Для их раздолбанного мировоззрения требовался пример, абсолютный в своей правоте и цинизме.
Уличные паца думали.
– Так тебя потом самого посадят… - сказали они.
– Посадят, - кивнул Щёкин. - Жизнь вообще несправедливая. Но настоящий - это тот, кто живёт правильно и в несправедливой жизни. Он знает, что его кинут, и всё равно делает. Вы сами, наверное, думаете: «Дурак Дрисаныч, на хрена он эту пургу нам гонит, всё равно мы Пектусина зачморим». А я знаю, что должен сказать вам это, потому что так будет правильно, вот и говорю. Хотя всё, что я говорю, вам по фиг.
– Не по фиг нам! - возмущённо загалдели упыри. Щёкин скептически пожал плечами.
– Значит, Пектусин самый настоящий на свете, да? - с ожесточением спросил Гершензон.
– Ну, не самый… Хотя поступает, как пацан.
– Где он как пацан поступал?! - заорали упыри.- Только и делает, что за Дерьмовочкой бегает!…
– Бегать ему или не бегать - это его дело, а не ваше. Может, и не надо бегать. По-моему, зря он перед Наташей так расстилается. Но вот защищать её - надо.
И он вас четверых не побоялся и защитил её. Настоящий пацан не боится делать правильно.
Щёкин замолчал и закурил. Упыри глядели в разные стороны.
– Смотрите, - прошептал Моржов Милене, - идеал продемонстрирован, носитель идеала малость приспущен, чтобы не побили, и всё без принуждения, без ущерба самолюбию…
– Весьма спорная мораль, - холодно ответила Ми-лена.
– Это мораль этического выживания, а не совершенствования…
– Один раз не считается, - через силу сказал Гершензон. - Если один раз поступил, как правильно, ещё не значит, что весь такой правильный. Я тоже дрался против троих, когда у меня у брата самокат отняли. Фигня. В каратэ научат - можно сразу со ста человеками драться. У нас в классе был псих, его доведут, так он и со старшаками дрался.
– Настоящий - это не который против всех дерётся. Настоящий понимает, как чего надо делать, и не боится это делать. Вы, понятно, не боитесь, но вот понимаете ли, как чего надо делать?
– Понимаем! - убеждённо загалдели упыри.
– А почему тогда не слушали, когда Константин Егорович про скалу рассказывал? Зачем мы туда идём? Просто полазать? Полазать и на помойке можно.
– Да чё там слушать-то! - крикнул Ничков. - Скала-и скала!…
– Тебе и ничё… Ты знаешь, как у тебя маму зовут, сколько ей лет, где она родилась? Знаешь?
– Знаю!
– А зачем? Она тебя без этого, что ли, кормить не будет, да? Знаешь - потому что просто надо знать, и всё. Как настоящий человек своё дело делает? Просто делает - и всё, без всяких! Потому что надо. Так и ты про маму знаешь - потому что надо. Вот так и про то, где живёшь, надо знать, и всё! Без причины. Серёжа знает, он Константина Егорыча слушал. А вам один хрен - что скала, что помойка. Это не по-настоящему.
– Да мы спросим, делов-то!… - возбудились упыри и завертели головами: - Константин Егорыч! Константин Егорыч!…
Моржов тоже огляделся и поразился педагогическому таланту Костёрыча: Костёрыч растаял в воздухе, как Дэвид Копперфильд.
– У Серёжи и придётся спросить, - подсказал Щёкин. - А то так дураками и помрёте.
– Пектусин! - заорали упыри. - Иди сюда, козёл!…
Серёжа Васенин в это время стоял на краю обрывчика с кружками в руках - видно, собирался сполоснуть. Он оглянулся на оклик упырей и вдруг исчез.
– А!… Э!… - обомлели упыри. - Пек!… Э-э… Пектусин утонул!…
Серёжа и вправду поскользнулся на траве и солдатиком ушёл в воду вдоль стенки обрыва.
Моржов вскочил и в три длинных шага оказался на месте исчезновения Серёжи. Глубина здесь была всего с метр, не больше. Серёжа шумно вынырнул из воды, держа над головой кружки. Лицо у него было совершенно ошалелое. Моржов наклонился, схватил Серёжу за запястья и выдернул обратно на берег.
Серёжа молчал, потрясённый. С него текла вода. Похоже, его временно парализовало. Кружки он сжимал, как скипетр и державу.
Моржов отнял у него посудины, отдал Наташе Ландышевой, которая оказалась уже рядом, и потряс Серёжу за плечи.
– Эй, утопленник… - позвал он. - Очнись!
– А?… - спросил Серёжа, тупо уставившись на Моржова.
Упыри клубились вокруг Моржова и Серёжи. Здесь же стояли и прибежавшие Щёкин с Миленой.
– Чё, совсем захлебнулся? - взволнованно спрашивали упыри. - Он дышит?… Жить-то будет?… Охренеть - Пектусин утонул!…
– Ляг давай, - сказал Моржов и помог Серёже лечь на траву.
Серёжа вытянулся и закрыл глаза.
– Всё-всё, - сказал Моржов, расталкивая упырей. - Ну, окунулся человек, бывает… Дайте ему отдышаться.
