Они посетили Колизейnote 171, тогда все еще увитый плющом, — не такой чистый и голый, как ныне, когда с него в большой мере «смыли» его живописность. Они видели бани Каракаллыnote 172 и мраморные скульптуры и дворцы Ватиканаnote 173, ездили в Кампанью и на виллу Памфили-Дориаnote 174, где собирали фиолетовые и красные анемоны, и на английское кладбище — взглянуть на могилу Китсаnote 175. Они заглянули также и в несколько магазинов и побывали на приеме в американском посольстве — короче, как большинство не получивших никаких предупреждений путешественников, они увидели в два раза больше, чем позволили бы им осмотрительность и опыт, обратись они к этим именитым особам за советом.
Все, что было романтического в натуре Кейти, откликалось на красоту и очарование древнего города — столицы мира, как его с полным правом можно назвать. Любая, самая непродолжительная, прогулка или поездка — и перед ними представали бесчисленные и неожиданные чудеса. То это был великолепный фонтан, изображающий мчащихся лошадей, впряженных в колесницу; на колеснице стояли огромные нимфы и тритоныnote 176 и держали чаши и рога, из которых высоко в воздух взлетали пенящиеся струи и падали затем проливным дождем в громадный мраморный бассейн. То это была каменная арка, украшенная ажурной резьбой, тонкой и изящной, как кружева, — единственный сохранившийся фрагмент языческого храма, словно выброшенный волнами времени из великолепного моря прошлого на жалкий берег настоящего. То это была часовенка в том месте, где сходятся три улицы, с горящей под изображением Мадонны тусклой лампадой и свежей розой, стоящей рядом в вазе, а перед часовенкой стояла на коленях какая-нибудь крестьянка в красном корсаже, голубой юбке и с обшитой кружевом накидкой на голове. То это была залитая солнцем и запруженная экипажами, полными красиво одетых людей, широкая терраса высоко на склоне горы, а внизу раскинулся как панорама весь Рим, огромный, величественный, с неясными очертаниями зданий, в границах, очерченных голубой волнистой линией Кампаньи и Альбанских гор. Или это могла быть широкая лестница с массивной балюстрадой и каменными вазами на колоннах, на ступенях которой сидели люди в странных костюмах и позах, точно сошедшие с каких-то картин, — на самом деле это были натурщики, ожидавшие, когда придут художники и наймут их. Неважно, что именно это было — участок каменной стены необычного оттенка со свисающим с нее пучком коричневой и оранжевой желтофиоли или лоток с овощами, на котором цикорий, эндивий и салат-латук были уложены в виде венков, украшенных крошечными оранжевыми тыковками и алыми перчиками, — все это был Рим. И уже само это слово «Рим» делало город непохожим на другие города, более интересным и наводящим на размышления, в десятки раз более таинственным, чем любое другое место на земле, — так думала Кейти.
Это обстоятельство позволяло ей примириться со всем — с блохами, с грязью, с подозрительной едой, которую приходилось есть, и с еще более подозрительными запахами, которые приходилось вдыхать! Несущественным казалось все, кроме глубокой радости и нового мира мыслей и чувств, которые вдруг появились у нее. Чувствовать себя счастливой Кейти мешало лишь то, что Эми в последнее время выглядела то ли не совсем здоровой, то ли просто непохожей на себя. Во время путешествия из Неаполя она простудилась, и, хотя болезнь не была сколько-нибудь серьезной, по этой или по какой-то иной причине девочка казалась бледной и осунувшейся. Миссис Эш говорила, что Эми, вероятно, очень быстро растет, но таким предположением трудно было объяснить печальное выражение в глазах девочки и усталость, на которую та постоянно жаловалась. Мать со смутным беспокойством начала поговаривать о том, чтобы сократить их пребывание в Риме и перевезти Эми во Флоренцию, на более здоровый воздух. Между тем близился карнавал, пропустить который они никак не могли, и отъезд решили отложить, но ощущение того, что времени остается мало, заставляло миссис Эш и Кейти стараться успеть увидеть как можно больше. Они посвящали все дни экскурсиям, ненадолго возвращаясь в гостиницу и снова покидая ее. Иногда они брали с собой Эми, но чаще оставляли ее в гостинице под присмотром доброй горничной-немки, которая довольно хорошо говорила по-английски и которую Эми очень полюбила.
— В мраморных дворцах так холодно, а эти древние статуи с отбитыми частями наводят на меня тоску, — объясняла девочка. — И нищих я терпеть не могу: они такие грязные. А от лестниц у меня болит спина. И я гораздо охотнее осталась бы с Марией и пошла на крышу, чем ехать с вами, — если ты, мама, не против.
