В конце дня прибыл из Киева полковник Антон Жданович и принес досадную весть: Коссов, ссылаясь на болезнь, отказался служить молебен и писать обращение, обещал сделать это впоследствии. Хмельницкий яростно ударил кулаком по столу. Было бы время, тотчас помчался бы в Киев, там бы он поговорил, как надо, с митрополитом. Но сейчас только скрипнул зубами. «Ничего! Погоди, митрополит! Я свое еще возьму, тогда услышим от тебя иную речь». Без отлагательства сел писать письмо Коссову. Писал всердцах. Перо скрипело. Чернильные брызги падали на белую скатерть.
Выговский вошел было, встретил гневный взгляд Хмельницкого и поспешно затворил дверь. Письмо получалось откровенное и язвительное. Гетман решил больше не стесняться. Понимал, какая болезнь у Коссова.
«Думаешь, – писал Хмельницкий, – может, король одолеет, шляхта победит, тогда тебя к ответу; как, такой-сякой, благословение давал тому схизматику и бунтовщику и черни лукавой... Думаешь хитрить, так подобный поступок для твоего сана весьма низкий есть, и бог тебя за такое поведение адом покарает. Если ты, отче, замыслил недоброе против нас учинить и намерен воду мутить, знай одно – будешь в Днепре. Это мое слово нерушимое, и я его сдержу».
Подписался. Довольно потер руки. Представил себе, как взбесится Коссов.
...Загоняя коня, точно на крыльях летел казак Сокирко с гетманским письмом за пазухой к митрополиту Сильвестру Коссову. А в тот день, когда митрополит взял в руки поданное служкой гетманское письмо, Хмельницкий во главе Чигиринского полка и шеститысячного отряда донских казаков был уже далеко от Чигирина. Он направлялся к главным силам своего войска, которые маршем шли на юг, останавливаясь на короткий отдых только в полдень, когда немилосердно пекло степное солнце...
***
Данило Нечай, выслав вперед разведчиков, шел уже по землям Волыни.
На коронных землях запылали панские усадьбы. Подымалась против шляхты чернь. На Черемоше вспыхнул бунт. Взялись за вилы и косы и под Краковом.
Из донесений разведки Хмельницкий знал, что главные силы королевской армии ведут Фирлей и Лянцкоронский; на южной Волыни ждал с сорокатысячным войском князь Вишневецкий; со стороны Белой Руси угрожал флангам гетмана Януш Радзивилл с литовским войском в пятьдесят тысяч человек.
Против Януша Радзивилла уже две недели назад выступил Кричевский с тридцатью тысячами казаков.
– Маловато даю тебе войска, кум, – напутствовал его гетман, – но, сам знаешь, там все поспольство будет твоим войском...
Это не очень утешило Кричевского. Нелегко будет воевать селянам голыми руками против вооруженных до зубов жолнеров Радзивилла. Однако на первых порах основная цель была почти достигнута: Радзивилл топтался на одном месте, не решался итти вперед.
В Животове произошла встреча Хмельницкого с ханом Исламом-Гиреем. В сопровождении Выговского, Богуна, Небабы, Громыки, Глуха, донского атамана Старова и есаулов Хмельницкий выехал верхом в степь, где на холме был раскинут белый ханский шатер. Гетман и старшина спешились. Их поджидали визирь хана Сефер-Кази и ханские братья Нураддин и Калга.
Ударили в бубны.
Двое аскеров откинули полу шатра. Из него вышел Ислам-Гирей III, хан крымский. Он улыбнулся Хмельницкому, показав два ряда маленьких черных зубов, и на безбровом лице его застыла, точно приклеенная к тонким губам, под маленькими усиками, лживая улыбка.
В ханском шатре уселись, скрестив ноги, на коврах гетман и хан; за спиной хана – братья его и визирь, за спиной гетмана – полковники. Через откинутую полу шатра врывался ветер и приятно освежал опаленные солнцем лица.
Безмолвные, похожие на тени, слуги разносили в маленьких чашках холодное сладкое питье.
– Видишь, гетман, теперь не мурз прислал тебе в помощь, а сам пришел со всей ордой.
Хан указал рукой на степь, проворно поднялся, взял гетмана за локоть и вывел его из шатра. Ханские министры и полковники гетмана вышли следом.
– Сюда гляди, – тихим голосом проговорил хан и обвел рукой окоем...
В степи до самого края неба густо пестрели цветные значки над шатрами орды. Многоголосый гомон, подобный перекатам морского шторма, колыхался над степью.
– Видишь, сколько храброго войска привел тебе...
Гетман склонил голову.
– Челом бью тебе за братскую помощь твою, мудрый хан. Получишь бессчетный ясырь и заставишь короля и шляхту заплатить дань...
