Мать поставила воду в котле.
– Обмою тебя, сынок.
– Хорошо, мама.
Будто и голос не Нечипоров. Хриплый, суровый. Вспомнила зиму позапрошлого года...
– А про Килыну не спрашиваешь?
Верно, про сестру и не спросил. Вот как закаменело сердце! Только теперь глаза затуманились... Не вытер набежавших слез, слушал скорбный голос матери:
– Померла наша Килына от морового поветрия. Тебя все вспоминала: «Был бы здесь наш Нечипор, не мучились бы мы снова на панщине».
Он охватил голову руками и, как от дикой боли, закачался.
Стон вырвался из его губ. Может быть, действительно, надо было оставаться здесь после Берестечка, не бросать своего села? Может, надо было сопротивляться, не верить ни полковникам, ни гетману?
Отец заговорил:
– Мучимся, Нечипор, видно, от неволи бедному человеку некуда податься... Корову на Рождество забрали в поволовщину панские слуги... С утра до ночи на панщине... Свой хлеб сгнил на поле... Хорошо хоть в воскресенье ты приехал, не то пришлось бы мне сейчас уйти. А конь где твой?
– Я пешком, тату.
– Пешком... Что ж, казаки и пешие бывают добрые... Только, какие мы теперь казаки?
Нечипор не отозвался. Отец невесело сказал:
– Хлопы мы, а не казаки. Быдло... Васька Приступу помнишь?
– Не забыл.
– Так вот, он теперь у пана управителем. Хозяйничает, выслуживается, все под ним, как под ханом, ходим... Был бы я помоложе...
– Да будет тебе! – вмешалась мать, не давая договорить отцу.
Но Нечипор хотел знать:
– Что бы сделали, тату?
– Да что языком болтать...
Махнул рукой.
– Больше не спрашиваю тебя, сынок, – проговорил тихо. – Все понимаю.
Но ты как же, тоже на панщину? В реестр не попал?
Нечипор прочитал в материнских глазах надежду. Но печально покачал головой:
– Нет!
– Пан у нас новый, – сказал отец, – гетман Хмель ему наше село отписал... Полковник Михайло Громыка... Лютый пан.
– Громыка... – Нечипор от неожиданности поднялся. – Громыка, говоришь?..
– Он.
– Я же служил у него...
– Знаю.
– Надо было тебе пойти к нему, пожаловаться. Пускай отдал бы корову, сказал бы ему, чей отец...
– Ходил. Кланялся. Про тебя сказал.
– А он? – сердце замерло у Нечипора.
– А он выслушал, накричал, такой шум поднял, что не знал я, куда и деваться, хорошо, что не велел киями угостить... «Мало, – говорит, – у меня тех казаков было? Чинш плати – и все». С тем я и пошел. Васько Приступа только смеется: «Расскажи, – говорит, – как к пану Громыке в гости ходил...»
– Будет, тату. – Нечипор закрыл лицо руками. – Будет. Помолчите. Я ж того Громыку под Зборовом своею грудью от пули закрыл. Ранили меня...
Насилу отлежался...
– Зря так поступил, ему, харцызяке, надо пулю в лоб... – рассердился отец.
– Да тихо, старый.
Мать умоляюще протянула руки.
– Злой он, злой, что и говорить... – мать вытерла концом платка губы.
– а церковь, спасибо, открыл, попа привез, униата выгнал... За то спасибо...
– Поблагодарю я его...
Нечипор стал посреди хаты и загадочно произнес:
– Пойду к нему, поблагодарю за церковь и поговорю. Меня, думаю, не выгонит.
– А может, не надо, сынок? – робко попросила мать.
– Надо, мама!
***
...Всего три дня в Репках Нечипор Галайда. А за эти три дня наслушался про горе и беду столько, что и за год всего не рассказать.
