Официальная средняя зарплата — двести рублей…
— Да? А мне говорили, что рабочие получают до семи тысяч…
— Они, может, и получают. Через страховые схемы. А бюджет, что характерно, при этом не получает ничего. Ни в фонд занятости, ни в пенсионный, ни в медицинский. А вы потом жалуетесь, что в больнице обезболивающих нет.
— Но это все мелочи, — продолжал губернатор. — Вот… фирма «Фармэкспорт». Учредители — Санычев, Гаибов, Чердынский. Фирма занимается поставками сырья на Тарский химико-фармацевтический комбинат. Вы знаете, что такое сырье для фармзавода?
Валерий вспомнил кое-какие объяснения Гаибова.
— Субстанция, — внезапно сказал он, — субстанция эритромицина, субстанция бетаферона и так далее.
— Истинно так. При этом половина субстанций производится в институте через дорогу. То есть «Фармэкспорт» за гроши закупает субстанцию, которую выработал сам комбинат, платит комбинату гроши же за ее переработку и продает дальше готовый продукт. Как, по-вашему, я как губернатор области должен относиться к тому, что руководство комбината кладет себе в карман миллионы, а врачам и учителям третий месяц не платят зарплату?
— Не вижу связи.
— Что?
— Я не вижу связи между заводом, с одной стороны, и врачами и учителями — с другой.
— Но…
— Насколько я знаю, в городе еще три химзавода. И куча всякого другого производства. «Тарскнефтеоргпереработка» не платит ни в бюджет, ни рабочим и не работает. Вас этот факт не интересует. Кубеевский льнокомбинат не платит ни в бюджет, ни рабочим, ни поставщикам. Вас этот факт тоже не интересует, не правда ли? Потому что между «Зарей» и льнокомбинатом большая разница, «Зарю» возглавляет лох, а льнокомбинат — бандит?
Губернатор усмехнулся.
— Между «Зарей» и льнокомбинатом действительно большая разница, Валерий Игоревич. И заключается она в том, что «Заря», не платя налогов, отравляет половину области. Вы были на Белом озере, куда они свозят отходы? Вы побывайте — там по воде можно ходить, аки по суху, только это уже не вода… Вы знаете, что у нас в этом году в роддоме ни одного ребенка полностью здорового не родилось? Три раза областная санэпидстанция приказывала закрыть комбинат, вы это знаете?
— Знаю, — сказал Валерий. — Санэпидстанция, комитет по охране здоровья и, если не ошибаюсь, региональное отделение ФКЦБ за несоблюдение законодательства в области ценных бумаг. Даже, кажется, какую-то отраву в китайском сырье нашли, причем, что характерно, китайские субстанции возят третий год, а отраву нашли сразу после вашей ссоры с Санычевым… Вы взяли единственное предприятие в области, которое работает, как часы, и трясете его, как мальчишка соседскую грушу. А когда груша поломается, что вы будете делать?
Губернатор усмехнулся.
— Довольно забавно слышать от человека вашей профессии, Валерий Игоревич, что я кого-то трясу, как грушу… Так просто и подмывает спросить: а вы, когда на фирму наезжаете, кого себе присматриваете: денежных лохов или что-нибудь вроде «Тарскнефтеоргпереработки?»
— Не понял. Вы рэкетир или губернатор?
Жечков устало прикрыл глаза.
— А бог его знает, Валерий Игоревич. Я только за то ручаюсь, что деньги, которые я добываю, я добываю не для себя. У меня, между прочим, квартира как была двухкомнатная, так и осталась. И езжу я на «Волге»…
— По утрам. А вечером, когда темно, уезжаете на «мерседесе».
Губернатор снова открыл глаза и теперь глядел на Валерия тяжелым, очень усталым взглядом.
Валерию внезапно стало как-то склизко и тошно. Разговор получался дурацкий, а позиция губернатора формально была безупречна. Работают, а налоги не платят. Налоги не платят, а воздух портят.
— А почему вы выгнали Борщака? — спросил Сазан.
— Что?
— Борщак был вашим замом, так? Что вы с ним не поделили?
Губернатор внезапно встал и распахнул шкафчик за своей спиной. Там стояла фигуристая, похожая на абстрактную скульптуру бутылка дорогого коньяка.
— Не хотите?
— Не пью.
— Понятно. Примерная генерация новых спортсменов. Не употребляют на завтрак ничего, кроме трупов… Кофе?
— Пожалуй.
Жечков нажал кнопку селектора.
— Лидочка, нам два кофе и еще принеси чистую рюмку.
— Да, так почему я уволил Афанасия Ивановича… В вас еврейской крови нет, Валерий Игоревич?