Лицо хана сморщилось. Спрятав короткие руки за спину, презрительно сказал:
– Три года не платят... У них в государственной казне денег, как волос на ладони...
Возвратились в шатер. После долгих переговоров порешили – казацкому войску итти особо, орде особо. Сойтись под Збаражем, где заперся в замке князь Иеремия Вишневецкий.
Гетман и полковники ушли.
Хан сидел на подушках, закрыв глаза, переваливался с боку на бок, пил, лениво причмокивая, холодный кумыс. Визирь Сефер-Кази ожидал мудрого слова.
Полы шатра опущены. Шелестят по песку шаги стражи. Гомон в таборе утихает. День клонится к закату. Хан втягивает жаркий воздух тонкими, дрожащими ноздрями. Не открывая глаз, спрашивает Сефер-Кази:
– Сколько казаков у гетмана?
– Пятьдесят тысяч, – отвечает визирь. – И черни, должно быть, столько же, да с Дона пришло несколько тысяч сабель.
– Чернь... – как бы про себя говорит хан. – Чернь – это худо. – И поясняет, открыв глаза:
– Если у черни будет оружие, как ясырь брать тогда? Трудно!..
Хан замолкает. Визирь выжидает несколько минут. Так полагается.
Нельзя торопиться и перебивать мудрые мысли великого хана. Затем визирь позволяет себе заметить:
– Ясный повелитель мой, ведомо тебе, что в этой войне казаки будут обессилены, даже если выпадет на их долю удача. И тогда мы сможем, не опасаясь, жить в наших пределах и свободно ходить через Дикое Поле; к тому же, ясный повелитель мой, в коронных землях дань и ясырь возьмем... – И тут визирь позволяет себе приблизиться к хану, ибо должен сказать тайное и только одному визирю дозволенное:
– И тогда, ясный повелитель, добыв великие сокровища в этом походе, еще сильнее станем, и султан будет к нам доброжелательнее, а гетмана будем держать, как поганого пса, на цепи...
– Хорошо говоришь, визирь... Слова – как шербет. А если неудача?
– С королем Яном-Казимиром быстро договоримся, позовем в твой шатер, гостем дорогим будет...
Что-то булькает в горле визиря. Хан закрывает глаза. Он не любит, когда его визирь смеется. В эту минуту хан не верит своему визирю и думает, что все же придется после похода отрубить ему голову в Бахчисарае.
Хан вяло кивает бородой.
– Ступай, верный, мудрый визирь, правая рука моя, – говорит он тихим голосом, – я опочию.
Склонив голову, визирь пятится к двери. Выйдя из шатра, выпрямляется, стоит несколько минут, недобрым взглядом озирается вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Выговский вошел было, встретил гневный взгляд Хмельницкого и поспешно затворил дверь. Письмо получалось откровенное и язвительное. Гетман решил больше не стесняться. Понимал, какая болезнь у Коссова.
«Думаешь, – писал Хмельницкий, – может, король одолеет, шляхта победит, тогда тебя к ответу; как, такой-сякой, благословение давал тому схизматику и бунтовщику и черни лукавой... Думаешь хитрить, так подобный поступок для твоего сана весьма низкий есть, и бог тебя за такое поведение адом покарает. Если ты, отче, замыслил недоброе против нас учинить и намерен воду мутить, знай одно – будешь в Днепре. Это мое слово нерушимое, и я его сдержу».
Подписался. Довольно потер руки. Представил себе, как взбесится Коссов.
...Загоняя коня, точно на крыльях летел казак Сокирко с гетманским письмом за пазухой к митрополиту Сильвестру Коссову. А в тот день, когда митрополит взял в руки поданное служкой гетманское письмо, Хмельницкий во главе Чигиринского полка и шеститысячного отряда донских казаков был уже далеко от Чигирина. Он направлялся к главным силам своего войска, которые маршем шли на юг, останавливаясь на короткий отдых только в полдень, когда немилосердно пекло степное солнце...
***
Данило Нечай, выслав вперед разведчиков, шел уже по землям Волыни.
На коронных землях запылали панские усадьбы. Подымалась против шляхты чернь. На Черемоше вспыхнул бунт. Взялись за вилы и косы и под Краковом.
Из донесений разведки Хмельницкий знал, что главные силы королевской армии ведут Фирлей и Лянцкоронский; на южной Волыни ждал с сорокатысячным войском князь Вишневецкий; со стороны Белой Руси угрожал флангам гетмана Януш Радзивилл с литовским войском в пятьдесят тысяч человек.
Против Януша Радзивилла уже две недели назад выступил Кричевский с тридцатью тысячами казаков.
– Маловато даю тебе войска, кум, – напутствовал его гетман, – но, сам знаешь, там все поспольство будет твоим войском...
