Никогда еще Кейти так не восхищалась своей подругой, как в эти дни усталости и томительной неопределенности, никогда так глубоко не осознавала, насколько ценны те качества, которыми обладала миссис Эш, — мягкость характера, самоотверженность, способность посвятить себя другим.
"Полли держится замечательно, — писала Кейти отцу. — Первые дни она была совершенно подавлена, но теперь проявляет удивительное мужество и терпение. Когда подумаю, как дорога ей Эми и как одинока будет она, если девочка умрет, едва могу удержаться от слез. Но Полли не плачет. Она спокойна, решительна, почти всегда бодра и занята выполнением необходимых дел. Она никогда не жалуется, а выглядит прямо-таки красавицей! Я и не знала прежде, какими замечательными качествами она обладает".
Все это время от лейтенанта Уэрдингтона не было никаких известий. Миссис Эш написала ему сразу же после того, как Эми заболела, а затем отправила еще и две телеграммы, но не поступило никакого ответа, и это странное молчание усиливало ощущение одиночества, беспомощности и оторванности от дома, которое приходится переносить тем, кого в чужих краях подстерегла болезнь.
Медленно тянулась сначала одна, затем другая неделя. Лихорадка не прекратилась на четырнадцатый день, как надеялись, и, по словам доктора, болезнь должна была пройти еще одну стадию, однако жар был уже не таким сильным, что могло считаться хорошим признаком. Эми стала спокойнее и бредила реже, но была очень слаба. Красивые локоны пришлось отрезать, отчего худенькое личико казалось совсем маленьким. Одновременно пришлось пожертвовать и золотыми кудрями Мейбл. Эми настаивала на этом, а они не осмелились ей перечить.
— У нее тоже лихорадка, и гораздо более тяжелая, чем у меня, — утверждала она. — Щеки у нее как огонь. Надо положить ей лед на лоб, а как это сделать, когда у нее такая густая челка? Отрежьте ей волосы, все-все, и тогда я дам отрезать свои.
— Лучше уступить ребенку, — сказал доктор Хилари. — Она в таком состоянии, что не стоит раздражать ее по пустякам. Да это даже и к лучшему, так как инфекция может сохраняться и в голове куклы, и мне все равно пришлось бы подвергнуть ее обеззараживанию, что могло бы испортить ее вид.
— Она не кукла! — воскликнула Эми, услышав его слова. — Она моя дочка, и не смейте обзывать ее! — И, крепко сжав Мейбл в объятиях, она с вызовом посмотрела на доктора.
Кейти, с сожалением, аккуратно отрезала локоны Мейбл, голова которой стала гладкой, как бильярдный шар, и Эми, вполне удовлетворенная, ласково гладила свою дочку, пока стригли ее собственные волосы, и бормотала: «Ничего, дорогая, может быть, потом они отрастут и будут маленькими кудряшками, как это было с Джонни Карр», а затем погрузилась в самый спокойный за последнее время сон.
На следующий день после этого Кейти, выполнив несколько поручений, вернулась в гостиницу и увидела, что миссис Эш стоит прямая, бледная и с испуганным взглядом, прислонившись спиной к двери в комнату Эми, словно защищая ее от кого-то. Напротив нее стояла мадам Фрюлини, padrona, или хозяйка гостиницы. Щеки у мадам были красные, глаза блестели и в них было свирепое выражение. Она, очевидно, была в ярости и изливала свой гнев в потоках взволнованного итальянского, вставляя иногда французское или английское слово в виде знака препинания, и все это так быстро, что только натренированное ухо могло уловить смысл ее речи.
— Что случилось? — спросила Кейти в изумлении.
— Ах, Кейти, я так рада, что вы пришли! — воскликнула бедная миссис Эш. — Я не понимаю почти ни слова из того, что говорит эта ужасная женщина, но кажется, она хочет выгнать нас из гостиницы, хочет, чтобы мы перевезли Эми в какое-нибудь другое место. Это убьет девочку — я знаю, что убьет! Я ни за что, ни за что не соглашусь переехать, если только доктор не скажет, что это совершенно безопасно для Эми. Я не должна… я не могу… она не может меня заставить, ведь не может, Кейти?
— Мадам, — сказала Кейти, и глаза ее сверкнули так, что padrona чуть попятилась, — что все это значит? Почему вы приходите беспокоить мадам, когда ее ребенок так тяжело болен?