Валерий поколебался. Вопросов о своем происхождении Нестеренко не любил. Строго говоря, все, что было достоверно известно, так это то, что матушка его была наполовину русской, наполовину украинкой. Что же до отца — об отце история умалчивала. Кандидатов на эту роль было столько, сколько было грузчиков в магазинах, где убиралась со своей грязной тряпкой уборщица Валя.
— А бог его знает. Вроде нет, — хмуро сказал Валерий.
— Вот и во мне нет, хотя, надо сказать, господин Борщак недавно разослал по всем ящикам листовки, где я изображен в ермолке. Видимо, еврейское происхождение, с точки зрения г-на Борщака, — это еще покруче компромат, чем дача и «мерседес». А вот друзей у меня было очень много среди евреев. Техническая интеллигенция, знаете ли. И в восьмидесятые годы они все, понятное дело, потянулись в эмиграцию. Вы никогда эмигрантов не провожали?
— Нет.
— Ну да. Вам тогда, наверное, лет пятнадцать было… И я не провожал. За карьеру испугался. Но мне рассказывали, как это было… Шум, грязь… к таможенной стойке очередь человек в триста. Люди все продали, а что не продали, то тащат с собой… И вот тут-то для таможенников наступает самое время их обирать. Расчет прост: если ты эмигранта пригрозишь с рейса снять, так он все оставит, обручальное кольцо как контрабанду оставит, лишь бы улететь. Наживались жутко. Вынимали все — серебряные ложечки, старые книги.
Но отнять — это мало. Чтобы у человека отнять — его надо сначала унизить. Пусть женщина, которой семьдесят лет, поползает с чемоданами от одной стойки к другой. Пусть у старого профессора возьмут подарочную трость и распилят ее на части на предмет контрабанды. Не знаю, где тут кончается расчет и начинается садизм. Наверное, таможенникам было важно убедить себя, что те, кого они грабят, — это не люди. Когда ты на таможне сдираешь с книг обложку, а владелец книг стоит перед тобой и молча плачет, тогда ты, наверное, убеждаешься, что он трус. А может быть, ты завидуешь ему, что через несколько часов он будет в свободном мире, а ты останешься здесь, и тебе важно выместить свой пролетарский гнев на предателях родины. Не знаю.
У меня был приятель — Веня Элинсон. Он сейчас живет в США, хороший физик. Они улетали вдвоем — Веня и его отец, Абрам. А долетел он один. Его отец был болен диабетом, и на таможне у него отобрали инсулин. Еще у Вени отобрали рукопись с докторской диссертацией. Таможенник сказал: «А откуда я знаю, что это ваша рукопись?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Да? А мне говорили, что рабочие получают до семи тысяч…
— Они, может, и получают. Через страховые схемы. А бюджет, что характерно, при этом не получает ничего. Ни в фонд занятости, ни в пенсионный, ни в медицинский. А вы потом жалуетесь, что в больнице обезболивающих нет.
— Но это все мелочи, — продолжал губернатор. — Вот… фирма «Фармэкспорт». Учредители — Санычев, Гаибов, Чердынский. Фирма занимается поставками сырья на Тарский химико-фармацевтический комбинат. Вы знаете, что такое сырье для фармзавода?
Валерий вспомнил кое-какие объяснения Гаибова.
— Субстанция, — внезапно сказал он, — субстанция эритромицина, субстанция бетаферона и так далее.
— Истинно так. При этом половина субстанций производится в институте через дорогу. То есть «Фармэкспорт» за гроши закупает субстанцию, которую выработал сам комбинат, платит комбинату гроши же за ее переработку и продает дальше готовый продукт. Как, по-вашему, я как губернатор области должен относиться к тому, что руководство комбината кладет себе в карман миллионы, а врачам и учителям третий месяц не платят зарплату?
— Не вижу связи.
— Что?
— Я не вижу связи между заводом, с одной стороны, и врачами и учителями — с другой.
— Но…
— Насколько я знаю, в городе еще три химзавода. И куча всякого другого производства. «Тарскнефтеоргпереработка» не платит ни в бюджет, ни рабочим и не работает. Вас этот факт не интересует. Кубеевский льнокомбинат не платит ни в бюджет, ни рабочим, ни поставщикам. Вас этот факт тоже не интересует, не правда ли? Потому что между «Зарей» и льнокомбинатом большая разница, «Зарю» возглавляет лох, а льнокомбинат — бандит?
Губернатор усмехнулся.
— Между «Зарей» и льнокомбинатом действительно большая разница, Валерий Игоревич. И заключается она в том, что «Заря», не платя налогов, отравляет половину области. Вы были на Белом озере, куда они свозят отходы? Вы побывайте — там по воде можно ходить, аки по суху, только это уже не вода… Вы знаете, что у нас в этом году в роддоме ни одного ребенка полностью здорового не родилось? Три раза областная санэпидстанция приказывала закрыть комбинат, вы это знаете?
