Он неожиданно вздрогнул, хотя солнце и жгло ему лицо.
Что-то начало всплывать в его памяти: темные тени, стоящие над ним; их
глаза, словно лужицы синеватого пламени; руки тянущиеся к нему из темноты,
- и затем это все куда-то ускользнуло, до того как он смог схватить и
удержать. Весь день что-то странное терзало и мучило его; туманные образы
вспыхивали в его сознании и затем исчезали, и хотя они оставляли после
себя чувство страха, к нему было примешано... да, чувство сильного
полового влечения. Он не мог вспомнить, какие видел сны, фактически ему
казалось, что после ухода миссис Бартлетт весь мир погрузился в темноту.
Вероятно, он просто проспал мертвецким сном до рассвета. Но когда
проснулся, все его тело ныло, и на секунду ему показалось, что в кровати
осталось что-то, напоминающее аромат женского тела. Нет, нет. Просто он
выдает желаемое за действительное.
Но одна вещь все-таки беспокоила его. Принимая душ, он заметил
царапины на своих бедрах и постарался припомнить, где бы мог оцарапаться.
Вероятно, когда распиливал это сухое дерево на части, ветки задевали его
за ноги, а он не заметил этого. Однако все-таки забавно, что он не заметил
этого раньше.
Он снова надел очки на воспаленные от дыма глаза и начал пробираться
по свалке к своему грузовичку-пикапу. По дороге он остановился, чтобы
взглянуть на ту дырку, которую проделал своим ботинком. Иисус Христос! -
подумал он. Это проклятое место медленно рушится. Нельзя сказать, как
долго местные жители использовали его в качестве свалки и сколько тонн
мусора лежит внизу. Он лягнул ногой сухой комок грязи, дыра еще больше
расширилась.
И внутри нее что-то блеснуло.
Нили нагнулся, заглянул внутрь, смахнул прочь грязь и нечистоты.
Крохотный прямоугольный или квадратный предмет поблескивал серебром. Рядом
лежали такие же предметы - желтовато-белые. Он подобрал один и стал
внимательно разглядывать его, пытаясь определить, что это такое.
Он резко поднялся, подобрал палку, валявшуюся поблизости, и ткнул ею
в отверстие. С боков его вниз слоями посыпалась пыль. Мухи окружили его,
жадные до того, что он мог обнаружить. Но там ничего не было, только грязь
и комки мусора. Он отбросил палку в сторону, вытер руку о штанину брюк и
снова взглянул на предмет, который держал в руке.
Он знал, что это, и его сердце бешено заколотилось. Что, к дьяволу,
это делало здесь, на мусорной свалке? Если только... Господи, нет! Он
завернул находку в свой носовой платок, наклонился и поискал еще. Он нашел
еще два предмета и затем отступил от отверстия и быстро пошел к грузовику.
На Мак-Клейн-террас Эван встал из-за своей пишущей машинки и
потянулся. Он закончил около трети нового рассказа, над которым сейчас
работал, и ему требовался перерыв. Рядом с пишущей машинкой стояла чашка с
остывшим черным кофе и лежала пара заточенных карандашей; он взял чашку,
пошел наверх в кухню, вылил ее в раковину и поставил чайник на плиту.
Ожидая, когда вода закипит, он размышлял о будущей работе: скоро, как он
знал, ему надо будет собраться с силами, чтобы написать роман. Это будет
роман о войне, об испещренных шрамами и искалеченных ветеранах, которые
вернулись домой и обнаружили, что они всего лишь одно поле битвы поменяли
было на другое. Но здесь воевать было сложнее, поскольку невозможно
отличить друга от врага, а потом предпринимать что-либо становилось
слишком поздно. Здесь враг имел многие обличья: врач из службы ветеранов,
объясняющий, что со временем шрамы заживут и исчезнут; психиатр с неидущим
к его лицу хохолком, который говорил, что никого нельзя винить в
происшедшем - ни себя самого, ни тех, которые посылали сражаться, никого;
улыбающаяся дама из службы занятости, которая говорит: "Очень жаль, но на
сегодня у нас для вас ничего нет". Еще были люди вроде Харлина, нападающие
на вас и высасывающие вашу кровь, словно пиявки свой питательный раствор.
Все это должно будет однажды в творческом порыве выйти наружу.
Но не сейчас. Нет, сейчас следует ограничиться слабыми криками в
темноте и надеяться на то, что кто-нибудь услышит их и поймет. Сначала
надо попытаться проконтролировать свою внутреннюю битву: со своими
страхами и часто беспричинным гневом, с этими предрассудками, которые, как
он теперь понимал, сделали так много, чтобы разбить его жизнь.
Чайник начал свистеть. Он снял его с конфорки, затем случайно глянул
в окно.