Мария, как проведала, что Нечипор дома, сама прибежала. Она одна утешила немного, и печаль отлетела далеко. Ей одной долгим зимним вечером рассказывал, что было и что сталось. А о том, что будет, молчал. Читал у нее в глазах этот вопрос. Видел беспокойство в ее взгляде. Но молчал. Хотя знал уже, что сделает совсем не то, чего ожидают от него родители.
Васько Приступа смутился, встретясь с Нечипором. Осторожно спросил о Гуляй-Дне. Узнав, что тот неизвестно куда девался, не скрыл своей радости.
Не то было бы у него хлопот с этим Гуляй-Днем. Васько Приступа раздобрел, выровнялся в плечах, из-под сбитой набекрень сизой смушковой шапки кучерявился чуб. Над жирными губами лихо закручены усы. В глазах надменность. Сказал:
– Ты до пана Громыки наведайся. Как поступить с тобой... Будешь панщину работать или на службу в его полк снова станешь... Он сердитый, но справедливый...
– Зачем корову у отца забрал, Васько? – спросил жестковато Нечипор.
– Не я брал, – испугался Приступа, – пан приказал, чтобы чинш исправно платили. За твоим отцом еще долг – сухомельщина да попасное...
– Что ж, заплачу. Погоди, заплачу, – загадочно ответил Нечипор и отошел от Приступы.
Остался Приступа один посреди улицы, растерянно глядел вслед Нечипору. Решил: с этим надо быть настороже...
...Репки, казалось, кто-то подменил. Не узнать. Сколько хат с забитыми окнами и дверьми! Подошел Нечипор к хате Кияшка. Ни окон, ни дверей. Заглянул внутрь. Ветром намело кучу снега. В углу, где когда-то стоял стол, желтеет прошлогодний бурьян, а под потолком заиндевелая икона.
Дальше, за селом, улица упиралась в стену панского палаца. Там, за той стеной, был полковник Громыка. «Что ж, обожди, полковник, я еще к тебе приду. Поговорим». Нечипор повернул назад и пошел к Марии. Пришел – в хате ни ее, ни матери. Догадался: видно, на панщине, в усадьбе. Тогда, точно и не по своей воле, ноги сами пошли в ту сторону, где подымалась каменная стена, а из-за нее виднелась покрытая снегом высокая крыша.
***
...Полковник Михайло Громыка выглянул в окно. У коновязи уже стоял оседланный конь. Казак в жупане расчесывал ему гриву и то и дело поглядывал на окна. Громыка потянулся, предчувствуя приятный холодок зимнего дня, который сразу охватит его, едва только сядет на коня. В эту пору он каждое утро выезжал в поле. Скакал час-два, пока мылом конь не покроется, а тогда возвращался. Подумал: «Недолго придется так развлекаться, вот-вот жди от гетмана гонца». Крикнул грозно:
– Гей, джура!
Джура вырос в дверях, поклонился, точно переломился в поясе, и ловко выпрямился. Глаза устремлены на полковника.
– Сапоги и кунтуш!
Джура через минуту снова был тут. Помог натянуть сапоги, подал кунтуш. Громыка не спеша застегнул белую шелковую сорочку под кунтушом.
Прошелся по светлице, рассыпав звон серебряных шпор. Джура стоял у порога, ждал. Со стен на полковника Громыку смотрели какие-то надменные паны в латах и пани в старинных пышных платьях. Следили за ним, как казалось Громыке, испуганными глазами. А как же было им не пугаться? Кто это похаживал по светлице? Не пан Кисель, слуга короля польского, и не Ерема Вишневецкий, бывший владелец этого палаца, а полковник гетмана Хмельницкого – Михайло Громыка, который еще не так давно только есаулом был. Тот Громыка, который правнуков и внуков вот этих панов, умелою рукою изображенных живописцем, громил под Корсунем и Пилявой, под Зборовом и Берестечком... Правда, под Берестечком не вышло, как думал гетман... Но это не помешает тому, чтобы теперь все обошлось как следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Обмою тебя, сынок.
