдержанный в нежных матовых тонах: свет, цвет, вся обстановка. Марио опустил улыбающуюся Розу в другое кресло на колесиках. У кресла в почтительном ожидании стоял верный Клементе, старый, согнутый годами слуга. Голубые, подернутые пеленой глаза приветливо улыбались.
Клементе провел рядом с Розой всю жизнь. Еще мальчишкой оставил он родную ферму и следовал за Розой в ее сумасшедшей гонке по всему миру – сквозь годы, сквозь страны, сквозь жизнь. Он видел, как усмиряла она мужчин, лошадей, моторы; он видел, как она смеялась и плакала. А теперь Клементе наблюдал, как Роза умирала, но он не отдавал себе в этом отчета, потому что умирал вместе с ней.
– Ох, синьора Роза, если б вы знали… – затянул Клементе свою обычную присказку. – Если б вы знали… – твердил он, толкая слабыми руками кресло по мягкому плотному ковру.
Волнение сжимало ему горло, не давая говорить. Всю свою долгую жизнь Клементе жил чужими чувствами: радость, боль, возмущение или гнев никогда не бывали порождены его собственными переживаниями. Они лишь отражали события бурной жини Розы Летициа, урожденной Дуньяни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107