Последовал новый поток объяснений, которые ничего не объясняли, но Кейти все же сумела разобрать достаточно слов, чтобы понять, что миссис Эш была совершенно права в своих догадках и что мадам Фрюлини просила — нет, настаивала, чтобы они немедленно увезли Эми из гостиницы. В городе, по ее словам, было полно свободных комнат теперь, когда окончился карнавал, — ее кузина сдает комнаты неподалеку отсюда, — так что это легко устроить, а из «Дель Мондо» каждый день уезжают постояльцы из-за того, что в доме лихорадка. Это невозможно, это недопустимо, голос хозяйки срывался на крик: «Ребенок должен уехать!»
— Вы жестокая женщина, — сказала Кейти с негодованием, когда поняла причину этой яростной вспышки. — Это подлость, это трусость — прийти и нападать вот так на бедную женщину, которая находится в вашем доме, когда ей и без того так много пришлось перенести. Там, в комнате, лежит ее единственный ребенок — единственный, вы понимаете, мадам? — и она вдова. То, о чем вы просите, может убить его. Я не позволю вам и вашим людям войти в эту дверь, пока не придет доктор, а когда он придет, я расскажу ему о том, как вы вели себя, и послушаем, что он на это скажет. — С этими словами она повернула ключ в замочной скважине, вынула его и положила в карман, а затем решительно обернулась к хозяйке и взглянула ей прямо в глаза.
— Мадемуазель, — горячилась хозяйка, — честное слово, уже четверо уехали из гостиницы из-за шума, который производит маленькая мисс. И другие уедут. Я не получу никаких доходов за эту зиму — никаких! — и будут говорить, что в «Дель Мондо» лихорадка, и никто больше не поедет ко мне. Полно других гостиниц и комнат, удобных — очень удобных! Я не допущу, чтобы целый сезон пропал для меня зря из-за этой болезни, нет, я не допущу!
Голос мадам Фрюлини опять срывался на крик.
— Замолчите! — сказала Кейти сурово. — Вы испугаете ребенка. Я сожалею, что вы лишитесь кого-то из постояльцев, мадам, но лихорадка здесь и мы здесь, и здесь мы должны оставаться, пока переезд будет представлять опасность. Мы не двинем ребенка с места, пока доктор не даст своего разрешения. Деньги — еще не все на свете! Миссис Эш возместит вам по справедливости ваши потери, но сейчас вы должны покинуть эту комнату и не возвращаться, пока не появится доктор Хилари.
Впоследствии Кейти никак не могла догадаться, откуда взялась у нее способность так долго и связно говорить по-французски. Она пыталась объяснить это тем, что волнение вдохновило ее на минуту, но как только эта минута прошла, вдохновение исчезло, оставив ее совершенно безмолвной и смущенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
"Полли держится замечательно, — писала Кейти отцу. — Первые дни она была совершенно подавлена, но теперь проявляет удивительное мужество и терпение. Когда подумаю, как дорога ей Эми и как одинока будет она, если девочка умрет, едва могу удержаться от слез. Но Полли не плачет. Она спокойна, решительна, почти всегда бодра и занята выполнением необходимых дел. Она никогда не жалуется, а выглядит прямо-таки красавицей! Я и не знала прежде, какими замечательными качествами она обладает".
Все это время от лейтенанта Уэрдингтона не было никаких известий. Миссис Эш написала ему сразу же после того, как Эми заболела, а затем отправила еще и две телеграммы, но не поступило никакого ответа, и это странное молчание усиливало ощущение одиночества, беспомощности и оторванности от дома, которое приходится переносить тем, кого в чужих краях подстерегла болезнь.
Медленно тянулась сначала одна, затем другая неделя. Лихорадка не прекратилась на четырнадцатый день, как надеялись, и, по словам доктора, болезнь должна была пройти еще одну стадию, однако жар был уже не таким сильным, что могло считаться хорошим признаком. Эми стала спокойнее и бредила реже, но была очень слаба. Красивые локоны пришлось отрезать, отчего худенькое личико казалось совсем маленьким. Одновременно пришлось пожертвовать и золотыми кудрями Мейбл. Эми настаивала на этом, а они не осмелились ей перечить.
— У нее тоже лихорадка, и гораздо более тяжелая, чем у меня, — утверждала она. — Щеки у нее как огонь. Надо положить ей лед на лоб, а как это сделать, когда у нее такая густая челка? Отрежьте ей волосы, все-все, и тогда я дам отрезать свои.
— Лучше уступить ребенку, — сказал доктор Хилари. — Она в таком состоянии, что не стоит раздражать ее по пустякам. Да это даже и к лучшему, так как инфекция может сохраняться и в голове куклы, и мне все равно пришлось бы подвергнуть ее обеззараживанию, что могло бы испортить ее вид.
— Она не кукла! — воскликнула Эми, услышав его слова. — Она моя дочка, и не смейте обзывать ее! — И, крепко сжав Мейбл в объятиях, она с вызовом посмотрела на доктора.