– Хорошо, мама.
Будто и голос не Нечипоров. Хриплый, суровый. Вспомнила зиму позапрошлого года...
– А про Килыну не спрашиваешь?
Верно, про сестру и не спросил. Вот как закаменело сердце! Только теперь глаза затуманились... Не вытер набежавших слез, слушал скорбный голос матери:
– Померла наша Килына от морового поветрия. Тебя все вспоминала: «Был бы здесь наш Нечипор, не мучились бы мы снова на панщине».
Он охватил голову руками и, как от дикой боли, закачался.
Стон вырвался из его губ. Может быть, действительно, надо было оставаться здесь после Берестечка, не бросать своего села? Может, надо было сопротивляться, не верить ни полковникам, ни гетману?
Отец заговорил:
– Мучимся, Нечипор, видно, от неволи бедному человеку некуда податься... Корову на Рождество забрали в поволовщину панские слуги... С утра до ночи на панщине... Свой хлеб сгнил на поле... Хорошо хоть в воскресенье ты приехал, не то пришлось бы мне сейчас уйти. А конь где твой?
– Я пешком, тату.
– Пешком... Что ж, казаки и пешие бывают добрые... Только, какие мы теперь казаки?
Нечипор не отозвался. Отец невесело сказал:
– Хлопы мы, а не казаки. Быдло... Васька Приступу помнишь?
– Не забыл.
– Так вот, он теперь у пана управителем. Хозяйничает, выслуживается, все под ним, как под ханом, ходим... Был бы я помоложе...
– Да будет тебе! – вмешалась мать, не давая договорить отцу.
Но Нечипор хотел знать:
– Что бы сделали, тату?
– Да что языком болтать...
Махнул рукой.
– Больше не спрашиваю тебя, сынок, – проговорил тихо. – Все понимаю.
Но ты как же, тоже на панщину? В реестр не попал?
Нечипор прочитал в материнских глазах надежду. Но печально покачал головой:
– Нет!
– Пан у нас новый, – сказал отец, – гетман Хмель ему наше село отписал... Полковник Михайло Громыка... Лютый пан.
– Громыка... – Нечипор от неожиданности поднялся. – Громыка, говоришь?..
– Он.
– Я же служил у него...
– Знаю.
– Надо было тебе пойти к нему, пожаловаться. Пускай отдал бы корову, сказал бы ему, чей отец...
– Ходил. Кланялся. Про тебя сказал.
– А он? – сердце замерло у Нечипора.
– А он выслушал, накричал, такой шум поднял, что не знал я, куда и деваться, хорошо, что не велел киями угостить... «Мало, – говорит, – у меня тех казаков было? Чинш плати – и все». С тем я и пошел. Васько Приступа только смеется: «Расскажи, – говорит, – как к пану Громыке в гости ходил...»
– Будет, тату. – Нечипор закрыл лицо руками. – Будет. Помолчите. Я ж того Громыку под Зборовом своею грудью от пули закрыл. Ранили меня...
Насилу отлежался...
– Зря так поступил, ему, харцызяке, надо пулю в лоб... – рассердился отец.
– Да тихо, старый.
Мать умоляюще протянула руки.
– Злой он, злой, что и говорить... – мать вытерла концом платка губы.
– а церковь, спасибо, открыл, попа привез, униата выгнал... За то спасибо...
– Поблагодарю я его...
Нечипор стал посреди хаты и загадочно произнес:
– Пойду к нему, поблагодарю за церковь и поговорю. Меня, думаю, не выгонит.
– А может, не надо, сынок? – робко попросила мать.
– Надо, мама!
***
...Всего три дня в Репках Нечипор Галайда. А за эти три дня наслушался про горе и беду столько, что и за год всего не рассказать.
