В Брацлаве поймали шляхтича, переодетого монахом, который распространял слухи про войну между нами и татарами; под пыткой оный шляхтич показал, что подослан-де умышленно князем Еремой Вишневецким. В Киеве на базаре голландский купец, прозываемый Ван Браумлер, продал пятьдесят мушкетов сотнику полтавского полка Зозуле, и те мушкеты сотник Зозуля в полк не доставил, а перепродал татарам; сотника взяли под стражу, ему чинят допрос».
Хмельницкий внимательным глазом искал в лазури облачка. Однозвучный голос Капусты слегка раздражал его. Но он знал: если полковник угощает его всеми этими мелкими и докучными делами, то напоследок скажет что-нибудь значительное и важное.
Лаврин Капуста придвинул поближе серебряный кубок, налил холодной воды из высокого кувшина и неторопливо выпил. Вытер белым шелковым платком тонкие усы и спросил:
– Читать дальше? Дела тайные, – добавил он, – спешные.
Гетман кивнул головой, не оборачиваясь от окна.
– Читай!
– Грамота от Малюги цифирью. Сто сорок три, да двенадцать, да еще тридцать, да еще добавить одиннадцать, – Капуста говорил тихо, гетман слегка наклонил в его сторону голову. – Сейм в Варшаве не допустил митрополита киевского Коссова заседать в сенате. Сто, да еще триста, да еще двести тридцать четыре, добавить еще сто шестнадцать: папский нунций обещает деньги на новое посполитое рушение. Канцлер Оссолинский тайно совещался с послом венецианским Кфарца.
Капуста положил на стол белый шелковый платок, на котором краскою было нанесено письмо Малюги, и, заглядывая в темный угол горницы, сказал:
– Нынче венецианский посол Вимина будет на вечернем приеме у генерального писаря Выговского.
– Знаю. Завтра утром доложишь мне.
– Слушаю, гетман. Днем была беседа между Виминой, турецким визирем Наир-беем и московским думным дьяком Григорием Богдановым. Говорено между ними, со слов Вимины, что король Ян-Казимир Зборовского договора соблюдать не будет. Наир-бей сказал, что гетману Хмельницкому этот договор – тоже камень на ногах. Московский посол не верит, чтобы король польский на такую войну поднялся, должен будет посчитаться с Москвой.
– Письма Вимины все читаешь?
– Все, гетман!
– Читай дальше.
– В Варшаве посол гетманский Степан Богданович-Зарудный беседовал с послом царя московского – боярином Пушкиным.
Гетман отошел от окна и сел в кресло, покрытое ковром.
– О чем трактовали? – спросил он нетерпеливо.
– Говорено меж послами о намерении царя московского заявить протест королю Яну-Казимиру против неверного написания его царских титулов, дабы ухудшить отношения и намекнуть на разрыв.
– В Москву Михайла Суличича пошлю, – перебил гетман.
– Добро, гетман!
– Зарудному отпиши – боярина Пушкина просить от моего имени, чтобы дал понять королю: мол, Москва к нам приязненна и попечительна.
– Добро, гетман!
– В Константинополь поедут Антон Жданович и Павло Яненко. Оба турецкую речь знают. Еще что?
– Польские послы в Бахчисарай поехали.
– Свои люди есть меж ними?
– Есть один писец.
– Ладно. Дальше.
Капуста удивленно взглянул на гетмана. Необычна была для него такая раздражительность при докладе о важных, секретных делах. Хмельницкий перехватил удивленный взгляд полковника.
– Утомился я, Лаврин, – хрипло произнес гетман, – утомился. День и ночь смотри, как бы нам нож в спину не всадили.
Он вскочил с кресла и зашагал по горнице. Из-под густых бровей гневно блестели глаза. Алый кунтуш тесно облегал его могучие плечи, и худой, невысокий Капуста казался рядом с ним маленьким, незаметным.
– Тесно нам, Лаврин, тесно.
Он мерил ровными шагами горницу из угла в угол, а казалось, будто он все еще под Зборовом, на том страшном поле боя, и ухо ловит звон мечей, стоны и крики людей, топот тысяч ног, конское ржание. В том страшном побоище он победил. Он поставил на колени первоклассную королевскую армию.
А чего добился? Сорока тысяч реестровых?
Да, он знал, хорошо знал – не того ждала Украина. На том поле можно было добиться большего. А теперь паны только того и ждут, чтобы снова двинуться на Украину, возвратить себе маетности, на колени поставить народ.
В хитросплетениях тайной переписки с Варшавой, в беседах, в неосторожно высказанных фразах, – он уже видел зарождение той черной тучи, которая принесет страшную грозу. Снова пламя пожара вспыхнет над измученной и окровавленной землей...
