Он не спал всю ночь. Дела его шли неважно. За его спиной против него плел интриги Потоцкий, король явно выражал свое недовольство Оссолинским, малоутешительные известия пришли от Киселя. Хмельницкий обманывал с составлением реестров, возвращение панства в маетки задерживалось. И все валили на него, забывая, что, если бы он, канцлер, не договорился с ханом втайне от Хмельницкого, то, может быть, теперь в Варшаве сидел бы гетман казацкий, а не король.
«Но теперь они обо всем забыли, теперь они говорят, будто бы я попустительствую казацкой вольнице», – думал Оссолинский, слушая спокойную речь Пушкина и время от времени наклоняясь к толмачу, который старательно и быстро переводил. Оссолинский сразу понял – не с дружественными намерениями приехали в Варшаву московские послы, – и в этом он распознал руку Хмельницкого. Поэтому, чтобы выиграть время, канцлер предложил начать переговоры через три дня, ссылаясь на отсутствие князя Радзивилла, который должен будет возглавить польское посольство для переговоров. Пушкин не возражал.
После беседы с послами Оссолинский сразу же пошел к королю.
Ян-Казимир сидел в обществе своего духовника и пани Замойской.
Оссолинский попросил прошения, что вынужден прервать королевскую беседу.
Намекнул, что необходимо говорить наедине.
– Должен сообщить вам, ясновельможный король, о важном деле.
Ян-Казимир неохотно поднялся, извинился перед своими собеседниками и вышел в смежную комнату. Оссолинский, прихрамывая на левую ногу, шел за королем.
– Плохие вести, – сказал он, заглядывая в глаза Яну-Казимиру. Тот уселся в кресло, откинул голову на высокую, обитую бархатом спинку. – Московские послы ведут переговоры так, чтобы вызвать с нашей стороны какой-нибудь опрометчивый шаг. Я полагаю – следует послать лично от вас гонца в Москву, сейчас же, с вашим письмом к царю. Надо развеять в Москве все подозрения.
Канцлер говорил тихо, настойчиво, как с учеником. От этого тона королю было не по себе. Ему хотелось оборвать канцлера, но, понимая, что тот прав, пересилил в себе это желание.
– Хорошо, пошлем в Москву гонца.
Король согласен с канцлером. И на то, чтобы переговоры возглавил Радзивилл, он тоже согласен. Но никаких уступок. Только слова и обещания.
Больше нельзя уступать. Второго Зборова быть не может.
Оссолинский покраснел. Не удержался, чтобы не сказать:
– Может статься и похуже Зборова.
Король вскочил с места.
– Как, пан канцлер так думает? Зачем же тогда быть канцлером, если так смотреть на вещи?
– Москве надо доказать, – настаивал на своем Оссолинский, – надо доказать, что слова Хмельницкого о подданстве царю – пустые слова, что гетман тянет в сторону Турции. Если надо будет, то кое в чем придется и уступить Москве.
– Отдать Смоленск? – спросил король.
– Оттого-то переговоры и будет вести Радзивилл, – пояснил канцлер.
Оссолинский действовал хитро. Смоленск входил в воеводство Радзивилла. Пусть князь изворачивается. Пусть попробует, каково трактовать с русскими. Нет, у канцлера крепкая голова на плечах, Ян-Казимир должен это признать.
Король прощается с канцлером и возвращается к своим гостям. В комнате он застает еще шляхтича Малюгу. Тот стоит у столика с расставленными на нем костяными шахматами. Малюга преклоняет колено перед королем.
Ян-Казимир милостиво касается рукой его плеча. Тот на лету целует королю руку и подымается.
– Как приказано вами, ясновельможный король, я прибыл, чтобы развлечь вас.
Король одобрительно кивает головой. Догадливый и разумный шляхтич. С ним легко говорить, и он всегда с полуслова угадывает желания короля.
Садясь в кресло, король сказал:
– Беспокоят меня послы московского царя.
– Ваше величество! – с жаром воскликнул Малюга. – Да что взять с мужиков? Разве они понимают дипломатию? Да они и латыни не знают.
– Ошибаешься, мой верный слуга, – покачал головой король. – Послушал бы ты, что мне только что рассказал Оссолинский.
Малюга старательно расставлял шахматы на столике. Духовник Лентовский спросил:
– Что-нибудь дурное?
– Пока нет. Но придется немедленно послать гонца в Москву. Надо предупредить их там, в Москве, растолковать им, чтобы меньше верили Хмельницкому, что у него на уме союз с турками и что следует усмирить его, – сие в интересах царя московского.