Мария, как проведала, что Нечипор дома, сама прибежала. Она одна утешила немного, и печаль отлетела далеко. Ей одной долгим зимним вечером рассказывал, что было и что сталось. А о том, что будет, молчал. Читал у нее в глазах этот вопрос. Видел беспокойство в ее взгляде. Но молчал. Хотя знал уже, что сделает совсем не то, чего ожидают от него родители.
Васько Приступа смутился, встретясь с Нечипором. Осторожно спросил о Гуляй-Дне. Узнав, что тот неизвестно куда девался, не скрыл своей радости.
Не то было бы у него хлопот с этим Гуляй-Днем. Васько Приступа раздобрел, выровнялся в плечах, из-под сбитой набекрень сизой смушковой шапки кучерявился чуб. Над жирными губами лихо закручены усы. В глазах надменность. Сказал:
– Ты до пана Громыки наведайся. Как поступить с тобой... Будешь панщину работать или на службу в его полк снова станешь... Он сердитый, но справедливый...
– Зачем корову у отца забрал, Васько? – спросил жестковато Нечипор.
– Не я брал, – испугался Приступа, – пан приказал, чтобы чинш исправно платили. За твоим отцом еще долг – сухомельщина да попасное...
– Что ж, заплачу. Погоди, заплачу, – загадочно ответил Нечипор и отошел от Приступы.
Остался Приступа один посреди улицы, растерянно глядел вслед Нечипору. Решил: с этим надо быть настороже...
...Репки, казалось, кто-то подменил. Не узнать. Сколько хат с забитыми окнами и дверьми! Подошел Нечипор к хате Кияшка. Ни окон, ни дверей. Заглянул внутрь. Ветром намело кучу снега. В углу, где когда-то стоял стол, желтеет прошлогодний бурьян, а под потолком заиндевелая икона.
Дальше, за селом, улица упиралась в стену панского палаца. Там, за той стеной, был полковник Громыка. «Что ж, обожди, полковник, я еще к тебе приду. Поговорим». Нечипор повернул назад и пошел к Марии. Пришел – в хате ни ее, ни матери. Догадался: видно, на панщине, в усадьбе. Тогда, точно и не по своей воле, ноги сами пошли в ту сторону, где подымалась каменная стена, а из-за нее виднелась покрытая снегом высокая крыша.
***
...Полковник Михайло Громыка выглянул в окно. У коновязи уже стоял оседланный конь. Казак в жупане расчесывал ему гриву и то и дело поглядывал на окна. Громыка потянулся, предчувствуя приятный холодок зимнего дня, который сразу охватит его, едва только сядет на коня. В эту пору он каждое утро выезжал в поле. Скакал час-два, пока мылом конь не покроется, а тогда возвращался. Подумал: «Недолго придется так развлекаться, вот-вот жди от гетмана гонца». Крикнул грозно:
– Гей, джура!
Джура вырос в дверях, поклонился, точно переломился в поясе, и ловко выпрямился. Глаза устремлены на полковника.
– Сапоги и кунтуш!
Джура через минуту снова был тут. Помог натянуть сапоги, подал кунтуш. Громыка не спеша застегнул белую шелковую сорочку под кунтушом.
Прошелся по светлице, рассыпав звон серебряных шпор. Джура стоял у порога, ждал. Со стен на полковника Громыку смотрели какие-то надменные паны в латах и пани в старинных пышных платьях. Следили за ним, как казалось Громыке, испуганными глазами. А как же было им не пугаться? Кто это похаживал по светлице? Не пан Кисель, слуга короля польского, и не Ерема Вишневецкий, бывший владелец этого палаца, а полковник гетмана Хмельницкого – Михайло Громыка, который еще не так давно только есаулом был. Тот Громыка, который правнуков и внуков вот этих панов, умелою рукою изображенных живописцем, громил под Корсунем и Пилявой, под Зборовом и Берестечком... Правда, под Берестечком не вышло, как думал гетман... Но это не помешает тому, чтобы теперь все обошлось как следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171