Стыд! Скандал!
Авантюристические и самозваннические притязания плоти,
вся эта афера с поисками нового выражения, неизвестных доселе
форм, завершилась ввиду отсутствия изобретательности и при
полной ее тщетности постыдными вздутиями на манер цветной
капусты. Там он допустил плагиат по отношению к растительным
формам, тут взял что-то у грибов, в другом месте позаимствовал у
птиц - на самом деле все это следовало бы назвать кражей.
Но если бы только так! Это был самый настоящий уход с
позиций, дезертирство, измена!
Прямо-таки дыхание перехватывало от этой явно бездумной
настойчивости, маниакального упрямства - миниатюрная оранжерея,
удобренная смертным потом старца! Передо мной было - о стыд и
позор! - бессовестное издевательство над будущим достоинством
останков, в полной мере заслуженным!
Мог ли я после этого еще в чем-либо сомневаться?
Это было ни намеком, ни напоминанием, а коротким холодным
ответом на все мои только что прозвучавшие объяснения, на
попытки изо всего выкрутиться, выйти сухим их воды, высказанный
под насмешливый аккомпанемент посвистываний и ритмичные звуки
клапана...
Я сел, совершенно опустошенный. Бесцельно было бы
спрашивать, кто был воплощением кого: он - их, всех этих
суетящихся людишек, или они - его, поскольку это было одно и то
же. Сановник представлял собой Здание, Здание - сановника. Какое
это было гениальное мастерство, какая точность, которая даже
близость могилы, ее предвестников делала буквой служебной
деятельности, слогом закона!
Однако в тот момент я не был способен удивляться, тем
более, что вопреки первому впечатлению понял, приходя постепенно
в себя, как далеко еще нахожусь от окончательной разгадки. Да,
мне дали понять, что им известно о моих грешках, увертках,
самозваннических узурпациях и даже мелких мыслишках об измене.
Адмирадир во сне выразил это. Однако это было скорее отсрочкой,
нежели бесповоротным отстранением. Все это лишь
свидетельствовало о том, что мое время еще не пришло.
Глупец, я полагал, что либо рассеку этот гордиев узел,
либо им удавлюсь - буду либо очищенным до снежной белизны, либо
приговоренным, словно предначертанием моим мог быть только
памятник, воздвигнутый перед этим или перед тем Зданием...
Если хотя бы знать, что в кабинет в любую минуту могут
ворваться охранники, чтобы схватить меня, заточить, запереть...
Но я слишком хорошо понимал, что они сюда не придут.
Заковать в оковы - это был бы не современно. И они опять-
таки знали, что я не задержусь надолго под боком спящего старца,
а, ознакомившись с тем, что он мне провозгласил, отправлюсь,
словно пес с перебитой лапой, в дальнейшие скитания.
Я ощутил, как во мне поднимается волна гнева. Я встал,
затем, сначала медленно, а потом все быстрее принялся ходить
туда-сюда по великолепному ковру. Адмирадир, сидевший,
согнувшись, в глубине своего кресла, так непохожий на бравые
свои изображения, которые с ощущавшейся в них внутренней силой
смотрели сразу со всех сторон, нисколько мне не мешал. Мои
взгляд блуждал по окружающей обстановке, воровски перескакивал с
роскошной мебели на парчовые портьеры, пейзажи, пока не
остановился, наконец, на письменном столе.
Я понял, для Здания остаюсь все еще никем. Заслуг
никаких, но и провинности мои едва ли значительны, какая-то тень
их. Да, обратить на себя внимание, залететь чрезмерно, ужасно
пасть, одержать победу через катастрофу, страшным, невероятным
проступком.
Я медленно подошел к столу. Он был исключительно
массивен. Его эбеновые недра должны были заключать секретные,
секретнейшие документы, очень важные тайны.
Я присел на корточки перед выдвижными ящиками, взялся за
медную ручку и тихонько потянул на себя. Множество коробочек,
пластмассовых и картонных, стянутых резинками, пачки карточек с
рекомендациями: "Три раза в день по чайной ложке"... Я приподнял
стальную шкатулку - она загремела пилюлями. Второй ящик - то же
самое. С этой стороны у старца были только лекарства. Но,
кажется, он клал на стол что-то, зазвеневшее металлом. Ага, я не
ошибся! Связка ключей.
Я уже подбирал их к замкам в глубине стола, присев, с
головой погрузившись во мрак. Этого они предвидеть, пожалуй, не
могли. Они не могли счесть меня столь коварным, способным нагло
и подло рыться в тайниках под боком у усыпленного командующего!
