Кто знает, как все сложилось бы, не будь проклятый таллий так доступен. Я только напомню, что смертельная доза таллия - от 0,5 до 3 г. А доза, доставшаяся семье Лисичкиных, приблизительно в 1000 раз превышала предельно допустимую.
В зале стало очень тихо, когда на свидетельскую кафедру взошла врач института Склифосовского Шелухина. В её отделении находилась умиравшая Светлана. Врач немногословна и крайне сдержанна, и оттого все, что она говорила, леденило кровь.
- Испытывают ли отравленные таллием боли? - спросил судья.
Человек не может ни ходить, ни стоять, ни глотать, появляются признаки энцефалопатии - человек не ориентируется в пространстве... Даже при легком прикосновении возникает острая боль.
Екатерина Шамильевна, заглянув в свою зеленую тетрадку, именно Шелухину спросила про опьянение Светланы.
Прежде чем ответить "нет", Шелухина целую минуту просто смотрела на Катю.
* * *
Начиная обвинительную речь, прокурор сказал: такое впечатление, что эта квартира была пропитана ядом задолго до события, имевшего место 19 марта.
Именно так. День за днем яд разливался по углам этого дома, и все, что там происходило, начиналось и заканчивалось словом "квартира". Я не знаю, когда именно Екатерина Лисичкина пришла к твердому убеждению, что квартира является её неотъемлемой собственностью, но что это произошло - сомневаться не приходится. И не было в зале суда человека, который не обратил внимания на исступленно повторяемое ею: моя квартира, в моей квартире. Вы не поймете главного, если не прочувствуете, что Катя ни разу не произнесла слово "квартира" без местоимения "моя".
Есть на свете люди, которые всю жизнь ютятся по углам, страдают, и когда наконец становятся владельцами крошечного собственного жилища, костьми лягут - но за порог не пустят. Этих людей я понимаю. Но откуда взялась эта неистовая страсть у Кати? Она вышла замуж за Михаила, будучи юной девушкой. В Москву она приехала из Кемеровской области, и поэтому когда Михаил получил две великолепные комнаты в коммунальной квартире великолепного "комитетского" дома на Фрунзенской набережной, уже одно это смело можно было определять словом "счастье". Да, обмен комнат на квартиру был творением её рук, она и её мать произвели поистине головокружительный многовитковый маневр, - но все же когда она пришла к убеждению, что Михаил не имеет права ни на что?
Осмелюсь предположить, что вирус квартирной лихорадки был у Кати в крови. Она была к нему предрасположена. И без устали культивировала в себе образ оскорбленной жены. Собственно, именно этот образ, отточенный ею до совершенства, растиражированный в десятках заявлений в милицию, и завершил эту чудовищную конструкцию.
Когда они развелись, Михаил долго жил у матери, потом познакомился со Светланой, жил у неё в комнате в коммунальной квартире. А потом Света стала его "пилить": у тебя есть часть квартиры. И они въехали на Саввинскую.
Это был не безупречный поступок, а говоря прямо - просто роковой, потому что решать квартирный вопрос можно и нужно было при помощи Светиной комнаты. Нет на свете женщины, которая осталась бы безучастна к появлению бывшего мужа - пусть даже она сама подала на развод! - с новой семьей. Тем более безрассудно это было по отношению именно к Кате, которая имела обыкновение при каждом удобном случае бежать в милицию. Вряд ли это можно считать психозом, неврастенией - это стиль. Он был возведен в квадрат той властью, которая все вопросы личной жизни предпочитала решать в парткоме.
Так или иначе, Катя всем поведением дала понять Михаилу, что ни сантиметра жилплощади, ни кастрюли, ни ломаной вилки она никому на свете не уступит. Ее адвокат то и дело пытался воспользоваться её вещевой лихорадкой в целях защиты. Каждому участнику процесса, в том числе и матери Михаила, она задавала вопросы, занесенные в длинные списки: где моя люстра? Что с моей стиральной машиной? Ей говорят - вы обвиняетесь в отравлении четырех человек, а она в ответ: Раиса Ивановна распродала все мои вещи, она должна быть за это наказана. Ей говорят: вы причинили особые мучения, а она отвечает - меня обокрали, где детская стенка?
Попытки представить такое состояние души как болезненное кажутся мне очевидно несостоятельными. Интересно закончилась судебная тяжба двух английских джентльменов, живущих в пригороде Бирмингема. 20 лет господин Джонс судился со своим соседом господином Стэнтоном из-за высоты зеленой изгороди, разделяющей владения соседей. Тяжба закончилась, г-н Стэнтон проиграл, но что-то не слышно, чтобы двух подданных британской короны объявили душевнобольными. Жадность и упрямство - сильнейшие человеческие страсти. Врач тут ни при чем.
