Я, ваш король, буду при вас неотлучно: или уничтожим подлых хлопов и возвратимся домой с победой, или поляжем здесь, защищая свою волю. Лучше смерть, чем неволя у хлопов, на посмешище всем народам».
Гетман приказал читать тот виц по всему войску.
– Пусть знают казаки, – молвил гетман, – что задумали король и паны.
Королевский виц читали в полках. Многие разъярились на короля и шляхту и только и говорили: «Хотя бы скорее битва!»
Да поможет бог этим отважным сынам!
В нескольких милях от Берестечка гетман приказал выстроить полки. Он сел на белого аргамака и надел горностаевую мантию, в руке держал булаву, и лицо его было сурово. За гетманом казак из его стражи вез белый бунчук, а генеральный хорунжий Томиленко Василь держал в руках малиновый стяг гетмана, на котором вышит был золотой меч в виде креста. Рядом с гетманом ехал верхом на коне митрополит коринфский Иосаф. Сначала говорил Иосаф, а чтобы всем слышны были его слова, за ним повторял сотник Иван Неживой, у коего весьма сильный голос.
– Братья и воины христовы, – закончил свою речь митрополит, – постойте за церковь вашу, за веру и волю. Благословляю вас и вашего гетмана и полковников ваших на ратное дело во славу церкви и отчизны.
После того гетман, едва сдерживая борзого коня, неторопливо объезжал полки, которые вытянулись длинными рядами в поле. Только слышно было, как катилось, словно волна морская, словно раскаты грома:
– Слава!
И ю н ь м е с я ц, д н я ч е т ы р н а д ц а т о г о. Писал письма со слов гетмана. Выйдя из шатра, встретился с генеральным писарем, он остановил меня, спросил, кто сейчас у гетмана. Я сказал пану Выговскому, что там сейчас Капуста и какой-то Малюга. Выговский схватил меня за плечо и спросил:
– Что ты говоришь?
А потом оттолкнул и пошел прочь от шатра. Весьма таинственно сие!..
И ю н ь. Пишу эти строки в хате, в которой нет ни окон, ни дверей.
Все уничтожено – кто знает, кем? В первых словах вознесу хвалу господу, даровавшему мне жизнь. Злым ветром занесло меня в Ямполь. Или, может быть, то, что остался я в живых, – злая воля, ибо видел своими глазами кару небесную, нежданно павшую на наши головы. Чем провинились мы, за что дано нам испытать такую насмешку судьбы и узнать торжество панов? Да будут прокляты хан и орда, которые погубили дело наше своей неслыханной изменою.
Вечный позор им! Но еще и до сих пор мы все, в том числе и гетман, пленники хана. Ибо как же иначе это можно назвать, если – вот уже неделя, – хан не отпускает гетмана и мы все не знаем, что творится под Берестечком. Где Капуста, где Носач, где Томиленко? Что с Богуном, Джелалием, Мужиловским? Никто ничего не знает. С гетманом тут генеральный писарь, есаул Лисовец, джура Иванко и я. Может быть, последние дни доживаем. Вчера Лисовец проведал, что хан собирается выдать королю гетмана и всех нас. Неужели таков будет скорбный конец великого гетмана? Останусь ли я в живых? Увижу ли когда-нибудь свой Киев? А зачем он мне, если будет победа короля? Может, и не следует писать такие слова, может быть, ни к чему они? Сколько сомнений обступило меня... Но и в сию тяжкую годину вспоминаю слова деда моего Кирила: «Где казак, там смерти нет». Проникся его верой и писать буду дальше все, что видел и слышал за эти дни, полные горя и муки. Пишу дальше...
...Вот то памятное утро июня двадцатого 1651 года под Берестечком.
Густой туман стоял над полем, потом взошло солнце, рассеяло завесу туч. Мы увидели перед собой королевскую армию. Два войска стояли лицом к лицу.
Казаки говорили, что такого числа жолнеров они еще не видали. Не на шутку, знать, обеспокоились паны и король, если столько жолнеров вывели на поле.
Нам были хорошо видны полки врага: королевские гвардейцы с тигровыми и леопардовыми шкурами на плечах, гусары – в латах и с железными крыльями за спиною, уланы – в сетчатых кольчугах, с длинными пиками, иноземная пехота в панцырях и в высоких черных шляпах с перьями. Дальше на холмах блестели на солнце пушки. Число их поразило нас.
Гетман стоял у своего шатра и исподлобья глядел на королевские войска. Потом взял подзорную трубу и долго всматривался в шеренги врагов.
Он приказал полковникам первыми не начинать боя.
Я был близко от гетмана и внимательно следил за каждым его словом и движением. Еще вчера из его слов я узнал, что битва будет страшная. Сердце мое содрогалось. Не от страха, а от ожидания чего-то неизбежного.
