– Посланник от короля, – тихо прошептал он, обращаясь к Матильде.
Человек спешился, при этом слегка подпрыгнув, потому что лошадь была для него крупной. Но он мог похвастаться крепким телосложением, и можно было догадаться, что он умеет обходиться с мечом, прикрепленным к его поясу.
– Не столько новости, милорд, сколько вызов. – Он залез в сумку, висящую на его левом плече, и достал оттуда пакет с печатью короля Вильгельма Руфуса. – Он хочет, чтобы вы отправились в Нормандию. В Нортгемптоне мне сказали, что вы здесь.
Симон взял пакет из протянутой руки. Матильда, наблюдающая за ним, словно перенеслась в детство. Она видела въехавшего во двор Ральфа де Гала и почувствовала, как объятия, в которых ее держал отец, слабеют и его внимание переносится на его друга. Она вспомнила ярость и боль, которые почувствовала, а также боязнь быть наказанной за истерику, которую она устроила, когда отец уезжал со своим другом. И после этого все изменилось.
Ощущение было таким сильным, что после голодной бессонной ночи она чуть не упала в обморок, тяжело привалившись к Симону. Он удержал ее, и она услышала, как он кого-то позвал. Через мгновение она почувствовала, что ее несут, не обращая внимания на ее попытки вырваться и слабые уверения, что ей уже лучше. Матильду привели в лазарет и посадили на мягкий стул у огня, и ей показалось, что колесо проделало полный круг.
После горячей каши и двух чашек меда она почувствовала себя лучше и уверила ухаживающих за ней монахинь, что она не хочет лечь и отдохнуть.
– У меня уйма дел, – пояснила она. Покинув лазарет, Матильда пошла в часовню – все уже было готово к переносу туда тела матери, где она будет лежать перед алтарем. Матильда договорилась с настоятельницей о молитвах, приняла соболезнования, как подобает, со словами благодарности и опущенными глазами, и побежала разыскивать Симона, с тревогой подумав, что он уже уехал.
Она нашла его в конюшне, где он смотрел, как лошади меняют подкову. Он посмотрел на нее с тревогой.
– Тебе лучше? – Он взял ее руки в свои.
– Достаточно хорошо, чтобы я сделала все, что от меня требуется, – ответила Матильда. Она показала на лошадь, с которой возился грум. – Можешь не говорить. Я знаю, что ты уедешь, прежде чем колокола пробьют к вечерне.
Он вздохнул и высвободил одну руку, чтобы откинуть волосы со лба.
– Король желает видеть меня командиром на поле битвы. Дело срочное. Я уже послал человека в Хантингдон с указанием провести перекличку. Сейчас я возвращаюсь в Нортгемптон с той же целью. Матильда, я…
Она быстро закрыла ему рот ладонью.
– Не пытайся подсластить пилюлю, – попросила она. – Ты обязан выполнить приказ короля.
Симон облегченно вздохнул. Он явно ждал, что она начнет рыдать и цепляться за него. Той ее, детской, части ужасно хотелось так и поступить, но женщина в ней сдержалась.
– Обещай мне только, что ты сообщишь мне, где ты и что делаешь. – Она старалась говорить ровным голосом. – Хуже всего неизвестность.
Грум вывел лошадь во двор, оседлал ее и направил к воротам. Симон сунул груму серебряную монету.
– Я буду в часовне на молитве.
Грум отсалютовал и уехал.
Симон повернулся к Матильде и потянул ее в денник, где сена было по колено и где только что стояла его лошадь.
– Я обещаю. – Он крепко ее обнял и, не обращая внимания на суетящихся грумов и слуг, целовал до тех пор, пока она не начала задыхаться. – Где бы мы ни были, я обещаю. – Она через свое платье и его тунику чувствовала, как затвердел его член, и начала тереться о него, негромко вскрикивая. Поступать так в тот момент, когда ее мать готовят к погребению, было явным нарушением приличий, но ей так необходимо было почувствовать себя живой… К тому же Симон вскоре уезжал. Если они не попрощаются как следует сейчас, другого времени не будет.
Хотя любовные игры начал он, продолжила Матильда. Она вывернулась из объятий, но только для того, чтобы зайти поглубже в конюшню, в самый дальний денник, полный чистой свежей соломы.
– Мать была бы потрясена, – прошептала она, притягивая его к себе, – но я покаюсь потом.
– Нет, – возразил Симон, беря ее лицо в ладони и задерживаясь на пороге дикой похоти для момента нежности, – глубоко в душе твоя мать нам бы позавидовала. Не надо каяться, радуйся.
Глава 39
Замок Жизор, нормандская граница, март 1098 года
Сняв шлем и сбросив с плеча щит, Симон, хромая, вошел в большой зал замка Жизор. Он был зол до крайности, ему с трудом удавалось сдерживаться.