Потрясающее умение концентрироваться, сила воли и целе-устремленность - качества, которые никто не сможет оспорить у Кати, явившейся на заседание суда в весеннем розовом платье в черный горошек.
Из акта судебно-психиатрической экспертизы № 499 от 18 апреля: "Могла и может отдавать себе отчет в своих действиях и ими руководить. Испытуемая клинически ясна".
Из характеристики по месту учебы: "Была склонна к научно-исследовательской работе".
Среди тех, кто был в курсе событий, стремительно набиравших силу в квартире на Саввинской, первое место должны поделить судья Жуков из Хамовнического суда и сотрудники 7-го отделения милиции.
Кто может объяснить, чем руководствовался народный судья Жуков, целый год отказывая Михаилу Лисичкину в разделе лицевого счета? Быть может, тем, что не хватило нескольких сантиметров, как, бывало, отказывали в постановке на учет в жилотделе тем, у кого площадь квартиры была на ладонь больше нормы?
Мише растолковали, что, если Кате оставить одну комнату (а в квартире их было две), Катины и Юрины права будут ущемлены. Кто-то в суде дал совет: родите ещё одного ребенка - и все. А что "все"? Сантиметров бы прибавилось? И заметьте: за год, в течение которого в суде мусолили это, как выяснилось, смертельное дело, Михаил и Катя сумели бы подыскать варианты и разъехаться. У Кати из рук забрали бы её оружие - тот аргумент, что вместе они находиться не могут.
Немыслимое унижение, которое приходится пережить в суде людям, попавшим в истинно безвыходное положение, очень часто бывает источником социальных трагедий. И никто за это не отвечает. Садисты в судейских мантиях, от сумасбродства которых подчас зависит жизнь семьи, знают, что они неуязвимы. Вот и на этот раз судья Жуков, ставший заочным участником уникального судебного процесса, уже, должно быть, и фамилии-то забыл. А зачем голову забивать? Они больше не придут. Умерли.
А как чувствуют себя сотрудники 7-го отделения милиции, куда умирающий Михаил Лисичкин успел доставить заявление о том, что произошло в квартире?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
В зале стало очень тихо, когда на свидетельскую кафедру взошла врач института Склифосовского Шелухина. В её отделении находилась умиравшая Светлана. Врач немногословна и крайне сдержанна, и оттого все, что она говорила, леденило кровь.
- Испытывают ли отравленные таллием боли? - спросил судья.
Человек не может ни ходить, ни стоять, ни глотать, появляются признаки энцефалопатии - человек не ориентируется в пространстве... Даже при легком прикосновении возникает острая боль.
Екатерина Шамильевна, заглянув в свою зеленую тетрадку, именно Шелухину спросила про опьянение Светланы.
Прежде чем ответить "нет", Шелухина целую минуту просто смотрела на Катю.
* * *
Начиная обвинительную речь, прокурор сказал: такое впечатление, что эта квартира была пропитана ядом задолго до события, имевшего место 19 марта.
Именно так. День за днем яд разливался по углам этого дома, и все, что там происходило, начиналось и заканчивалось словом "квартира". Я не знаю, когда именно Екатерина Лисичкина пришла к твердому убеждению, что квартира является её неотъемлемой собственностью, но что это произошло - сомневаться не приходится. И не было в зале суда человека, который не обратил внимания на исступленно повторяемое ею: моя квартира, в моей квартире. Вы не поймете главного, если не прочувствуете, что Катя ни разу не произнесла слово "квартира" без местоимения "моя".
Есть на свете люди, которые всю жизнь ютятся по углам, страдают, и когда наконец становятся владельцами крошечного собственного жилища, костьми лягут - но за порог не пустят. Этих людей я понимаю. Но откуда взялась эта неистовая страсть у Кати? Она вышла замуж за Михаила, будучи юной девушкой. В Москву она приехала из Кемеровской области, и поэтому когда Михаил получил две великолепные комнаты в коммунальной квартире великолепного "комитетского" дома на Фрунзенской набережной, уже одно это смело можно было определять словом "счастье". Да, обмен комнат на квартиру был творением её рук, она и её мать произвели поистине головокружительный многовитковый маневр, - но все же когда она пришла к убеждению, что Михаил не имеет права ни на что?