Казалось, я предчувствовал позор, который падет на наши головы...
Войско наше находилось на правом крыле. На левом, почти в миле от нас, стоял хан с ордой. Далеко виден был ханский белый шатер.
Вскоре обе армии двинулись навстречу друг другу. Королевские войска остановились перед последним полковым редутом. Гетман велел свой табор вывести на возвышенность, имея намерение оттуда лавой бросить конницу на врагов. Но приказа о выступлении не давал. Только отдельные всадники выезжали на середину поля и вызывали польских гусаров на поединок, но никто из них не отзывался.
Стояли в суровом молчании. Уже солнце прошло через зенит, а боя никто не начинал. Так продолжалось с утра до третьего часу дня. Подобно туго натянутой тетиве лука были оба войска. Наконец, зазвучали вражеские трубы там, где стояли хоругви князя Еремы Вишневецкого. Он повел свои полки на татар. Тогда гетман тоже приказал трубить. Как далее повествовать мне, если меча не держал я в руках?
Поляки всеми пушками ударили по татарскому табору, и там сразу началась страшная резня. Казаки Богуна рвались к пушкам врага, но за окопами выстроилась иноземная пехота и отбивала все наскоки. Тогда Богун велел казакам спешиться, сам сошел с коня, и мы увидели, как храбрый полковник повел своих казаков на штурм. Скоро мы услыхали благословенный крик: «Слава!» и увидели на холме, где стояли пушки, Богуново малиновое знамя. Но в этот миг произошло страшнейшее: татары обратились в бегство.
Поляки начали обходить наш табор с обеих сторон. Гетман вскочил на коня и кинулся в полк Громыки. Мы скакали за ним. Мне казалось, что не конь несет меня, а ветер, я крепко сжимал в руках саблю, озирался по сторонам. Гетман врезался в казацкие ряды, которые уже начали подаваться под натиском гусаров, он схватил за плечо какого-то казака и крикнул ему:
– Что, панов испугался? Поворачивай за мной!
В этот миг нас нагнал Выговский.
– Хан бежит! Измена! Гетман, надо выкинуть белый флаг! – крикнул он.
Гетман круто осадил коня и замахнулся саблей на Выговского. Писарь заслонил лицо локтем. Мне казалось, у гетмана глаза выскочат из орбит. Он бешено погнал коня к своему шатру. Перед шатром стояли Богун, Джелалий, Гладкий, Капуста, Мужиловский. Гетман, не слезая с коня, сказал полковникам:
– Хан предал, надо любой ценой остановить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Гетман приказал читать тот виц по всему войску.
– Пусть знают казаки, – молвил гетман, – что задумали король и паны.
Королевский виц читали в полках. Многие разъярились на короля и шляхту и только и говорили: «Хотя бы скорее битва!»
Да поможет бог этим отважным сынам!
В нескольких милях от Берестечка гетман приказал выстроить полки. Он сел на белого аргамака и надел горностаевую мантию, в руке держал булаву, и лицо его было сурово. За гетманом казак из его стражи вез белый бунчук, а генеральный хорунжий Томиленко Василь держал в руках малиновый стяг гетмана, на котором вышит был золотой меч в виде креста. Рядом с гетманом ехал верхом на коне митрополит коринфский Иосаф. Сначала говорил Иосаф, а чтобы всем слышны были его слова, за ним повторял сотник Иван Неживой, у коего весьма сильный голос.
– Братья и воины христовы, – закончил свою речь митрополит, – постойте за церковь вашу, за веру и волю. Благословляю вас и вашего гетмана и полковников ваших на ратное дело во славу церкви и отчизны.
После того гетман, едва сдерживая борзого коня, неторопливо объезжал полки, которые вытянулись длинными рядами в поле. Только слышно было, как катилось, словно волна морская, словно раскаты грома:
– Слава!
И ю н ь м е с я ц, д н я ч е т ы р н а д ц а т о г о. Писал письма со слов гетмана. Выйдя из шатра, встретился с генеральным писарем, он остановил меня, спросил, кто сейчас у гетмана. Я сказал пану Выговскому, что там сейчас Капуста и какой-то Малюга. Выговский схватил меня за плечо и спросил:
– Что ты говоришь?
А потом оттолкнул и пошел прочь от шатра. Весьма таинственно сие!..
И ю н ь. Пишу эти строки в хате, в которой нет ни окон, ни дверей.
Все уничтожено – кто знает, кем? В первых словах вознесу хвалу господу, даровавшему мне жизнь. Злым ветром занесло меня в Ямполь. Или, может быть, то, что остался я в живых, – злая воля, ибо видел своими глазами кару небесную, нежданно павшую на наши головы. Чем провинились мы, за что дано нам испытать такую насмешку судьбы и узнать торжество панов? Да будут прокляты хан и орда, которые погубили дело наше своей неслыханной изменою.