Виновник его ярости сидел, положив ноги в сапогах на стол, и пил из красивой серебряной чаши. Плащ, шлем и пояс с мечом лежали под рукой. Робер де Беллем, злейший враг Симона, был боевым командиром у Жизора, а также отвечал за превращение небольшого приграничного бастиона во внушительную крепость. Он славился своими способностями строителя. Однако это не мешало Симону его ненавидеть. Де Беллем уже неоднократно и с удивительной легкостью переходил с одной стороны на другую. Пока Робер Нормандский был в Крестовом походе, де Беллем довольствовался служением Вильгельму Руфусу, но Симон сомневался, что это надолго. Слишком уж непоседливая была у барона натура. Единственным утешением было то, что он должен был вот-вот отбыть из Жизора на войну, которую Вильгельм Руфус вел против Гелиаса на Майне.
– Твой Жерар де Сериньи сжег еще одну деревню! – прорычал Симон, швыряя на стол свой шлем. – Зачем было строить этот замок, если мы опустошаем земли вокруг и восстанавливаем против себя людей? Ты что, не контролируешь тех людей, которых посылаешь за фуражом?
Де Беллем сузил серые глаза.
– Если он сжег деревню, значит, дознался, что там сочувствуют французам, – сказал он. – Можно найти вошь даже в чистых волосах. А ты знаешь, как быстро они плодятся. – Он щелкнул указательным и большим пальцами.
Симон поморщился от отвращения и потянулся через барона за кувшином с вином, вынудив того откинуться назад и вдыхать запах застарелого пота из-под своей подмышки. Налив вина в чашу, он сел на скамью, протянувшуюся вдоль всего помоста.
– Надеюсь, Жерар де Сериньи едет с тобой?
Де Беллем допил вино, бросил чашу слуге, чтобы тот ее вымыл, и поднялся. В отличие от Симона, который только что вернулся из дозора и был покрыт грязью, де Беллем сверкал, как статуя в церкви, – нигде ни пятна, ни пылинки.
– Нет, – ответил он с дразнящей улыбкой, – де Сериньи остается здесь, будет помощником у Хью Лупуса. Я могу без него обойтись, а ты, что бы ты о нем ни думал, в таких людях нуждаешься. По крайней мере, французы их не поймают.
Ярость Симона уже готова была вырваться наружу. Две недели назад его и Хью Лупуса поймала на границе большая группа французских солдат. Выкуп был формальностью, его быстро заплатил Руфус, но де Беллем с той поры только об этом и говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Человек спешился, при этом слегка подпрыгнув, потому что лошадь была для него крупной. Но он мог похвастаться крепким телосложением, и можно было догадаться, что он умеет обходиться с мечом, прикрепленным к его поясу.
– Не столько новости, милорд, сколько вызов. – Он залез в сумку, висящую на его левом плече, и достал оттуда пакет с печатью короля Вильгельма Руфуса. – Он хочет, чтобы вы отправились в Нормандию. В Нортгемптоне мне сказали, что вы здесь.
Симон взял пакет из протянутой руки. Матильда, наблюдающая за ним, словно перенеслась в детство. Она видела въехавшего во двор Ральфа де Гала и почувствовала, как объятия, в которых ее держал отец, слабеют и его внимание переносится на его друга. Она вспомнила ярость и боль, которые почувствовала, а также боязнь быть наказанной за истерику, которую она устроила, когда отец уезжал со своим другом. И после этого все изменилось.
Ощущение было таким сильным, что после голодной бессонной ночи она чуть не упала в обморок, тяжело привалившись к Симону. Он удержал ее, и она услышала, как он кого-то позвал. Через мгновение она почувствовала, что ее несут, не обращая внимания на ее попытки вырваться и слабые уверения, что ей уже лучше. Матильду привели в лазарет и посадили на мягкий стул у огня, и ей показалось, что колесо проделало полный круг.
После горячей каши и двух чашек меда она почувствовала себя лучше и уверила ухаживающих за ней монахинь, что она не хочет лечь и отдохнуть.
– У меня уйма дел, – пояснила она. Покинув лазарет, Матильда пошла в часовню – все уже было готово к переносу туда тела матери, где она будет лежать перед алтарем. Матильда договорилась с настоятельницей о молитвах, приняла соболезнования, как подобает, со словами благодарности и опущенными глазами, и побежала разыскивать Симона, с тревогой подумав, что он уже уехал.
Она нашла его в конюшне, где он смотрел, как лошади меняют подкову. Он посмотрел на нее с тревогой.
– Тебе лучше? – Он взял ее руки в свои.
– Достаточно хорошо, чтобы я сделала все, что от меня требуется, – ответила Матильда. Она показала на лошадь, с которой возился грум. – Можешь не говорить. Я знаю, что ты уедешь, прежде чем колокола пробьют к вечерне.
Он вздохнул и высвободил одну руку, чтобы откинуть волосы со лба.