Осмелюсь предположить, что вирус квартирной лихорадки был у Кати в крови. Она была к нему предрасположена. И без устали культивировала в себе образ оскорбленной жены. Собственно, именно этот образ, отточенный ею до совершенства, растиражированный в десятках заявлений в милицию, и завершил эту чудовищную конструкцию.
Когда они развелись, Михаил долго жил у матери, потом познакомился со Светланой, жил у неё в комнате в коммунальной квартире. А потом Света стала его "пилить": у тебя есть часть квартиры. И они въехали на Саввинскую.
Это был не безупречный поступок, а говоря прямо - просто роковой, потому что решать квартирный вопрос можно и нужно было при помощи Светиной комнаты. Нет на свете женщины, которая осталась бы безучастна к появлению бывшего мужа - пусть даже она сама подала на развод! - с новой семьей. Тем более безрассудно это было по отношению именно к Кате, которая имела обыкновение при каждом удобном случае бежать в милицию. Вряд ли это можно считать психозом, неврастенией - это стиль. Он был возведен в квадрат той властью, которая все вопросы личной жизни предпочитала решать в парткоме.
Так или иначе, Катя всем поведением дала понять Михаилу, что ни сантиметра жилплощади, ни кастрюли, ни ломаной вилки она никому на свете не уступит. Ее адвокат то и дело пытался воспользоваться её вещевой лихорадкой в целях защиты. Каждому участнику процесса, в том числе и матери Михаила, она задавала вопросы, занесенные в длинные списки: где моя люстра? Что с моей стиральной машиной? Ей говорят - вы обвиняетесь в отравлении четырех человек, а она в ответ: Раиса Ивановна распродала все мои вещи, она должна быть за это наказана. Ей говорят: вы причинили особые мучения, а она отвечает - меня обокрали, где детская стенка?
Попытки представить такое состояние души как болезненное кажутся мне очевидно несостоятельными. Интересно закончилась судебная тяжба двух английских джентльменов, живущих в пригороде Бирмингема. 20 лет господин Джонс судился со своим соседом господином Стэнтоном из-за высоты зеленой изгороди, разделяющей владения соседей. Тяжба закончилась, г-н Стэнтон проиграл, но что-то не слышно, чтобы двух подданных британской короны объявили душевнобольными. Жадность и упрямство - сильнейшие человеческие страсти. Врач тут ни при чем.
Потрясающее умение концентрироваться, сила воли и целе-устремленность - качества, которые никто не сможет оспорить у Кати, явившейся на заседание суда в весеннем розовом платье в черный горошек.
Из акта судебно-психиатрической экспертизы № 499 от 18 апреля: "Могла и может отдавать себе отчет в своих действиях и ими руководить. Испытуемая клинически ясна".
Из характеристики по месту учебы: "Была склонна к научно-исследовательской работе".
Среди тех, кто был в курсе событий, стремительно набиравших силу в квартире на Саввинской, первое место должны поделить судья Жуков из Хамовнического суда и сотрудники 7-го отделения милиции.
Кто может объяснить, чем руководствовался народный судья Жуков, целый год отказывая Михаилу Лисичкину в разделе лицевого счета? Быть может, тем, что не хватило нескольких сантиметров, как, бывало, отказывали в постановке на учет в жилотделе тем, у кого площадь квартиры была на ладонь больше нормы?
Мише растолковали, что, если Кате оставить одну комнату (а в квартире их было две), Катины и Юрины права будут ущемлены. Кто-то в суде дал совет: родите ещё одного ребенка - и все. А что "все"? Сантиметров бы прибавилось? И заметьте: за год, в течение которого в суде мусолили это, как выяснилось, смертельное дело, Михаил и Катя сумели бы подыскать варианты и разъехаться. У Кати из рук забрали бы её оружие - тот аргумент, что вместе они находиться не могут.
Немыслимое унижение, которое приходится пережить в суде людям, попавшим в истинно безвыходное положение, очень часто бывает источником социальных трагедий. И никто за это не отвечает. Садисты в судейских мантиях, от сумасбродства которых подчас зависит жизнь семьи, знают, что они неуязвимы. Вот и на этот раз судья Жуков, ставший заочным участником уникального судебного процесса, уже, должно быть, и фамилии-то забыл. А зачем голову забивать? Они больше не придут. Умерли.
А как чувствуют себя сотрудники 7-го отделения милиции, куда умирающий Михаил Лисичкин успел доставить заявление о том, что произошло в квартире?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154