"Вязну,- мелькнуло у меня в голове,- а ведь я вязну,
окончательно, гибельно, уж из этого я точно не выберусь, не
выкручусь!" Дрожащими руками вынимал я из темноты коробку за
коробкой, перевязанные шнурками пакеты, рвал обертку, бумага
предательски шелестела - и ничего! Какое разочарование! Опять
бутылочки, скляночки, баночки с размягчающими мазями,
успокоительные капли, повязки, пояса, ортопедические вкладыши,
бандажи, пачки таблеток, подушечки, иглы, вата, металлическая
коробочка, полная пипеток...
Как это так - ничего? Больше ничего?
Не может быть! Должно быть, замаскировано!
Я набросился на следующие ящики, словно тигр, отследивший
свою добычу, начал выстукивать планки. Ага! Есть тайник! Одна из
них поддалась. С замиранием сердца я слушал треск секретной
пружины. Внутри, в замаскированном ящичке, я увидел шляпку от
желудя, палочку, крапчатый с одного конца камешек, засушенный
листок и, наконец, запечатанную пачечку. Это меня обеспокоило.
Почему пачечка, а не пачка? Я разорвал бумагу.
Оттуда посыпались цветные вкладыши вроде бы от шоколадок.
Что еще?
Больше ничего? Ничего...
Сидя на корточках, я рассматривал их между методичными
посвистываниями старца. Животные: осел, слон, буйвол, павиан,
гиена и какие-то яички. Как это понять - осел? Может, потому,
что я веду себя как осел? Не может быть.
Ну, а слон? Неловкий, толстокожий.
Гиена? Гиена кормится падалью. Падаль - труп, почти труп,
пустыня, останки старцев - возможно это? А павиан? Павиан -
обезьяна, обезьяна притворяется, шутовски обезьянничает,
естественно!
Значит, и это от меня ожидали? И, зная, что, не взирая ни
на что, заберусь, подложили? Но яичко? Что означает яичко?
Я перевернул этикетку. Ах! Кукушкино!
Кукушкины яйца - коварство, измена, фальшь. Тогда что же?
Броситься на него? Убить?
Но как, при всех этих бутылочках, скляночках, удушить
безоружного старца?
А что делать с бородавками? Впрочем...
- Пи-и...- пропищал он носом.
Он зафукал, застонал и разразился совершенно соловьиной
трелью, словно в нем была спрятана птичка, старческая,
маленькая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Авантюристические и самозваннические притязания плоти,
вся эта афера с поисками нового выражения, неизвестных доселе
форм, завершилась ввиду отсутствия изобретательности и при
полной ее тщетности постыдными вздутиями на манер цветной
капусты. Там он допустил плагиат по отношению к растительным
формам, тут взял что-то у грибов, в другом месте позаимствовал у
птиц - на самом деле все это следовало бы назвать кражей.
Но если бы только так! Это был самый настоящий уход с
позиций, дезертирство, измена!
Прямо-таки дыхание перехватывало от этой явно бездумной
настойчивости, маниакального упрямства - миниатюрная оранжерея,
удобренная смертным потом старца! Передо мной было - о стыд и
позор! - бессовестное издевательство над будущим достоинством
останков, в полной мере заслуженным!
Мог ли я после этого еще в чем-либо сомневаться?
Это было ни намеком, ни напоминанием, а коротким холодным
ответом на все мои только что прозвучавшие объяснения, на
попытки изо всего выкрутиться, выйти сухим их воды, высказанный
под насмешливый аккомпанемент посвистываний и ритмичные звуки
клапана...
Я сел, совершенно опустошенный. Бесцельно было бы
спрашивать, кто был воплощением кого: он - их, всех этих
суетящихся людишек, или они - его, поскольку это было одно и то
же. Сановник представлял собой Здание, Здание - сановника. Какое
это было гениальное мастерство, какая точность, которая даже
близость могилы, ее предвестников делала буквой служебной
деятельности, слогом закона!
Однако в тот момент я не был способен удивляться, тем
более, что вопреки первому впечатлению понял, приходя постепенно
в себя, как далеко еще нахожусь от окончательной разгадки. Да,
мне дали понять, что им известно о моих грешках, увертках,
самозваннических узурпациях и даже мелких мыслишках об измене.
Адмирадир во сне выразил это. Однако это было скорее отсрочкой,
нежели бесповоротным отстранением. Все это лишь
свидетельствовало о том, что мое время еще не пришло.
Глупец, я полагал, что либо рассеку этот гордиев узел,
либо им удавлюсь - буду либо очищенным до снежной белизны, либо
приговоренным, словно предначертанием моим мог быть только
памятник, воздвигнутый перед этим или перед тем Зданием...
