И «брызнула кровь ее на стену», как явствует из старой кровавой Библии. Ииуй же оставил тело царицы во дворе на растерзание псам, а сам направился во дворец угощаться вином. Выпив его изрядное количество, он, видимо, испытал укор совести, потому что приказал своей челяди предать земле супругу Ахава, но к этому времени от нее не осталось «ничего, кроме черепа и ног, и кистей рук».
Эллен Черри сделалось любопытно, как той мухе, которая целый день, жужжа, преследовала игрушечную лошадку. За какие же такие прегрешения Иезавель заслужила звание коварной блудницы? В Музее Славы Стерв ей был отведен отдельный зал, если не целое крыло. Неужели только за то, что вдовая царица сделала себе прическу и воспользовалась косметикой? Неужели только за то, что она выглянула в окно пококетничать с мятежным воином? Строила ему глазки? Даже если и так, разве это повод, чтобы ославить ее на целых три тысячелетия? Разве заслужила она трехтысячелетнее бичевание?
Эллен Черри бродила по пузырящимся от дождя мостовым Сиэтла, переходя в поисках работы от ресторана к ресторану, и все это время таскала на спине груз, равный совокупному весу черепа, пары ног и пары кистей рук. Ногти на ее ногах были покрыты алым лаком, а из отверстия в черепе на ветру развевалась красивая лента. На ходу она думала о следующем:
«Что нам пытается сказать Библия? Неужели сатана – это парикмахер? Или нам следует скормить пуделям Элизабет Арден?[i]»
– Как-то здесь жутковато, Бумер, тебе не кажется?
– Подумаешь! Просто эти места малость смахивают на лунную поверхность.
– Лучше бы мы выбрали прямой маршрут.
– А куда нам спешить? У нас ведь медовый месяц. Медовый месяц на месяце небесном.
– Тебе что, в Нью-Йорк не хочется, что ты так нервничаешь?
– Да нет же, при чем здесь Нью-Йорк! С чего бы мне из-за него нервничать? Нью-Йорк – это всего лишь груда железа и стали. Самое место для сварщика.
Бумер по-новому, с некоторым интересом, стал рассматривать пейзаж. Сейчас они ехали не то по территории Вайоминга, не то Юты. Бумер не мог с уверенностью сказать, где именно. Скальные образования были похожи на меблировку фойе Отеля вечности.
– Тут, – продолжил он, – и газовой горелке недолго дать дуба. Просто возьмет да окочурится, сделается негодной от того, что ею не пользуются. – Он перевел взгляд на свою молодую жену. Ничего опасного в этом взгляде не было. Дорога была прямой и понятной, как глоток неразбавленного алкоголя, а каждый заяц, буде он мужского или женского пола, имел полное право сделать свой выбор, когда ему или ей перебегать дорогу, по которой летел вперед серебристый индейкомобиль. – Лично у меня имеется одна такая штуковина, которая тоже может выйти из строя или вообще усохнет, если мы с тобой прямо сейчас не съедем с дороги и немножко не отдохнем.
– О Господи, Бумер, да ведь ты этим уже занимался утром!
– Так то было утром! – сказал он и стиснул ее бедро.
– Ох, Бумер!
Бумер вырулил на шоссе, но продолжал сжимать Эллен Черри ногу, словно то была и не нога вовсе, а новой формы спортивное ядро, которое он в любую секунду мог запустить прямиком в Книгу рекордов западного Вайоминга. Или все-таки это была Юта?
– Может, это тебе Нью-Йорк не дает покоя, а, малышка?
Эллен Черри покачала своим перекати-полем, своим ураганом цвета жженого сахара, но все-таки ответила:
– Может, и не дает. Знаменитые художники, дилеры, коллекционеры, кураторы галерей, критики. Я буду общаться с людьми могущественными, богатыми, со сложными натурами – я, Эллен Черри Чарльз, одержимая живописью официантка, малютка Иезавель из Колониал-Пайнз!
Бумер снова отвел взгляд от дороги, предоставив очередному зайчишке заключить собственный пакте судьбой. – Миссис Рэндольф Петуэй из семейства виргинских Петуэев – никогда не позволяй им забыть, кто ты такая!
Бумеру не хотелось бы, чтобы она таким вот образом связывала себя с Иезавелью. Как бы легковесно она ни высказывалась на этот счет, ему казалось, что она упрекает себя. Как же можно сделать карьеру, когда тебя постоянно осыпают бранью?