– А по мне, ваше величество, – отозвался Малюга, – позвали бы вы сюда Хмельницкого да посадили на кол – и конец всем бунтам.
– Истину говоришь, – подтвердил духовник, – истину.
Король ничего не ответил. Воображением нарисовал себе эту заманчивую картину во всех мельчайших подробностях. Пани Замойская сказала:
– Хотелось бы знать, живет еще та шляхтянка с Хмельницким?
Никто не ответил.
Глава 15
...Московские послы сидели на своем подворье. Им отвели просторный дом вблизи королевского дворца. Порою они видели в окна, как проезжал по улице король, окруженный пышной свитой. Пушкин приказал служилым посольским людям и стрельцам – к воротам не бегать и рты не разевать:
– Видали мы и не таких царей.
Дважды на посольское подворье приезжал посол Хмельницкого, Богданович-Зарудный. Жаловался на плутни сенаторов и особенно на Потоцкого. Пушкин слушал, поддакивал, но от себя ничего не добавлял. Между тем гонец короля мчался в Москву с королевским посланием, загоняя лошадей.
На пятый день пребывания послов в Варшаве приехал князь Альбрехт Радзивилл. Первая встреча Радзивилла с послами состоялась в королевском дворце. Был выстроен почетный караул. Двенадцать трубачей заиграли на трубах, когда послы входили во дворец. От ворот до палаты был разостлан красный ковер. Пушкину это понравилось. Он шел, величественно откинув голову, в длинном кафтане, в высокой собольей шапке. Низенький Проскаков выступал сбоку, с любопытством озираясь по сторонам. Радзивилл принял послов весьма учтиво. Прежде всего отказался от переводчика. Говорил по-русски. Сели за длинный стол, накрытый вышитой золотом скатертью. Слуги в белых кафтанах разносили мед в высоких серебряных кубках. Радзивилл поднял кубок за здравие московского царя. Пушкин поднял кубок за короля.
Сразу после того перешли к делам. Пушкин встал, он начал давно приготовленную речь; голос его звучал твердо. Радзивилл слушал внимательно, поглаживая чисто выбритые щеки.
– Великий государь, – говорил Пушкин, – изволит гневаться на вас, поляков, за нарушение крестного целования. В грамотах мирных постановлено было, дабы титул его царского величества писался с большим страхом и без малейшего пропуска, а вы этого не блюдете. Его царское величество требует, чтоб все особы, в том повинные, были подвергнуты за большие вины казни, а за малые – наказанию. Люди те в сей росписи нами поименованы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
«Но теперь они обо всем забыли, теперь они говорят, будто бы я попустительствую казацкой вольнице», – думал Оссолинский, слушая спокойную речь Пушкина и время от времени наклоняясь к толмачу, который старательно и быстро переводил. Оссолинский сразу понял – не с дружественными намерениями приехали в Варшаву московские послы, – и в этом он распознал руку Хмельницкого. Поэтому, чтобы выиграть время, канцлер предложил начать переговоры через три дня, ссылаясь на отсутствие князя Радзивилла, который должен будет возглавить польское посольство для переговоров. Пушкин не возражал.
После беседы с послами Оссолинский сразу же пошел к королю.
Ян-Казимир сидел в обществе своего духовника и пани Замойской.
Оссолинский попросил прошения, что вынужден прервать королевскую беседу.
Намекнул, что необходимо говорить наедине.
– Должен сообщить вам, ясновельможный король, о важном деле.
Ян-Казимир неохотно поднялся, извинился перед своими собеседниками и вышел в смежную комнату. Оссолинский, прихрамывая на левую ногу, шел за королем.
– Плохие вести, – сказал он, заглядывая в глаза Яну-Казимиру. Тот уселся в кресло, откинул голову на высокую, обитую бархатом спинку. – Московские послы ведут переговоры так, чтобы вызвать с нашей стороны какой-нибудь опрометчивый шаг. Я полагаю – следует послать лично от вас гонца в Москву, сейчас же, с вашим письмом к царю. Надо развеять в Москве все подозрения.
Канцлер говорил тихо, настойчиво, как с учеником. От этого тона королю было не по себе. Ему хотелось оборвать канцлера, но, понимая, что тот прав, пересилил в себе это желание.
– Хорошо, пошлем в Москву гонца.
Король согласен с канцлером. И на то, чтобы переговоры возглавил Радзивилл, он тоже согласен. Но никаких уступок. Только слова и обещания.
Больше нельзя уступать. Второго Зборова быть не может.
Оссолинский покраснел. Не удержался, чтобы не сказать:
– Может статься и похуже Зборова.
