У меня плащ твоего отца. Я не замерзну.
– Это теперь твой плащ, – пробормотала она, пока он помогал ей надеть второй сапог.
– Разве? – Он невесело улыбнулся. – Даже сейчас я не уверен. – Он встал на ноги.
– Ты всегда носил его по-своему, – возразила она.
Он направился к двери.
– Не стоит подслащать пилюлю, – возразил он. – Он давит мне на плечи, когда я надеваю его.
– Все время? – Она тоже встала и пошла за ним.
– Нет, не все, – признал он, – и все же я знал, что я делал.
Она поверила ему. Она редко видела Симона в растерянности или испытывающим неловкость в какой бы то ни было ситуации. Сказывается его придворная выучка, подумала она. И кроме того, самоуверенность, сквозь которую ей так и не удалось пробиться.
Он легко обнял ее за плечи.
– И никогда об этом не жалел.
Пришла очередь Матильде улыбаться.
– Тебе тоже не следует подслащивать пилюлю. – Она высвободилась из его объятий, доказав, что способна это сделать, и пошла к лошадям.
В комнате Джудит в монастыре было почти так же холодно, как на улице, где мороз украсил деревья серебристым инеем и воздух казался хрупким, как стекло.
Когда Матильда вслед за монахиней вошла в комнату, зубы ее начали стучать.
– Почему здесь нет жаровни? – спросила она. Монахиня виновато покачала головой:
– Леди Джудит сказала, что в этом нет необходимости. Мы принесли одну и хотели разжечь, но она так рассердилась, и мать настоятельница сказала, что нам следует уважать ее желания.
Желания умирающей. Слов этих не было произнесено, но они повисли в воздухе, как белый пар, вырывающийся изо рта Матильды. В комнате было пусто, как в склепе. Голые стены, только распятие – страдающий Христос с выступающими ребрами на фоне белой известки. Около кровати – два простых сундука, на одном свеча, с трудом разгоняющая темноту. Рядом сидит Сибилла с распухшими от слез глазами и покрасневшим от холода носом. В руке она держит серебряный кубок, до половины наполненный какой-то темной жидкостью. На кровати, на высоко поднятых подушках, чтобы облегчить дыхание, полулежит Джудит. На сером ее лице выделяются яркие лихорадочные пятна. Поседевшие волосы заплетены в одну косу, которая лежит, как веревка, на ее затухающем сердце. Ввалившиеся глаза закрыты, но она в ясном уме и все понимает – пальцы перебирают четки, а губы шевелятся, как будто она читает молитву.
Матильда подошла к кровати, следом за ней – Симон. Звук их шагов не потревожил Джудит. Она продолжала бормотать.
– Ох, миледи, слава Богу, что вы приехали. Я не знала, что будет! – Сибилла быстро встала и обняла Матильду. По ее щекам текли слезы. – Она так вас ждала! Посыльного отправили и к вашей сестре, но она сможет приехать только через несколько дней, а у моей госпожи нет времени ждать.
– Сибилла, помолчи. У тебя язык всегда был без костей. – Голос Джудит был тихим и слабым, последние слова дались ей с трудом.
– Мама! – Матильда оттолкнула Сибиллу и опустилась на колени у кровати. Взяла ледяные, высохшие руки матери в свои и попыталась согреть. – Ты должна была прислать за мной раньше.
– Чтобы ты дольше могла видеть, как я умираю? Зачем?
Матильда потерла холодные руки матери.
– Чтобы побыть с тобой, – пояснила она. – Чтобы утешить и помочь. – Ей трудно было говорить, горло перехватило, но так всегда было в присутствии матери.
В комнате слышалось только тяжелое дыхание умирающей.
– Мне не нужны ни утешения, ни помощь, – с трудом произнесла Джудит. – Я уже так привыкла без них обходиться, что их отсутствие меня не беспокоит. – Ее губы растянулись в подобие улыбки. – Вместо этого у меня есть гордость… или была. – Она с трудом сглотнула. Матильда взяла чашу с вином и поднесла к губам матери. Та сделала всего один глоток и снова положила голову на подушку. – Но я рада, что ты приехала. – Голос ее был тише шепота и затих совсем, когда глаза остановились на чем-то за спиной Матильды и расширились от страха и изумления.
– Выйди из тени, – прохрипела она. – Я плохо вижу…
Симон сделал шаг вперед, и свет свечи осветил его синий плащ и белую опушку. На белой стене отражалась его тень – смутная и искаженная, напоминавшая больше медведя, чем человека.
– Мадам, – сказал он, подходя к кровати, и, наклонившись, поцеловал ее в холодный лоб.
Матильда увидела, как задрожала мать, и поняла, что той на мгновение показалось, будто призрак ее бывшего мужа вошел в комнату.
– Я виновата, – прохрипела Джудит. – Меня обманули, но все равно я виновата… Может быть, Бог меня и простит, но я сама никогда себя не прощу.