Большая, широкая крыша гостиницы, которую Эми избрала местом для игр, представляла собой подобие висячего сада — хозяева посыпали ее гравием и расставили решетки, увитые плющом, кадки с олеандрами и апельсиновыми деревцами, а вдоль балюстрад — ящики с яркой геранью и левкоями. Там же на привязи держали ручного олененка. Эми взяла его в товарищи своих игр и в его компании, среди цветов, неплохо проводила время, когда мать и Кейти покидали ее.
Кейти всегда первым делом направлялась на крышу, как только они с миссис Эш возвращались в гостиницу после очередной продолжительной утренней или дневной экскурсии. И долгие годы потом вспоминала она с раскаянием, как трогательно рада была Эми видеть ее. Девочка клала головку на грудь Кейти и надолго крепко прижимала ее к себе, не говоря ни слова, а потом говорила только о гостинице и саде. Она никогда не спрашивала, где Кейти была и что делала; казалось, что для нее утомительны даже мысли об этом.
— Я иногда чувствовала бы себя одинокой, если бы не мой милый олененок, — сказала она как-то раз Кейти. — Он такой прелестный, что я не очень скучаю по вам и маме, так как могу играть с ним, когда вас нет. Я зову его Флорио — красивое имя, правда? Мне гораздо приятнее оставаться с ним, чем ездить с вами по всем этим отвратительно пахнущим старым церквам, где везде скачут блохи!
В результате миссис Эш и Кейти окончательно оставили Эми в покое с ее олененком, а сами спешили увидеть все, что только можно, прежде чем придет время уезжать во Флоренцию.
Миссис Эш вместе с несколькими другими путешественниками, с которыми она познакомилась в гостинице, сняла большой балкон в одном из домов на Корсоnote 177, и Кейти прочувствовала одну из тех волнующих минут, за которыми она ехала в Европу, тогда, когда, впервые выйдя на этот балкон, стояла и смотрела вниз на приливы и отливы только что начавшегося карнавала. На узкой улице стоял гул голосов множества людей всякого рода и звания. Одни были в масках, другие без масок. В толпе были дамы и господа в модных костюмах, крестьяне в ярких пестрых нарядах, удивленные путешественники в цилиндрах и полотняных пыльниках, арлекины, клоуны, черти, монахини, мужчины и женщины в домино всех цветов — красных, белых, синих, черных, а над толпой нависали балконы, цветущие, как розовые сады, только не розами, а прелестными лицами в обрамлении кружев или полуприкрытыми полями нарядных шляп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Все, что было романтического в натуре Кейти, откликалось на красоту и очарование древнего города — столицы мира, как его с полным правом можно назвать. Любая, самая непродолжительная, прогулка или поездка — и перед ними представали бесчисленные и неожиданные чудеса. То это был великолепный фонтан, изображающий мчащихся лошадей, впряженных в колесницу; на колеснице стояли огромные нимфы и тритоныnote 176 и держали чаши и рога, из которых высоко в воздух взлетали пенящиеся струи и падали затем проливным дождем в громадный мраморный бассейн. То это была каменная арка, украшенная ажурной резьбой, тонкой и изящной, как кружева, — единственный сохранившийся фрагмент языческого храма, словно выброшенный волнами времени из великолепного моря прошлого на жалкий берег настоящего. То это была часовенка в том месте, где сходятся три улицы, с горящей под изображением Мадонны тусклой лампадой и свежей розой, стоящей рядом в вазе, а перед часовенкой стояла на коленях какая-нибудь крестьянка в красном корсаже, голубой юбке и с обшитой кружевом накидкой на голове. То это была залитая солнцем и запруженная экипажами, полными красиво одетых людей, широкая терраса высоко на склоне горы, а внизу раскинулся как панорама весь Рим, огромный, величественный, с неясными очертаниями зданий, в границах, очерченных голубой волнистой линией Кампаньи и Альбанских гор. Или это могла быть широкая лестница с массивной балюстрадой и каменными вазами на колоннах, на ступенях которой сидели люди в странных костюмах и позах, точно сошедшие с каких-то картин, — на самом деле это были натурщики, ожидавшие, когда придут художники и наймут их. Неважно, что именно это было — участок каменной стены необычного оттенка со свисающим с нее пучком коричневой и оранжевой желтофиоли или лоток с овощами, на котором цикорий, эндивий и салат-латук были уложены в виде венков, украшенных крошечными оранжевыми тыковками и алыми перчиками, — все это был Рим. И уже само это слово «Рим» делало город непохожим на другие города, более интересным и наводящим на размышления, в десятки раз более таинственным, чем любое другое место на земле, — так думала Кейти.