Король вскочил с места.
– Как, пан канцлер так думает? Зачем же тогда быть канцлером, если так смотреть на вещи?
– Москве надо доказать, – настаивал на своем Оссолинский, – надо доказать, что слова Хмельницкого о подданстве царю – пустые слова, что гетман тянет в сторону Турции. Если надо будет, то кое в чем придется и уступить Москве.
– Отдать Смоленск? – спросил король.
– Оттого-то переговоры и будет вести Радзивилл, – пояснил канцлер.
Оссолинский действовал хитро. Смоленск входил в воеводство Радзивилла. Пусть князь изворачивается. Пусть попробует, каково трактовать с русскими. Нет, у канцлера крепкая голова на плечах, Ян-Казимир должен это признать.
Король прощается с канцлером и возвращается к своим гостям. В комнате он застает еще шляхтича Малюгу. Тот стоит у столика с расставленными на нем костяными шахматами. Малюга преклоняет колено перед королем.
Ян-Казимир милостиво касается рукой его плеча. Тот на лету целует королю руку и подымается.
– Как приказано вами, ясновельможный король, я прибыл, чтобы развлечь вас.
Король одобрительно кивает головой. Догадливый и разумный шляхтич. С ним легко говорить, и он всегда с полуслова угадывает желания короля.
Садясь в кресло, король сказал:
– Беспокоят меня послы московского царя.
– Ваше величество! – с жаром воскликнул Малюга. – Да что взять с мужиков? Разве они понимают дипломатию? Да они и латыни не знают.
– Ошибаешься, мой верный слуга, – покачал головой король. – Послушал бы ты, что мне только что рассказал Оссолинский.
Малюга старательно расставлял шахматы на столике. Духовник Лентовский спросил:
– Что-нибудь дурное?
– Пока нет. Но придется немедленно послать гонца в Москву. Надо предупредить их там, в Москве, растолковать им, чтобы меньше верили Хмельницкому, что у него на уме союз с турками и что следует усмирить его, – сие в интересах царя московского.
– А по мне, ваше величество, – отозвался Малюга, – позвали бы вы сюда Хмельницкого да посадили на кол – и конец всем бунтам.
– Истину говоришь, – подтвердил духовник, – истину.
Король ничего не ответил. Воображением нарисовал себе эту заманчивую картину во всех мельчайших подробностях. Пани Замойская сказала:
– Хотелось бы знать, живет еще та шляхтянка с Хмельницким?
Никто не ответил.
Глава 15
...Московские послы сидели на своем подворье. Им отвели просторный дом вблизи королевского дворца. Порою они видели в окна, как проезжал по улице король, окруженный пышной свитой. Пушкин приказал служилым посольским людям и стрельцам – к воротам не бегать и рты не разевать:
– Видали мы и не таких царей.
Дважды на посольское подворье приезжал посол Хмельницкого, Богданович-Зарудный. Жаловался на плутни сенаторов и особенно на Потоцкого. Пушкин слушал, поддакивал, но от себя ничего не добавлял. Между тем гонец короля мчался в Москву с королевским посланием, загоняя лошадей.
На пятый день пребывания послов в Варшаве приехал князь Альбрехт Радзивилл. Первая встреча Радзивилла с послами состоялась в королевском дворце. Был выстроен почетный караул. Двенадцать трубачей заиграли на трубах, когда послы входили во дворец. От ворот до палаты был разостлан красный ковер. Пушкину это понравилось. Он шел, величественно откинув голову, в длинном кафтане, в высокой собольей шапке. Низенький Проскаков выступал сбоку, с любопытством озираясь по сторонам. Радзивилл принял послов весьма учтиво. Прежде всего отказался от переводчика. Говорил по-русски. Сели за длинный стол, накрытый вышитой золотом скатертью. Слуги в белых кафтанах разносили мед в высоких серебряных кубках. Радзивилл поднял кубок за здравие московского царя. Пушкин поднял кубок за короля.
Сразу после того перешли к делам. Пушкин встал, он начал давно приготовленную речь; голос его звучал твердо. Радзивилл слушал внимательно, поглаживая чисто выбритые щеки.
– Великий государь, – говорил Пушкин, – изволит гневаться на вас, поляков, за нарушение крестного целования. В грамотах мирных постановлено было, дабы титул его царского величества писался с большим страхом и без малейшего пропуска, а вы этого не блюдете. Его царское величество требует, чтоб все особы, в том повинные, были подвергнуты за большие вины казни, а за малые – наказанию. Люди те в сей росписи нами поименованы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171