– Успокойся, не надо так убиваться, – прошептала Матильда. – Она сжала ее холодные руки, стараясь отдать им часть своего тепла и жизненных сил. Она слышала, как за спиной рыдает Сибилла. – Мой… мой отец не хотел бы видеть тебя такой.
– Ну, конечно нет… ведь он святой! – Слабый голос был полон горечи. – Его почитают за то, что я считала его слабостью.
Матильда еле сдержалась, чтобы не вскочить и не повернуться к матери спиной. Чтобы не излить всю собственную горечь и раздражение. Наверное, Симон заметил ее борьбу, потому что она уловила его обеспокоенный взгляд. Он слегка качнул головой в молчаливой поддержке, явно советуя промолчать.
Закусив губу, она осталась на месте и вдруг почувствовала радость, что не приехала раньше.
– Я его любила, – прошептала Джудит, и внезапно из ее глаз выкатились две крупные слезы и потекли, по щекам. – Несмотря на все, я его любила. – У нее уже не осталось сил, чтобы плакать. Тело сотрясали судороги.
Матильда в страхе наблюдала за ней, боясь, что она в любой момент может умереть. Однако судороги прекратились, и, хотя Джудит дышала, как давно вытащенная из воды рыба, взгляд ее был осмысленным. Она протянула руку, чтобы коснуться белого меха на плаще Симона.
– Тогда это все, что имеет значение, – произнес Симон и, сняв плащ, накрыл им Джудит. – Все остальное надо забыть.
Она смотрела на него, осознавая его слова, дыхание ее стало ровнее, и она уже не так отчаянно цеплялась за мех.
– А Уолтеф смог забыть? – спросила она.
– Да, – без колебаний ответил Симон, глядя ей в глаза.
– Ты говоришь то, что я хотела бы слышать…
– Я говорю вам правду.
Она уже переборола себя и снова взяла себя в руки.
– Я рада, что ты муж моей дочери, а не мой, – сказала она и погладила мех.
– Я тоже, – ответил Симон. Джудит едва заметно улыбнулась.
– Я слышала, что ты не отказался от своей клятвы крестоносца, – продолжила она, собравшись с силами.
– Нет, belle mere, – мрачно признался Симон.
– Тогда помолись за меня.
– С радостью. – Симон склонил голову и отошел от постели, оставив ей плащ. Если ему и было без плаща холодно, он ничем этого не показал.
Джудит закрыла глаза и заснула, продолжая цепляться за мех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Это теперь твой плащ, – пробормотала она, пока он помогал ей надеть второй сапог.
– Разве? – Он невесело улыбнулся. – Даже сейчас я не уверен. – Он встал на ноги.
– Ты всегда носил его по-своему, – возразила она.
Он направился к двери.
– Не стоит подслащать пилюлю, – возразил он. – Он давит мне на плечи, когда я надеваю его.
– Все время? – Она тоже встала и пошла за ним.
– Нет, не все, – признал он, – и все же я знал, что я делал.
Она поверила ему. Она редко видела Симона в растерянности или испытывающим неловкость в какой бы то ни было ситуации. Сказывается его придворная выучка, подумала она. И кроме того, самоуверенность, сквозь которую ей так и не удалось пробиться.
Он легко обнял ее за плечи.
– И никогда об этом не жалел.
Пришла очередь Матильде улыбаться.
– Тебе тоже не следует подслащивать пилюлю. – Она высвободилась из его объятий, доказав, что способна это сделать, и пошла к лошадям.
В комнате Джудит в монастыре было почти так же холодно, как на улице, где мороз украсил деревья серебристым инеем и воздух казался хрупким, как стекло.
Когда Матильда вслед за монахиней вошла в комнату, зубы ее начали стучать.
– Почему здесь нет жаровни? – спросила она. Монахиня виновато покачала головой:
– Леди Джудит сказала, что в этом нет необходимости. Мы принесли одну и хотели разжечь, но она так рассердилась, и мать настоятельница сказала, что нам следует уважать ее желания.
Желания умирающей. Слов этих не было произнесено, но они повисли в воздухе, как белый пар, вырывающийся изо рта Матильды. В комнате было пусто, как в склепе. Голые стены, только распятие – страдающий Христос с выступающими ребрами на фоне белой известки. Около кровати – два простых сундука, на одном свеча, с трудом разгоняющая темноту. Рядом сидит Сибилла с распухшими от слез глазами и покрасневшим от холода носом. В руке она держит серебряный кубок, до половины наполненный какой-то темной жидкостью. На кровати, на высоко поднятых подушках, чтобы облегчить дыхание, полулежит Джудит. На сером ее лице выделяются яркие лихорадочные пятна. Поседевшие волосы заплетены в одну косу, которая лежит, как веревка, на ее затухающем сердце. Ввалившиеся глаза закрыты, но она в ясном уме и все понимает – пальцы перебирают четки, а губы шевелятся, как будто она читает молитву.