Капуста, словно угадывая мысли, тревожившие гетмана, молвил:
– Никогда еще не имела такой свободы Украина, Богдан.
– Мало, – гетман остановился перед Капустой и положил ему руки на плечи. – Пойми, мало. Да и ту норовят отобрать, и та под угрозой. Нам надо выиграть время. Время сейчас для нас – все. Хитры паны в Варшаве, а мы похитрее будем. А теперь обедать, полковник!
– Еще есть дела, – отозвался Капуста, – весьма спешные.
– Твоя воля, – улыбнувшись, Хмельницкий отошел к окну.
– Брацлавский полковник Нечай твою, гетман, честь поносит; на прошлой неделе говорено им: «Гетман народ продал за маетности, гвардию себе завел, три тысячи татар нанял для охраны, а народ в полон гонят, паны Потоцкий и Вишневецкий снова вешают невинных».
– Заговор? – спросил Хмельницкий, и Капуста заметил, как под кунтушом заходили плечи.
– Нет, – твердо сказал он, – не заговор. Нечай – честный человек. – Помолчал и, встретив пытливый взгляд гетмана, добавил:
– Не понимает только, вперед не заглядывает.
– Верно говоришь, полковник. Нечаю быть в Чигирине на той неделе.
– Письмо от митрополита Сильвестра Коссова: твоему универсалу, гетман, посполитые не подчиняются, и земли, захваченные ими у Густынского монастыря, до сей поры не освобождают.
– Вот морока мне с тем монастырем. Мало разве земель у пана митрополита... Пусть Выговский составит новый универсал от моего имени, а лучше пошли сотни две казаков, чтобы нагайками поучили, как гетманскую волю уважать...
– А может, то лишнее будет? – осторожно сказал Капуста.
– Что у тебя в мыслях? – грозно спросил Хмельницкий.
– Не надо казаков посылать.
– Надо. Я сказал – надо! Немедля чтобы освободили монастырские земли.
Ты что, шутить вздумал с митрополитом? Людям святой веры обиду чинить – мне на то бог права не дал.
– Добро, гетман. Еще жалоба.
– Снова про непослушание?
– Да, гетман! Выдал ты охранную грамоту шляхтичу Перчинскому, проживающему в местечке Коростышеве, а тот шляхтич пишет, что селяне с казаками два наезда сделали, маеток пограбили, твою охранную грамоту порвали...
– Послать шляхтичу новый охранный универсал, – перебил гетман. – Отпиши Ивану Золотаренку: следствие учинить и виновных покарать смертью.
Далее что?
– Жалоба женского Киево-Печерского монастыря на селян села Подгорцы о непослушании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Хмельницкий внимательным глазом искал в лазури облачка. Однозвучный голос Капусты слегка раздражал его. Но он знал: если полковник угощает его всеми этими мелкими и докучными делами, то напоследок скажет что-нибудь значительное и важное.
Лаврин Капуста придвинул поближе серебряный кубок, налил холодной воды из высокого кувшина и неторопливо выпил. Вытер белым шелковым платком тонкие усы и спросил:
– Читать дальше? Дела тайные, – добавил он, – спешные.
Гетман кивнул головой, не оборачиваясь от окна.
– Читай!
– Грамота от Малюги цифирью. Сто сорок три, да двенадцать, да еще тридцать, да еще добавить одиннадцать, – Капуста говорил тихо, гетман слегка наклонил в его сторону голову. – Сейм в Варшаве не допустил митрополита киевского Коссова заседать в сенате. Сто, да еще триста, да еще двести тридцать четыре, добавить еще сто шестнадцать: папский нунций обещает деньги на новое посполитое рушение. Канцлер Оссолинский тайно совещался с послом венецианским Кфарца.
Капуста положил на стол белый шелковый платок, на котором краскою было нанесено письмо Малюги, и, заглядывая в темный угол горницы, сказал:
– Нынче венецианский посол Вимина будет на вечернем приеме у генерального писаря Выговского.
– Знаю. Завтра утром доложишь мне.
– Слушаю, гетман. Днем была беседа между Виминой, турецким визирем Наир-беем и московским думным дьяком Григорием Богдановым. Говорено между ними, со слов Вимины, что король Ян-Казимир Зборовского договора соблюдать не будет. Наир-бей сказал, что гетману Хмельницкому этот договор – тоже камень на ногах. Московский посол не верит, чтобы король польский на такую войну поднялся, должен будет посчитаться с Москвой.
– Письма Вимины все читаешь?
– Все, гетман!
– Читай дальше.
– В Варшаве посол гетманский Степан Богданович-Зарудный беседовал с послом царя московского – боярином Пушкиным.
Гетман отошел от окна и сел в кресло, покрытое ковром.
– О чем трактовали? – спросил он нетерпеливо.