Если хотя бы знать, что в кабинет в любую минуту могут
ворваться охранники, чтобы схватить меня, заточить, запереть...
Но я слишком хорошо понимал, что они сюда не придут.
Заковать в оковы - это был бы не современно. И они опять-
таки знали, что я не задержусь надолго под боком спящего старца,
а, ознакомившись с тем, что он мне провозгласил, отправлюсь,
словно пес с перебитой лапой, в дальнейшие скитания.
Я ощутил, как во мне поднимается волна гнева. Я встал,
затем, сначала медленно, а потом все быстрее принялся ходить
туда-сюда по великолепному ковру. Адмирадир, сидевший,
согнувшись, в глубине своего кресла, так непохожий на бравые
свои изображения, которые с ощущавшейся в них внутренней силой
смотрели сразу со всех сторон, нисколько мне не мешал. Мои
взгляд блуждал по окружающей обстановке, воровски перескакивал с
роскошной мебели на парчовые портьеры, пейзажи, пока не
остановился, наконец, на письменном столе.
Я понял, для Здания остаюсь все еще никем. Заслуг
никаких, но и провинности мои едва ли значительны, какая-то тень
их. Да, обратить на себя внимание, залететь чрезмерно, ужасно
пасть, одержать победу через катастрофу, страшным, невероятным
проступком.
Я медленно подошел к столу. Он был исключительно
массивен. Его эбеновые недра должны были заключать секретные,
секретнейшие документы, очень важные тайны.
Я присел на корточки перед выдвижными ящиками, взялся за
медную ручку и тихонько потянул на себя. Множество коробочек,
пластмассовых и картонных, стянутых резинками, пачки карточек с
рекомендациями: "Три раза в день по чайной ложке"... Я приподнял
стальную шкатулку - она загремела пилюлями. Второй ящик - то же
самое. С этой стороны у старца были только лекарства. Но,
кажется, он клал на стол что-то, зазвеневшее металлом. Ага, я не
ошибся! Связка ключей.
Я уже подбирал их к замкам в глубине стола, присев, с
головой погрузившись во мрак. Этого они предвидеть, пожалуй, не
могли. Они не могли счесть меня столь коварным, способным нагло
и подло рыться в тайниках под боком у усыпленного командующего!
"Вязну,- мелькнуло у меня в голове,- а ведь я вязну,
окончательно, гибельно, уж из этого я точно не выберусь, не
выкручусь!" Дрожащими руками вынимал я из темноты коробку за
коробкой, перевязанные шнурками пакеты, рвал обертку, бумага
предательски шелестела - и ничего! Какое разочарование! Опять
бутылочки, скляночки, баночки с размягчающими мазями,
успокоительные капли, повязки, пояса, ортопедические вкладыши,
бандажи, пачки таблеток, подушечки, иглы, вата, металлическая
коробочка, полная пипеток...
Как это так - ничего? Больше ничего?
Не может быть! Должно быть, замаскировано!
Я набросился на следующие ящики, словно тигр, отследивший
свою добычу, начал выстукивать планки. Ага! Есть тайник! Одна из
них поддалась. С замиранием сердца я слушал треск секретной
пружины. Внутри, в замаскированном ящичке, я увидел шляпку от
желудя, палочку, крапчатый с одного конца камешек, засушенный
листок и, наконец, запечатанную пачечку. Это меня обеспокоило.
Почему пачечка, а не пачка? Я разорвал бумагу.
Оттуда посыпались цветные вкладыши вроде бы от шоколадок.
Что еще?
Больше ничего? Ничего...
Сидя на корточках, я рассматривал их между методичными
посвистываниями старца. Животные: осел, слон, буйвол, павиан,
гиена и какие-то яички. Как это понять - осел? Может, потому,
что я веду себя как осел? Не может быть.
Ну, а слон? Неловкий, толстокожий.
Гиена? Гиена кормится падалью. Падаль - труп, почти труп,
пустыня, останки старцев - возможно это? А павиан? Павиан -
обезьяна, обезьяна притворяется, шутовски обезьянничает,
естественно!
Значит, и это от меня ожидали? И, зная, что, не взирая ни
на что, заберусь, подложили? Но яичко? Что означает яичко?
Я перевернул этикетку. Ах! Кукушкино!
Кукушкины яйца - коварство, измена, фальшь. Тогда что же?
Броситься на него? Убить?
Но как, при всех этих бутылочках, скляночках, удушить
безоружного старца?
А что делать с бородавками? Впрочем...
- Пи-и...- пропищал он носом.
Он зафукал, застонал и разразился совершенно соловьиной
трелью, словно в нем была спрятана птичка, старческая,
маленькая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65