В окне фасада дома Демарджонов он разглядел фигуру Гарриса, который
сидел в своем инвалидном кресле на колесиках и выглядывал на улицу через
занавески. Его глаза казались двумя черными дырами на бледном лице. Но
занавески тут же упали на место, и фигура исчезла.
Он мог вообразить, что рассказала миссис Демарджон своему мужу о той
ночи, когда Эваном овладели страхи и подозрения! - "Этот Эван Рейд сходит
с ума. Взял игрушку, которую я купила для его маленькой, и сделал
что-то... ужасное из этого, когда я только хотела порадовать девочку. Я
думаю, что мы не будем больше общаться с этими людьми; этот человек
слишком неустойчив".
Эван выключил горелку на плите. Неустойчивый? Да, наверное, так и
есть. И сейчас, невольно, он еще раз задел Кэй, оторвав ее от общения с
другими людьми. Миссис Демарджон, вероятно, больше никогда не заговорит с
ней. Господи! Он покачал головой, удивляясь собственной глупости.
Нет. Я должен все исправить. Я могу пойти туда и извиниться. Прямо
сейчас.
Мгновение поколебавшись, он направился к двери, а затем, по дорожке,
к дому Демарджонов. Машины около дома не было, но, по крайней мере, у него
есть шанс переговорить с Гаррисом, попытаться объяснить, что иногда он
теряет контроль над собой, позволяет своим страхам и предубеждениям
разрывать его на части. Но он скажет ему: "Ваша жена не должна бранить за
это Кэй. Ей нужны друзья, она хочет стать частью деревни".
Он поднялся на крыльцо Демарджонов и позвонил в дверь. Немного
подождал. Внутри дома царила тишина, и он начал думать, что Гаррис не
откроет ему. Он еще раз позвонил, затем расслышал тихое поскрипывание
медленно приближающегося кресла.
Дверь открылась, удерживаемая цепочкой. Глаза Гарриса Демарджона
слегка расширились.
- Мистер Рейд, - сказал он. - Чем могу быть вам полезен?
- Э-э, я... надеялся, что могу зайти и несколько минут поговорить с
вами.
Гаррис не шевельнулся. Он сказал:
- Моей жены нет дома.
- Да, я знаю, - ответил Эван. - Но я думал... что могу поговорить с
вами.
Демарджон взглянул на него, очевидно не желая впускать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Что-то начало всплывать в его памяти: темные тени, стоящие над ним; их
глаза, словно лужицы синеватого пламени; руки тянущиеся к нему из темноты,
- и затем это все куда-то ускользнуло, до того как он смог схватить и
удержать. Весь день что-то странное терзало и мучило его; туманные образы
вспыхивали в его сознании и затем исчезали, и хотя они оставляли после
себя чувство страха, к нему было примешано... да, чувство сильного
полового влечения. Он не мог вспомнить, какие видел сны, фактически ему
казалось, что после ухода миссис Бартлетт весь мир погрузился в темноту.
Вероятно, он просто проспал мертвецким сном до рассвета. Но когда
проснулся, все его тело ныло, и на секунду ему показалось, что в кровати
осталось что-то, напоминающее аромат женского тела. Нет, нет. Просто он
выдает желаемое за действительное.
Но одна вещь все-таки беспокоила его. Принимая душ, он заметил
царапины на своих бедрах и постарался припомнить, где бы мог оцарапаться.
Вероятно, когда распиливал это сухое дерево на части, ветки задевали его
за ноги, а он не заметил этого. Однако все-таки забавно, что он не заметил
этого раньше.
Он снова надел очки на воспаленные от дыма глаза и начал пробираться
по свалке к своему грузовичку-пикапу. По дороге он остановился, чтобы
взглянуть на ту дырку, которую проделал своим ботинком. Иисус Христос! -
подумал он. Это проклятое место медленно рушится. Нельзя сказать, как
долго местные жители использовали его в качестве свалки и сколько тонн
мусора лежит внизу. Он лягнул ногой сухой комок грязи, дыра еще больше
расширилась.
И внутри нее что-то блеснуло.
Нили нагнулся, заглянул внутрь, смахнул прочь грязь и нечистоты.
Крохотный прямоугольный или квадратный предмет поблескивал серебром. Рядом
лежали такие же предметы - желтовато-белые. Он подобрал один и стал
внимательно разглядывать его, пытаясь определить, что это такое.
Он резко поднялся, подобрал палку, валявшуюся поблизости, и ткнул ею
в отверстие. С боков его вниз слоями посыпалась пыль. Мухи окружили его,
жадные до того, что он мог обнаружить. Но там ничего не было, только грязь
и комки мусора. Он отбросил палку в сторону, вытер руку о штанину брюк и
снова взглянул на предмет, который держал в руке.