Матильда подошла к кровати, следом за ней – Симон. Звук их шагов не потревожил Джудит. Она продолжала бормотать.
– Ох, миледи, слава Богу, что вы приехали. Я не знала, что будет! – Сибилла быстро встала и обняла Матильду. По ее щекам текли слезы. – Она так вас ждала! Посыльного отправили и к вашей сестре, но она сможет приехать только через несколько дней, а у моей госпожи нет времени ждать.
– Сибилла, помолчи. У тебя язык всегда был без костей. – Голос Джудит был тихим и слабым, последние слова дались ей с трудом.
– Мама! – Матильда оттолкнула Сибиллу и опустилась на колени у кровати. Взяла ледяные, высохшие руки матери в свои и попыталась согреть. – Ты должна была прислать за мной раньше.
– Чтобы ты дольше могла видеть, как я умираю? Зачем?
Матильда потерла холодные руки матери.
– Чтобы побыть с тобой, – пояснила она. – Чтобы утешить и помочь. – Ей трудно было говорить, горло перехватило, но так всегда было в присутствии матери.
В комнате слышалось только тяжелое дыхание умирающей.
– Мне не нужны ни утешения, ни помощь, – с трудом произнесла Джудит. – Я уже так привыкла без них обходиться, что их отсутствие меня не беспокоит. – Ее губы растянулись в подобие улыбки. – Вместо этого у меня есть гордость… или была. – Она с трудом сглотнула. Матильда взяла чашу с вином и поднесла к губам матери. Та сделала всего один глоток и снова положила голову на подушку. – Но я рада, что ты приехала. – Голос ее был тише шепота и затих совсем, когда глаза остановились на чем-то за спиной Матильды и расширились от страха и изумления.
– Выйди из тени, – прохрипела она. – Я плохо вижу…
Симон сделал шаг вперед, и свет свечи осветил его синий плащ и белую опушку. На белой стене отражалась его тень – смутная и искаженная, напоминавшая больше медведя, чем человека.
– Мадам, – сказал он, подходя к кровати, и, наклонившись, поцеловал ее в холодный лоб.
Матильда увидела, как задрожала мать, и поняла, что той на мгновение показалось, будто призрак ее бывшего мужа вошел в комнату.
– Я виновата, – прохрипела Джудит. – Меня обманули, но все равно я виновата… Может быть, Бог меня и простит, но я сама никогда себя не прощу.
– Успокойся, не надо так убиваться, – прошептала Матильда. – Она сжала ее холодные руки, стараясь отдать им часть своего тепла и жизненных сил. Она слышала, как за спиной рыдает Сибилла. – Мой… мой отец не хотел бы видеть тебя такой.
– Ну, конечно нет… ведь он святой! – Слабый голос был полон горечи. – Его почитают за то, что я считала его слабостью.
Матильда еле сдержалась, чтобы не вскочить и не повернуться к матери спиной. Чтобы не излить всю собственную горечь и раздражение. Наверное, Симон заметил ее борьбу, потому что она уловила его обеспокоенный взгляд. Он слегка качнул головой в молчаливой поддержке, явно советуя промолчать.
Закусив губу, она осталась на месте и вдруг почувствовала радость, что не приехала раньше.
– Я его любила, – прошептала Джудит, и внезапно из ее глаз выкатились две крупные слезы и потекли, по щекам. – Несмотря на все, я его любила. – У нее уже не осталось сил, чтобы плакать. Тело сотрясали судороги.
Матильда в страхе наблюдала за ней, боясь, что она в любой момент может умереть. Однако судороги прекратились, и, хотя Джудит дышала, как давно вытащенная из воды рыба, взгляд ее был осмысленным. Она протянула руку, чтобы коснуться белого меха на плаще Симона.
– Тогда это все, что имеет значение, – произнес Симон и, сняв плащ, накрыл им Джудит. – Все остальное надо забыть.
Она смотрела на него, осознавая его слова, дыхание ее стало ровнее, и она уже не так отчаянно цеплялась за мех.
– А Уолтеф смог забыть? – спросила она.
– Да, – без колебаний ответил Симон, глядя ей в глаза.
– Ты говоришь то, что я хотела бы слышать…
– Я говорю вам правду.
Она уже переборола себя и снова взяла себя в руки.
– Я рада, что ты муж моей дочери, а не мой, – сказала она и погладила мех.
– Я тоже, – ответил Симон. Джудит едва заметно улыбнулась.
– Я слышала, что ты не отказался от своей клятвы крестоносца, – продолжила она, собравшись с силами.
– Нет, belle mere, – мрачно признался Симон.
– Тогда помолись за меня.
– С радостью. – Симон склонил голову и отошел от постели, оставив ей плащ. Если ему и было без плаща холодно, он ничем этого не показал.
Джудит закрыла глаза и заснула, продолжая цепляться за мех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102