Это не очень утешило Кричевского. Нелегко будет воевать селянам голыми руками против вооруженных до зубов жолнеров Радзивилла. Однако на первых порах основная цель была почти достигнута: Радзивилл топтался на одном месте, не решался итти вперед.
В Животове произошла встреча Хмельницкого с ханом Исламом-Гиреем. В сопровождении Выговского, Богуна, Небабы, Громыки, Глуха, донского атамана Старова и есаулов Хмельницкий выехал верхом в степь, где на холме был раскинут белый ханский шатер. Гетман и старшина спешились. Их поджидали визирь хана Сефер-Кази и ханские братья Нураддин и Калга.
Ударили в бубны.
Двое аскеров откинули полу шатра. Из него вышел Ислам-Гирей III, хан крымский. Он улыбнулся Хмельницкому, показав два ряда маленьких черных зубов, и на безбровом лице его застыла, точно приклеенная к тонким губам, под маленькими усиками, лживая улыбка.
В ханском шатре уселись, скрестив ноги, на коврах гетман и хан; за спиной хана – братья его и визирь, за спиной гетмана – полковники. Через откинутую полу шатра врывался ветер и приятно освежал опаленные солнцем лица.
Безмолвные, похожие на тени, слуги разносили в маленьких чашках холодное сладкое питье.
– Видишь, гетман, теперь не мурз прислал тебе в помощь, а сам пришел со всей ордой.
Хан указал рукой на степь, проворно поднялся, взял гетмана за локоть и вывел его из шатра. Ханские министры и полковники гетмана вышли следом.
– Сюда гляди, – тихим голосом проговорил хан и обвел рукой окоем...
В степи до самого края неба густо пестрели цветные значки над шатрами орды. Многоголосый гомон, подобный перекатам морского шторма, колыхался над степью.
– Видишь, сколько храброго войска привел тебе...
Гетман склонил голову.
– Челом бью тебе за братскую помощь твою, мудрый хан. Получишь бессчетный ясырь и заставишь короля и шляхту заплатить дань...
Лицо хана сморщилось. Спрятав короткие руки за спину, презрительно сказал:
– Три года не платят... У них в государственной казне денег, как волос на ладони...
Возвратились в шатер. После долгих переговоров порешили – казацкому войску итти особо, орде особо. Сойтись под Збаражем, где заперся в замке князь Иеремия Вишневецкий.
Гетман и полковники ушли.
Хан сидел на подушках, закрыв глаза, переваливался с боку на бок, пил, лениво причмокивая, холодный кумыс. Визирь Сефер-Кази ожидал мудрого слова.
Полы шатра опущены. Шелестят по песку шаги стражи. Гомон в таборе утихает. День клонится к закату. Хан втягивает жаркий воздух тонкими, дрожащими ноздрями. Не открывая глаз, спрашивает Сефер-Кази:
– Сколько казаков у гетмана?
– Пятьдесят тысяч, – отвечает визирь. – И черни, должно быть, столько же, да с Дона пришло несколько тысяч сабель.
– Чернь... – как бы про себя говорит хан. – Чернь – это худо. – И поясняет, открыв глаза:
– Если у черни будет оружие, как ясырь брать тогда? Трудно!..
Хан замолкает. Визирь выжидает несколько минут. Так полагается.
Нельзя торопиться и перебивать мудрые мысли великого хана. Затем визирь позволяет себе заметить:
– Ясный повелитель мой, ведомо тебе, что в этой войне казаки будут обессилены, даже если выпадет на их долю удача. И тогда мы сможем, не опасаясь, жить в наших пределах и свободно ходить через Дикое Поле; к тому же, ясный повелитель мой, в коронных землях дань и ясырь возьмем... – И тут визирь позволяет себе приблизиться к хану, ибо должен сказать тайное и только одному визирю дозволенное:
– И тогда, ясный повелитель, добыв великие сокровища в этом походе, еще сильнее станем, и султан будет к нам доброжелательнее, а гетмана будем держать, как поганого пса, на цепи...
– Хорошо говоришь, визирь... Слова – как шербет. А если неудача?
– С королем Яном-Казимиром быстро договоримся, позовем в твой шатер, гостем дорогим будет...
Что-то булькает в горле визиря. Хан закрывает глаза. Он не любит, когда его визирь смеется. В эту минуту хан не верит своему визирю и думает, что все же придется после похода отрубить ему голову в Бахчисарае.
Хан вяло кивает бородой.
– Ступай, верный, мудрый визирь, правая рука моя, – говорит он тихим голосом, – я опочию.
Склонив голову, визирь пятится к двери. Выйдя из шатра, выпрямляется, стоит несколько минут, недобрым взглядом озирается вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171