Он знал, что это, и его сердце бешено заколотилось. Что, к дьяволу,
это делало здесь, на мусорной свалке? Если только... Господи, нет! Он
завернул находку в свой носовой платок, наклонился и поискал еще. Он нашел
еще два предмета и затем отступил от отверстия и быстро пошел к грузовику.
На Мак-Клейн-террас Эван встал из-за своей пишущей машинки и
потянулся. Он закончил около трети нового рассказа, над которым сейчас
работал, и ему требовался перерыв. Рядом с пишущей машинкой стояла чашка с
остывшим черным кофе и лежала пара заточенных карандашей; он взял чашку,
пошел наверх в кухню, вылил ее в раковину и поставил чайник на плиту.
Ожидая, когда вода закипит, он размышлял о будущей работе: скоро, как он
знал, ему надо будет собраться с силами, чтобы написать роман. Это будет
роман о войне, об испещренных шрамами и искалеченных ветеранах, которые
вернулись домой и обнаружили, что они всего лишь одно поле битвы поменяли
было на другое. Но здесь воевать было сложнее, поскольку невозможно
отличить друга от врага, а потом предпринимать что-либо становилось
слишком поздно. Здесь враг имел многие обличья: врач из службы ветеранов,
объясняющий, что со временем шрамы заживут и исчезнут; психиатр с неидущим
к его лицу хохолком, который говорил, что никого нельзя винить в
происшедшем - ни себя самого, ни тех, которые посылали сражаться, никого;
улыбающаяся дама из службы занятости, которая говорит: "Очень жаль, но на
сегодня у нас для вас ничего нет". Еще были люди вроде Харлина, нападающие
на вас и высасывающие вашу кровь, словно пиявки свой питательный раствор.
Все это должно будет однажды в творческом порыве выйти наружу.
Но не сейчас. Нет, сейчас следует ограничиться слабыми криками в
темноте и надеяться на то, что кто-нибудь услышит их и поймет. Сначала
надо попытаться проконтролировать свою внутреннюю битву: со своими
страхами и часто беспричинным гневом, с этими предрассудками, которые, как
он теперь понимал, сделали так много, чтобы разбить его жизнь.
Чайник начал свистеть. Он снял его с конфорки, затем случайно глянул
в окно.
В окне фасада дома Демарджонов он разглядел фигуру Гарриса, который
сидел в своем инвалидном кресле на колесиках и выглядывал на улицу через
занавески. Его глаза казались двумя черными дырами на бледном лице. Но
занавески тут же упали на место, и фигура исчезла.
Он мог вообразить, что рассказала миссис Демарджон своему мужу о той
ночи, когда Эваном овладели страхи и подозрения! - "Этот Эван Рейд сходит
с ума. Взял игрушку, которую я купила для его маленькой, и сделал
что-то... ужасное из этого, когда я только хотела порадовать девочку. Я
думаю, что мы не будем больше общаться с этими людьми; этот человек
слишком неустойчив".
Эван выключил горелку на плите. Неустойчивый? Да, наверное, так и
есть. И сейчас, невольно, он еще раз задел Кэй, оторвав ее от общения с
другими людьми. Миссис Демарджон, вероятно, больше никогда не заговорит с
ней. Господи! Он покачал головой, удивляясь собственной глупости.
Нет. Я должен все исправить. Я могу пойти туда и извиниться. Прямо
сейчас.
Мгновение поколебавшись, он направился к двери, а затем, по дорожке,
к дому Демарджонов. Машины около дома не было, но, по крайней мере, у него
есть шанс переговорить с Гаррисом, попытаться объяснить, что иногда он
теряет контроль над собой, позволяет своим страхам и предубеждениям
разрывать его на части. Но он скажет ему: "Ваша жена не должна бранить за
это Кэй. Ей нужны друзья, она хочет стать частью деревни".
Он поднялся на крыльцо Демарджонов и позвонил в дверь. Немного
подождал. Внутри дома царила тишина, и он начал думать, что Гаррис не
откроет ему. Он еще раз позвонил, затем расслышал тихое поскрипывание
медленно приближающегося кресла.
Дверь открылась, удерживаемая цепочкой. Глаза Гарриса Демарджона
слегка расширились.
- Мистер Рейд, - сказал он. - Чем могу быть вам полезен?
- Э-э, я... надеялся, что могу зайти и несколько минут поговорить с
вами.
Гаррис не шевельнулся. Он сказал:
- Моей жены нет дома.
- Да, я знаю, - ответил Эван. - Но я думал... что могу поговорить с
вами.
Демарджон взглянул на него, очевидно не желая впускать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103