Вечный позор им! Но еще и до сих пор мы все, в том числе и гетман, пленники хана. Ибо как же иначе это можно назвать, если – вот уже неделя, – хан не отпускает гетмана и мы все не знаем, что творится под Берестечком. Где Капуста, где Носач, где Томиленко? Что с Богуном, Джелалием, Мужиловским? Никто ничего не знает. С гетманом тут генеральный писарь, есаул Лисовец, джура Иванко и я. Может быть, последние дни доживаем. Вчера Лисовец проведал, что хан собирается выдать королю гетмана и всех нас. Неужели таков будет скорбный конец великого гетмана? Останусь ли я в живых? Увижу ли когда-нибудь свой Киев? А зачем он мне, если будет победа короля? Может, и не следует писать такие слова, может быть, ни к чему они? Сколько сомнений обступило меня... Но и в сию тяжкую годину вспоминаю слова деда моего Кирила: «Где казак, там смерти нет». Проникся его верой и писать буду дальше все, что видел и слышал за эти дни, полные горя и муки. Пишу дальше...
...Вот то памятное утро июня двадцатого 1651 года под Берестечком.
Густой туман стоял над полем, потом взошло солнце, рассеяло завесу туч. Мы увидели перед собой королевскую армию. Два войска стояли лицом к лицу.
Казаки говорили, что такого числа жолнеров они еще не видали. Не на шутку, знать, обеспокоились паны и король, если столько жолнеров вывели на поле.
Нам были хорошо видны полки врага: королевские гвардейцы с тигровыми и леопардовыми шкурами на плечах, гусары – в латах и с железными крыльями за спиною, уланы – в сетчатых кольчугах, с длинными пиками, иноземная пехота в панцырях и в высоких черных шляпах с перьями. Дальше на холмах блестели на солнце пушки. Число их поразило нас.
Гетман стоял у своего шатра и исподлобья глядел на королевские войска. Потом взял подзорную трубу и долго всматривался в шеренги врагов.
Он приказал полковникам первыми не начинать боя.
Я был близко от гетмана и внимательно следил за каждым его словом и движением. Еще вчера из его слов я узнал, что битва будет страшная. Сердце мое содрогалось. Не от страха, а от ожидания чего-то неизбежного.
Казалось, я предчувствовал позор, который падет на наши головы...
Войско наше находилось на правом крыле. На левом, почти в миле от нас, стоял хан с ордой. Далеко виден был ханский белый шатер.
Вскоре обе армии двинулись навстречу друг другу. Королевские войска остановились перед последним полковым редутом. Гетман велел свой табор вывести на возвышенность, имея намерение оттуда лавой бросить конницу на врагов. Но приказа о выступлении не давал. Только отдельные всадники выезжали на середину поля и вызывали польских гусаров на поединок, но никто из них не отзывался.
Стояли в суровом молчании. Уже солнце прошло через зенит, а боя никто не начинал. Так продолжалось с утра до третьего часу дня. Подобно туго натянутой тетиве лука были оба войска. Наконец, зазвучали вражеские трубы там, где стояли хоругви князя Еремы Вишневецкого. Он повел свои полки на татар. Тогда гетман тоже приказал трубить. Как далее повествовать мне, если меча не держал я в руках?
Поляки всеми пушками ударили по татарскому табору, и там сразу началась страшная резня. Казаки Богуна рвались к пушкам врага, но за окопами выстроилась иноземная пехота и отбивала все наскоки. Тогда Богун велел казакам спешиться, сам сошел с коня, и мы увидели, как храбрый полковник повел своих казаков на штурм. Скоро мы услыхали благословенный крик: «Слава!» и увидели на холме, где стояли пушки, Богуново малиновое знамя. Но в этот миг произошло страшнейшее: татары обратились в бегство.
Поляки начали обходить наш табор с обеих сторон. Гетман вскочил на коня и кинулся в полк Громыки. Мы скакали за ним. Мне казалось, что не конь несет меня, а ветер, я крепко сжимал в руках саблю, озирался по сторонам. Гетман врезался в казацкие ряды, которые уже начали подаваться под натиском гусаров, он схватил за плечо какого-то казака и крикнул ему:
– Что, панов испугался? Поворачивай за мной!
В этот миг нас нагнал Выговский.
– Хан бежит! Измена! Гетман, надо выкинуть белый флаг! – крикнул он.
Гетман круто осадил коня и замахнулся саблей на Выговского. Писарь заслонил лицо локтем. Мне казалось, у гетмана глаза выскочат из орбит. Он бешено погнал коня к своему шатру. Перед шатром стояли Богун, Джелалий, Гладкий, Капуста, Мужиловский. Гетман, не слезая с коня, сказал полковникам:
– Хан предал, надо любой ценой остановить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171