— Знаю, — сказал Валерий. — Санэпидстанция, комитет по охране здоровья и, если не ошибаюсь, региональное отделение ФКЦБ за несоблюдение законодательства в области ценных бумаг. Даже, кажется, какую-то отраву в китайском сырье нашли, причем, что характерно, китайские субстанции возят третий год, а отраву нашли сразу после вашей ссоры с Санычевым… Вы взяли единственное предприятие в области, которое работает, как часы, и трясете его, как мальчишка соседскую грушу. А когда груша поломается, что вы будете делать?
Губернатор усмехнулся.
— Довольно забавно слышать от человека вашей профессии, Валерий Игоревич, что я кого-то трясу, как грушу… Так просто и подмывает спросить: а вы, когда на фирму наезжаете, кого себе присматриваете: денежных лохов или что-нибудь вроде «Тарскнефтеоргпереработки?»
— Не понял. Вы рэкетир или губернатор?
Жечков устало прикрыл глаза.
— А бог его знает, Валерий Игоревич. Я только за то ручаюсь, что деньги, которые я добываю, я добываю не для себя. У меня, между прочим, квартира как была двухкомнатная, так и осталась. И езжу я на «Волге»…
— По утрам. А вечером, когда темно, уезжаете на «мерседесе».
Губернатор снова открыл глаза и теперь глядел на Валерия тяжелым, очень усталым взглядом.
Валерию внезапно стало как-то склизко и тошно. Разговор получался дурацкий, а позиция губернатора формально была безупречна. Работают, а налоги не платят. Налоги не платят, а воздух портят.
— А почему вы выгнали Борщака? — спросил Сазан.
— Что?
— Борщак был вашим замом, так? Что вы с ним не поделили?
Губернатор внезапно встал и распахнул шкафчик за своей спиной. Там стояла фигуристая, похожая на абстрактную скульптуру бутылка дорогого коньяка.
— Не хотите?
— Не пью.
— Понятно. Примерная генерация новых спортсменов. Не употребляют на завтрак ничего, кроме трупов… Кофе?
— Пожалуй.
Жечков нажал кнопку селектора.
— Лидочка, нам два кофе и еще принеси чистую рюмку.
— Да, так почему я уволил Афанасия Ивановича… В вас еврейской крови нет, Валерий Игоревич?
Валерий поколебался. Вопросов о своем происхождении Нестеренко не любил. Строго говоря, все, что было достоверно известно, так это то, что матушка его была наполовину русской, наполовину украинкой. Что же до отца — об отце история умалчивала. Кандидатов на эту роль было столько, сколько было грузчиков в магазинах, где убиралась со своей грязной тряпкой уборщица Валя.
— А бог его знает. Вроде нет, — хмуро сказал Валерий.
— Вот и во мне нет, хотя, надо сказать, господин Борщак недавно разослал по всем ящикам листовки, где я изображен в ермолке. Видимо, еврейское происхождение, с точки зрения г-на Борщака, — это еще покруче компромат, чем дача и «мерседес». А вот друзей у меня было очень много среди евреев. Техническая интеллигенция, знаете ли. И в восьмидесятые годы они все, понятное дело, потянулись в эмиграцию. Вы никогда эмигрантов не провожали?
— Нет.
— Ну да. Вам тогда, наверное, лет пятнадцать было… И я не провожал. За карьеру испугался. Но мне рассказывали, как это было… Шум, грязь… к таможенной стойке очередь человек в триста. Люди все продали, а что не продали, то тащат с собой… И вот тут-то для таможенников наступает самое время их обирать. Расчет прост: если ты эмигранта пригрозишь с рейса снять, так он все оставит, обручальное кольцо как контрабанду оставит, лишь бы улететь. Наживались жутко. Вынимали все — серебряные ложечки, старые книги.
Но отнять — это мало. Чтобы у человека отнять — его надо сначала унизить. Пусть женщина, которой семьдесят лет, поползает с чемоданами от одной стойки к другой. Пусть у старого профессора возьмут подарочную трость и распилят ее на части на предмет контрабанды. Не знаю, где тут кончается расчет и начинается садизм. Наверное, таможенникам было важно убедить себя, что те, кого они грабят, — это не люди. Когда ты на таможне сдираешь с книг обложку, а владелец книг стоит перед тобой и молча плачет, тогда ты, наверное, убеждаешься, что он трус. А может быть, ты завидуешь ему, что через несколько часов он будет в свободном мире, а ты останешься здесь, и тебе важно выместить свой пролетарский гнев на предателях родины. Не знаю.
У меня был приятель — Веня Элинсон. Он сейчас живет в США, хороший физик. Они улетали вдвоем — Веня и его отец, Абрам. А долетел он один. Его отец был болен диабетом, и на таможне у него отобрали инсулин. Еще у Вени отобрали рукопись с докторской диссертацией. Таможенник сказал: «А откуда я знаю, что это ваша рукопись?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96