– Говорено меж послами о намерении царя московского заявить протест королю Яну-Казимиру против неверного написания его царских титулов, дабы ухудшить отношения и намекнуть на разрыв.
– В Москву Михайла Суличича пошлю, – перебил гетман.
– Добро, гетман!
– Зарудному отпиши – боярина Пушкина просить от моего имени, чтобы дал понять королю: мол, Москва к нам приязненна и попечительна.
– Добро, гетман!
– В Константинополь поедут Антон Жданович и Павло Яненко. Оба турецкую речь знают. Еще что?
– Польские послы в Бахчисарай поехали.
– Свои люди есть меж ними?
– Есть один писец.
– Ладно. Дальше.
Капуста удивленно взглянул на гетмана. Необычна была для него такая раздражительность при докладе о важных, секретных делах. Хмельницкий перехватил удивленный взгляд полковника.
– Утомился я, Лаврин, – хрипло произнес гетман, – утомился. День и ночь смотри, как бы нам нож в спину не всадили.
Он вскочил с кресла и зашагал по горнице. Из-под густых бровей гневно блестели глаза. Алый кунтуш тесно облегал его могучие плечи, и худой, невысокий Капуста казался рядом с ним маленьким, незаметным.
– Тесно нам, Лаврин, тесно.
Он мерил ровными шагами горницу из угла в угол, а казалось, будто он все еще под Зборовом, на том страшном поле боя, и ухо ловит звон мечей, стоны и крики людей, топот тысяч ног, конское ржание. В том страшном побоище он победил. Он поставил на колени первоклассную королевскую армию.
А чего добился? Сорока тысяч реестровых?
Да, он знал, хорошо знал – не того ждала Украина. На том поле можно было добиться большего. А теперь паны только того и ждут, чтобы снова двинуться на Украину, возвратить себе маетности, на колени поставить народ.
В хитросплетениях тайной переписки с Варшавой, в беседах, в неосторожно высказанных фразах, – он уже видел зарождение той черной тучи, которая принесет страшную грозу. Снова пламя пожара вспыхнет над измученной и окровавленной землей...
Капуста, словно угадывая мысли, тревожившие гетмана, молвил:
– Никогда еще не имела такой свободы Украина, Богдан.
– Мало, – гетман остановился перед Капустой и положил ему руки на плечи. – Пойми, мало. Да и ту норовят отобрать, и та под угрозой. Нам надо выиграть время. Время сейчас для нас – все. Хитры паны в Варшаве, а мы похитрее будем. А теперь обедать, полковник!
– Еще есть дела, – отозвался Капуста, – весьма спешные.
– Твоя воля, – улыбнувшись, Хмельницкий отошел к окну.
– Брацлавский полковник Нечай твою, гетман, честь поносит; на прошлой неделе говорено им: «Гетман народ продал за маетности, гвардию себе завел, три тысячи татар нанял для охраны, а народ в полон гонят, паны Потоцкий и Вишневецкий снова вешают невинных».
– Заговор? – спросил Хмельницкий, и Капуста заметил, как под кунтушом заходили плечи.
– Нет, – твердо сказал он, – не заговор. Нечай – честный человек. – Помолчал и, встретив пытливый взгляд гетмана, добавил:
– Не понимает только, вперед не заглядывает.
– Верно говоришь, полковник. Нечаю быть в Чигирине на той неделе.
– Письмо от митрополита Сильвестра Коссова: твоему универсалу, гетман, посполитые не подчиняются, и земли, захваченные ими у Густынского монастыря, до сей поры не освобождают.
– Вот морока мне с тем монастырем. Мало разве земель у пана митрополита... Пусть Выговский составит новый универсал от моего имени, а лучше пошли сотни две казаков, чтобы нагайками поучили, как гетманскую волю уважать...
– А может, то лишнее будет? – осторожно сказал Капуста.
– Что у тебя в мыслях? – грозно спросил Хмельницкий.
– Не надо казаков посылать.
– Надо. Я сказал – надо! Немедля чтобы освободили монастырские земли.
Ты что, шутить вздумал с митрополитом? Людям святой веры обиду чинить – мне на то бог права не дал.
– Добро, гетман. Еще жалоба.
– Снова про непослушание?
– Да, гетман! Выдал ты охранную грамоту шляхтичу Перчинскому, проживающему в местечке Коростышеве, а тот шляхтич пишет, что селяне с казаками два наезда сделали, маеток пограбили, твою охранную грамоту порвали...
– Послать шляхтичу новый охранный универсал, – перебил гетман. – Отпиши Ивану Золотаренку: следствие учинить и виновных покарать смертью.
Далее что?
– Жалоба женского Киево-Печерского монастыря на селян села Подгорцы о непослушании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171