Кейти, с сожалением, аккуратно отрезала локоны Мейбл, голова которой стала гладкой, как бильярдный шар, и Эми, вполне удовлетворенная, ласково гладила свою дочку, пока стригли ее собственные волосы, и бормотала: «Ничего, дорогая, может быть, потом они отрастут и будут маленькими кудряшками, как это было с Джонни Карр», а затем погрузилась в самый спокойный за последнее время сон.
На следующий день после этого Кейти, выполнив несколько поручений, вернулась в гостиницу и увидела, что миссис Эш стоит прямая, бледная и с испуганным взглядом, прислонившись спиной к двери в комнату Эми, словно защищая ее от кого-то. Напротив нее стояла мадам Фрюлини, padrona, или хозяйка гостиницы. Щеки у мадам были красные, глаза блестели и в них было свирепое выражение. Она, очевидно, была в ярости и изливала свой гнев в потоках взволнованного итальянского, вставляя иногда французское или английское слово в виде знака препинания, и все это так быстро, что только натренированное ухо могло уловить смысл ее речи.
— Что случилось? — спросила Кейти в изумлении.
— Ах, Кейти, я так рада, что вы пришли! — воскликнула бедная миссис Эш. — Я не понимаю почти ни слова из того, что говорит эта ужасная женщина, но кажется, она хочет выгнать нас из гостиницы, хочет, чтобы мы перевезли Эми в какое-нибудь другое место. Это убьет девочку — я знаю, что убьет! Я ни за что, ни за что не соглашусь переехать, если только доктор не скажет, что это совершенно безопасно для Эми. Я не должна… я не могу… она не может меня заставить, ведь не может, Кейти?
— Мадам, — сказала Кейти, и глаза ее сверкнули так, что padrona чуть попятилась, — что все это значит? Почему вы приходите беспокоить мадам, когда ее ребенок так тяжело болен?
Последовал новый поток объяснений, которые ничего не объясняли, но Кейти все же сумела разобрать достаточно слов, чтобы понять, что миссис Эш была совершенно права в своих догадках и что мадам Фрюлини просила — нет, настаивала, чтобы они немедленно увезли Эми из гостиницы. В городе, по ее словам, было полно свободных комнат теперь, когда окончился карнавал, — ее кузина сдает комнаты неподалеку отсюда, — так что это легко устроить, а из «Дель Мондо» каждый день уезжают постояльцы из-за того, что в доме лихорадка. Это невозможно, это недопустимо, голос хозяйки срывался на крик: «Ребенок должен уехать!»
— Вы жестокая женщина, — сказала Кейти с негодованием, когда поняла причину этой яростной вспышки. — Это подлость, это трусость — прийти и нападать вот так на бедную женщину, которая находится в вашем доме, когда ей и без того так много пришлось перенести. Там, в комнате, лежит ее единственный ребенок — единственный, вы понимаете, мадам? — и она вдова. То, о чем вы просите, может убить его. Я не позволю вам и вашим людям войти в эту дверь, пока не придет доктор, а когда он придет, я расскажу ему о том, как вы вели себя, и послушаем, что он на это скажет. — С этими словами она повернула ключ в замочной скважине, вынула его и положила в карман, а затем решительно обернулась к хозяйке и взглянула ей прямо в глаза.
— Мадемуазель, — горячилась хозяйка, — честное слово, уже четверо уехали из гостиницы из-за шума, который производит маленькая мисс. И другие уедут. Я не получу никаких доходов за эту зиму — никаких! — и будут говорить, что в «Дель Мондо» лихорадка, и никто больше не поедет ко мне. Полно других гостиниц и комнат, удобных — очень удобных! Я не допущу, чтобы целый сезон пропал для меня зря из-за этой болезни, нет, я не допущу!
Голос мадам Фрюлини опять срывался на крик.
— Замолчите! — сказала Кейти сурово. — Вы испугаете ребенка. Я сожалею, что вы лишитесь кого-то из постояльцев, мадам, но лихорадка здесь и мы здесь, и здесь мы должны оставаться, пока переезд будет представлять опасность. Мы не двинем ребенка с места, пока доктор не даст своего разрешения. Деньги — еще не все на свете! Миссис Эш возместит вам по справедливости ваши потери, но сейчас вы должны покинуть эту комнату и не возвращаться, пока не появится доктор Хилари.
Впоследствии Кейти никак не могла догадаться, откуда взялась у нее способность так долго и связно говорить по-французски. Она пыталась объяснить это тем, что волнение вдохновило ее на минуту, но как только эта минута прошла, вдохновение исчезло, оставив ее совершенно безмолвной и смущенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135