Упыри потолклись ещё немного и, подгоняемые Щёкиным, разочарованно побрели обратно к своим бутербродам. Остались только Милена и Гершензон, который рассматривал Серёжу с каким-то непонятным уважением.
Серёжа вдруг открыл неожиданно большие, практически бездонные глаза, посмотрел на небо, на Милену, на Моржова и едва слышно спросил:
– Борис Данилович… Сколько часов я был без сознания?…
Милена отвернулась и, отступая, прикрыла лицо руками, словно зарыдала. Но ни Серёжа, ни Гершензон этого не заметили.
– Чо, Серёга… - грубым, хриплым голосом заговорил Гершензон, - выжил, да?…
Серёжа едва заметно кивнул.
Гершензон помолчал, смущаясь, и тихо спросил:
– Видел свет в конце туннеля?
Моржова скала не потрясла, а упырей - потрясла.
– Воще!… - орали они, мечась у подножия. - Как в кино!…
Колымагинская скала высунулась из крутого склона горы над просёлочной дорогой, будто голая коленка из прорехи в штанине. Дорога вела от села Колымагино к автотрассе в Ковязин. Моржову показалось, что эта дорога, укладываясь в распадок, словно бы тёрлась о склоны холмов, пока на одном из них не протёрла скалу.
Скала была невысокая: может, с трёхэтажный дом, а может, и пониже. Известняк желтовато-костяного цвета на закате порыжел. Под скалой валялись отколовшиеся глыбы. Сбоку зияла дыра пещеры - изнутри от копоти костров чёрная, как печная труба.
Для упырей, понятно, скала и пещера были открытием в диких, неизведанных лесах. Но Моржов видел, что нога человека всё вокруг порядочно изгадила и натоптала, как на газоне перед каруселями. За просёлком на поляне имелись очаг, массивные скамейки и намертво врытый в землю ржавый мангал. Маленький ручей перегораживала запруда, чтобы воду можно было набрать сразу ведром, а не черпать кружку за кружкой. За потрёпанными кустами громоздилась слежавшаяся куча мусора. Поляна у Колымагинской скалы служила местом для пикников.
– Дрисаныч, можно в пещеру?… - волновался Чечкин.
– Погодите, - мрачно тормозил всех Гершензон. - Нам ведь ещё обещали рассказать тут про всё…
– Эй, ты!… - закричал Ничков, вертя головой в поисках Серёжи Васенина. - Давай рассказывай живо!
Серёжа немного растерялся.
– Ну… - замялся он и оглянулся на Костёрыча. Костёрыч одобрительно кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Уличные паца думали.
– Так тебя потом самого посадят… - сказали они.
– Посадят, - кивнул Щёкин. - Жизнь вообще несправедливая. Но настоящий - это тот, кто живёт правильно и в несправедливой жизни. Он знает, что его кинут, и всё равно делает. Вы сами, наверное, думаете: «Дурак Дрисаныч, на хрена он эту пургу нам гонит, всё равно мы Пектусина зачморим». А я знаю, что должен сказать вам это, потому что так будет правильно, вот и говорю. Хотя всё, что я говорю, вам по фиг.
– Не по фиг нам! - возмущённо загалдели упыри. Щёкин скептически пожал плечами.
– Значит, Пектусин самый настоящий на свете, да? - с ожесточением спросил Гершензон.
– Ну, не самый… Хотя поступает, как пацан.
– Где он как пацан поступал?! - заорали упыри.- Только и делает, что за Дерьмовочкой бегает!…
– Бегать ему или не бегать - это его дело, а не ваше. Может, и не надо бегать. По-моему, зря он перед Наташей так расстилается. Но вот защищать её - надо.
И он вас четверых не побоялся и защитил её. Настоящий пацан не боится делать правильно.
Щёкин замолчал и закурил. Упыри глядели в разные стороны.
– Смотрите, - прошептал Моржов Милене, - идеал продемонстрирован, носитель идеала малость приспущен, чтобы не побили, и всё без принуждения, без ущерба самолюбию…
– Весьма спорная мораль, - холодно ответила Ми-лена.
– Это мораль этического выживания, а не совершенствования…
– Один раз не считается, - через силу сказал Гершензон. - Если один раз поступил, как правильно, ещё не значит, что весь такой правильный. Я тоже дрался против троих, когда у меня у брата самокат отняли. Фигня. В каратэ научат - можно сразу со ста человеками драться. У нас в классе был псих, его доведут, так он и со старшаками дрался.
– Настоящий - это не который против всех дерётся. Настоящий понимает, как чего надо делать, и не боится это делать. Вы, понятно, не боитесь, но вот понимаете ли, как чего надо делать?
– Понимаем! - убеждённо загалдели упыри.
– А почему тогда не слушали, когда Константин Егорович про скалу рассказывал? Зачем мы туда идём? Просто полазать? Полазать и на помойке можно.
– Да чё там слушать-то! - крикнул Ничков. - Скала-и скала!…
– Тебе и ничё… Ты знаешь, как у тебя маму зовут, сколько ей лет, где она родилась? Знаешь?