– Король желает видеть меня командиром на поле битвы. Дело срочное. Я уже послал человека в Хантингдон с указанием провести перекличку. Сейчас я возвращаюсь в Нортгемптон с той же целью. Матильда, я…
Она быстро закрыла ему рот ладонью.
– Не пытайся подсластить пилюлю, – попросила она. – Ты обязан выполнить приказ короля.
Симон облегченно вздохнул. Он явно ждал, что она начнет рыдать и цепляться за него. Той ее, детской, части ужасно хотелось так и поступить, но женщина в ней сдержалась.
– Обещай мне только, что ты сообщишь мне, где ты и что делаешь. – Она старалась говорить ровным голосом. – Хуже всего неизвестность.
Грум вывел лошадь во двор, оседлал ее и направил к воротам. Симон сунул груму серебряную монету.
– Я буду в часовне на молитве.
Грум отсалютовал и уехал.
Симон повернулся к Матильде и потянул ее в денник, где сена было по колено и где только что стояла его лошадь.
– Я обещаю. – Он крепко ее обнял и, не обращая внимания на суетящихся грумов и слуг, целовал до тех пор, пока она не начала задыхаться. – Где бы мы ни были, я обещаю. – Она через свое платье и его тунику чувствовала, как затвердел его член, и начала тереться о него, негромко вскрикивая. Поступать так в тот момент, когда ее мать готовят к погребению, было явным нарушением приличий, но ей так необходимо было почувствовать себя живой… К тому же Симон вскоре уезжал. Если они не попрощаются как следует сейчас, другого времени не будет.
Хотя любовные игры начал он, продолжила Матильда. Она вывернулась из объятий, но только для того, чтобы зайти поглубже в конюшню, в самый дальний денник, полный чистой свежей соломы.
– Мать была бы потрясена, – прошептала она, притягивая его к себе, – но я покаюсь потом.
– Нет, – возразил Симон, беря ее лицо в ладони и задерживаясь на пороге дикой похоти для момента нежности, – глубоко в душе твоя мать нам бы позавидовала. Не надо каяться, радуйся.
Глава 39
Замок Жизор, нормандская граница, март 1098 года
Сняв шлем и сбросив с плеча щит, Симон, хромая, вошел в большой зал замка Жизор. Он был зол до крайности, ему с трудом удавалось сдерживаться.
Виновник его ярости сидел, положив ноги в сапогах на стол, и пил из красивой серебряной чаши. Плащ, шлем и пояс с мечом лежали под рукой. Робер де Беллем, злейший враг Симона, был боевым командиром у Жизора, а также отвечал за превращение небольшого приграничного бастиона во внушительную крепость. Он славился своими способностями строителя. Однако это не мешало Симону его ненавидеть. Де Беллем уже неоднократно и с удивительной легкостью переходил с одной стороны на другую. Пока Робер Нормандский был в Крестовом походе, де Беллем довольствовался служением Вильгельму Руфусу, но Симон сомневался, что это надолго. Слишком уж непоседливая была у барона натура. Единственным утешением было то, что он должен был вот-вот отбыть из Жизора на войну, которую Вильгельм Руфус вел против Гелиаса на Майне.
– Твой Жерар де Сериньи сжег еще одну деревню! – прорычал Симон, швыряя на стол свой шлем. – Зачем было строить этот замок, если мы опустошаем земли вокруг и восстанавливаем против себя людей? Ты что, не контролируешь тех людей, которых посылаешь за фуражом?
Де Беллем сузил серые глаза.
– Если он сжег деревню, значит, дознался, что там сочувствуют французам, – сказал он. – Можно найти вошь даже в чистых волосах. А ты знаешь, как быстро они плодятся. – Он щелкнул указательным и большим пальцами.
Симон поморщился от отвращения и потянулся через барона за кувшином с вином, вынудив того откинуться назад и вдыхать запах застарелого пота из-под своей подмышки. Налив вина в чашу, он сел на скамью, протянувшуюся вдоль всего помоста.
– Надеюсь, Жерар де Сериньи едет с тобой?
Де Беллем допил вино, бросил чашу слуге, чтобы тот ее вымыл, и поднялся. В отличие от Симона, который только что вернулся из дозора и был покрыт грязью, де Беллем сверкал, как статуя в церкви, – нигде ни пятна, ни пылинки.
– Нет, – ответил он с дразнящей улыбкой, – де Сериньи остается здесь, будет помощником у Хью Лупуса. Я могу без него обойтись, а ты, что бы ты о нем ни думал, в таких людях нуждаешься. По крайней мере, французы их не поймают.
Ярость Симона уже готова была вырваться наружу. Две недели назад его и Хью Лупуса поймала на границе большая группа французских солдат. Выкуп был формальностью, его быстро заплатил Руфус, но де Беллем с той поры только об этом и говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102