Это обстоятельство позволяло ей примириться со всем — с блохами, с грязью, с подозрительной едой, которую приходилось есть, и с еще более подозрительными запахами, которые приходилось вдыхать! Несущественным казалось все, кроме глубокой радости и нового мира мыслей и чувств, которые вдруг появились у нее. Чувствовать себя счастливой Кейти мешало лишь то, что Эми в последнее время выглядела то ли не совсем здоровой, то ли просто непохожей на себя. Во время путешествия из Неаполя она простудилась, и, хотя болезнь не была сколько-нибудь серьезной, по этой или по какой-то иной причине девочка казалась бледной и осунувшейся. Миссис Эш говорила, что Эми, вероятно, очень быстро растет, но таким предположением трудно было объяснить печальное выражение в глазах девочки и усталость, на которую та постоянно жаловалась. Мать со смутным беспокойством начала поговаривать о том, чтобы сократить их пребывание в Риме и перевезти Эми во Флоренцию, на более здоровый воздух. Между тем близился карнавал, пропустить который они никак не могли, и отъезд решили отложить, но ощущение того, что времени остается мало, заставляло миссис Эш и Кейти стараться успеть увидеть как можно больше. Они посвящали все дни экскурсиям, ненадолго возвращаясь в гостиницу и снова покидая ее. Иногда они брали с собой Эми, но чаще оставляли ее в гостинице под присмотром доброй горничной-немки, которая довольно хорошо говорила по-английски и которую Эми очень полюбила.
— В мраморных дворцах так холодно, а эти древние статуи с отбитыми частями наводят на меня тоску, — объясняла девочка. — И нищих я терпеть не могу: они такие грязные. А от лестниц у меня болит спина. И я гораздо охотнее осталась бы с Марией и пошла на крышу, чем ехать с вами, — если ты, мама, не против.
Большая, широкая крыша гостиницы, которую Эми избрала местом для игр, представляла собой подобие висячего сада — хозяева посыпали ее гравием и расставили решетки, увитые плющом, кадки с олеандрами и апельсиновыми деревцами, а вдоль балюстрад — ящики с яркой геранью и левкоями. Там же на привязи держали ручного олененка. Эми взяла его в товарищи своих игр и в его компании, среди цветов, неплохо проводила время, когда мать и Кейти покидали ее.
Кейти всегда первым делом направлялась на крышу, как только они с миссис Эш возвращались в гостиницу после очередной продолжительной утренней или дневной экскурсии. И долгие годы потом вспоминала она с раскаянием, как трогательно рада была Эми видеть ее. Девочка клала головку на грудь Кейти и надолго крепко прижимала ее к себе, не говоря ни слова, а потом говорила только о гостинице и саде. Она никогда не спрашивала, где Кейти была и что делала; казалось, что для нее утомительны даже мысли об этом.
— Я иногда чувствовала бы себя одинокой, если бы не мой милый олененок, — сказала она как-то раз Кейти. — Он такой прелестный, что я не очень скучаю по вам и маме, так как могу играть с ним, когда вас нет. Я зову его Флорио — красивое имя, правда? Мне гораздо приятнее оставаться с ним, чем ездить с вами по всем этим отвратительно пахнущим старым церквам, где везде скачут блохи!
В результате миссис Эш и Кейти окончательно оставили Эми в покое с ее олененком, а сами спешили увидеть все, что только можно, прежде чем придет время уезжать во Флоренцию.
Миссис Эш вместе с несколькими другими путешественниками, с которыми она познакомилась в гостинице, сняла большой балкон в одном из домов на Корсоnote 177, и Кейти прочувствовала одну из тех волнующих минут, за которыми она ехала в Европу, тогда, когда, впервые выйдя на этот балкон, стояла и смотрела вниз на приливы и отливы только что начавшегося карнавала. На узкой улице стоял гул голосов множества людей всякого рода и звания. Одни были в масках, другие без масок. В толпе были дамы и господа в модных костюмах, крестьяне в ярких пестрых нарядах, удивленные путешественники в цилиндрах и полотняных пыльниках, арлекины, клоуны, черти, монахини, мужчины и женщины в домино всех цветов — красных, белых, синих, черных, а над толпой нависали балконы, цветущие, как розовые сады, только не розами, а прелестными лицами в обрамлении кружев или полуприкрытыми полями нарядных шляп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135