– Знаю!
– А зачем? Она тебя без этого, что ли, кормить не будет, да? Знаешь - потому что просто надо знать, и всё. Как настоящий человек своё дело делает? Просто делает - и всё, без всяких! Потому что надо. Так и ты про маму знаешь - потому что надо. Вот так и про то, где живёшь, надо знать, и всё! Без причины. Серёжа знает, он Константина Егорыча слушал. А вам один хрен - что скала, что помойка. Это не по-настоящему.
– Да мы спросим, делов-то!… - возбудились упыри и завертели головами: - Константин Егорыч! Константин Егорыч!…
Моржов тоже огляделся и поразился педагогическому таланту Костёрыча: Костёрыч растаял в воздухе, как Дэвид Копперфильд.
– У Серёжи и придётся спросить, - подсказал Щёкин. - А то так дураками и помрёте.
– Пектусин! - заорали упыри. - Иди сюда, козёл!…
Серёжа Васенин в это время стоял на краю обрывчика с кружками в руках - видно, собирался сполоснуть. Он оглянулся на оклик упырей и вдруг исчез.
– А!… Э!… - обомлели упыри. - Пек!… Э-э… Пектусин утонул!…
Серёжа и вправду поскользнулся на траве и солдатиком ушёл в воду вдоль стенки обрыва.
Моржов вскочил и в три длинных шага оказался на месте исчезновения Серёжи. Глубина здесь была всего с метр, не больше. Серёжа шумно вынырнул из воды, держа над головой кружки. Лицо у него было совершенно ошалелое. Моржов наклонился, схватил Серёжу за запястья и выдернул обратно на берег.
Серёжа молчал, потрясённый. С него текла вода. Похоже, его временно парализовало. Кружки он сжимал, как скипетр и державу.
Моржов отнял у него посудины, отдал Наташе Ландышевой, которая оказалась уже рядом, и потряс Серёжу за плечи.
– Эй, утопленник… - позвал он. - Очнись!
– А?… - спросил Серёжа, тупо уставившись на Моржова.
Упыри клубились вокруг Моржова и Серёжи. Здесь же стояли и прибежавшие Щёкин с Миленой.
– Чё, совсем захлебнулся? - взволнованно спрашивали упыри. - Он дышит?… Жить-то будет?… Охренеть - Пектусин утонул!…
– Ляг давай, - сказал Моржов и помог Серёже лечь на траву.
Серёжа вытянулся и закрыл глаза.
– Всё-всё, - сказал Моржов, расталкивая упырей. - Ну, окунулся человек, бывает… Дайте ему отдышаться.
Упыри потолклись ещё немного и, подгоняемые Щёкиным, разочарованно побрели обратно к своим бутербродам. Остались только Милена и Гершензон, который рассматривал Серёжу с каким-то непонятным уважением.
Серёжа вдруг открыл неожиданно большие, практически бездонные глаза, посмотрел на небо, на Милену, на Моржова и едва слышно спросил:
– Борис Данилович… Сколько часов я был без сознания?…
Милена отвернулась и, отступая, прикрыла лицо руками, словно зарыдала. Но ни Серёжа, ни Гершензон этого не заметили.
– Чо, Серёга… - грубым, хриплым голосом заговорил Гершензон, - выжил, да?…
Серёжа едва заметно кивнул.
Гершензон помолчал, смущаясь, и тихо спросил:
– Видел свет в конце туннеля?
Моржова скала не потрясла, а упырей - потрясла.
– Воще!… - орали они, мечась у подножия. - Как в кино!…
Колымагинская скала высунулась из крутого склона горы над просёлочной дорогой, будто голая коленка из прорехи в штанине. Дорога вела от села Колымагино к автотрассе в Ковязин. Моржову показалось, что эта дорога, укладываясь в распадок, словно бы тёрлась о склоны холмов, пока на одном из них не протёрла скалу.
Скала была невысокая: может, с трёхэтажный дом, а может, и пониже. Известняк желтовато-костяного цвета на закате порыжел. Под скалой валялись отколовшиеся глыбы. Сбоку зияла дыра пещеры - изнутри от копоти костров чёрная, как печная труба.
Для упырей, понятно, скала и пещера были открытием в диких, неизведанных лесах. Но Моржов видел, что нога человека всё вокруг порядочно изгадила и натоптала, как на газоне перед каруселями. За просёлком на поляне имелись очаг, массивные скамейки и намертво врытый в землю ржавый мангал. Маленький ручей перегораживала запруда, чтобы воду можно было набрать сразу ведром, а не черпать кружку за кружкой. За потрёпанными кустами громоздилась слежавшаяся куча мусора. Поляна у Колымагинской скалы служила местом для пикников.
– Дрисаныч, можно в пещеру?… - волновался Чечкин.
– Погодите, - мрачно тормозил всех Гершензон. - Нам ведь ещё обещали рассказать тут про всё…
– Эй, ты!… - закричал Ничков, вертя головой в поисках Серёжи Васенина. - Давай рассказывай живо!
Серёжа немного растерялся.
– Ну… - замялся он и оглянулся на Костёрыча. Костёрыч одобрительно кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134