Например, недавно его самого какой-то придурок назвал увальнем-гидроцефалом, так он даже не посмотрел на нахала. Так зачем же она изводит себя?
Сбитая с толку библейским описанием Иезавели – если верить Писанию, то выходило, что косметика сродни колдовству, а кокетство – серьезное преступление, – Эллен Черри спросила у Пэтси (телефонная связь с домом установилась спустя полгода после того, как беглянка обосновалась в Сиэтле), что той известно о низменной репутации древней царицы.
– Она дурная женщина, если не ошибаюсь.
– Мама! Ты можешь сказать что-то конкретное?!
– Твой отец не хотел этого делать, моя девочка. Он не хотел обзывать тебя. Это Бад его науськал. Бад вечно заставляет его терзаться чувством вины из-за их юношеских проделок. Он просто манипулирует твоим отцом. Но…
– Мама, прошу тебя, окажи мне любезность, спроси дядю Бада, какой такой грех совершила Иезавель. Мне хотелось бы знать подробности.
Когда Бадди Винклер в очередной раз зашел к Чарльзам на ужин, Пэтси, что называется в лоб, задала ему вопрос дочери. Наступила гулкая тишина, нарушаемая лишь музыкальным шипением свиных отбивных на сковородке. Проповедник медленно встал со стула, зеленого цвета стула, что так резко контрастировал со спелыми ягодами фурункулов на его лице, и скользнул по Пэтси голодным взглядом, похожим на прикосновение шершавого языка кастрированного бычка. Она почти ощутила, как струйки его холодной слюны капают на ее обсыпанный мукой передник, превращая эти самые крошки муки в тесто.
– Пытаешься испортить мне аппетит, Пэтси? Боишься, что свиных отбивных на всех не хватит? Произносишь имя этой бесстыдной прелюбодейки, этой раскрашенной шлюхи, перед тем, как мы сели за стол? Я требую, чтобы сегодня вечером ты произнесла молитву, чтобы смыла с языка богомерзкое имя блудницы Иезавели!
– Мой язык в полном порядке, спасибо тебе, Бад-ди! – Пэтси даже пошире раскрыла рот буквально в нескольких дюймах от его носа – в надежде, что это поможет преподобному избавиться от тика, которым передернулось его лицо. И действительно, помогло. – Ты мне просто скажи, с кем же прелюбодействовала эта древняя шлюшка?
Бадди сделал шаг назад. То, как Пэтси произнесла слово «прелюбодействовала», лишило его решимости.
– Подожди, Пэтси.
– Ну так все-таки с кем, Бад?
Когда преподобный Винклер заговорил снова, к нему вернулся его саксофонный глас, глас синего пламени. Правда, из-за тика его щека подергивалась после вопроса Пэтси, он немного сбивался с привычного ритма, и верхние регистры оказались слегка смазанными.
– Об этом написано в Книге Откровения Святого Иоанна Богослова, главе второй, в восемнадцатом стихе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Эллен Черри сделалось любопытно, как той мухе, которая целый день, жужжа, преследовала игрушечную лошадку. За какие же такие прегрешения Иезавель заслужила звание коварной блудницы? В Музее Славы Стерв ей был отведен отдельный зал, если не целое крыло. Неужели только за то, что вдовая царица сделала себе прическу и воспользовалась косметикой? Неужели только за то, что она выглянула в окно пококетничать с мятежным воином? Строила ему глазки? Даже если и так, разве это повод, чтобы ославить ее на целых три тысячелетия? Разве заслужила она трехтысячелетнее бичевание?
Эллен Черри бродила по пузырящимся от дождя мостовым Сиэтла, переходя в поисках работы от ресторана к ресторану, и все это время таскала на спине груз, равный совокупному весу черепа, пары ног и пары кистей рук. Ногти на ее ногах были покрыты алым лаком, а из отверстия в черепе на ветру развевалась красивая лента. На ходу она думала о следующем:
«Что нам пытается сказать Библия? Неужели сатана – это парикмахер? Или нам следует скормить пуделям Элизабет Арден?[i]»
– Как-то здесь жутковато, Бумер, тебе не кажется?
– Подумаешь! Просто эти места малость смахивают на лунную поверхность.
– Лучше бы мы выбрали прямой маршрут.
– А куда нам спешить? У нас ведь медовый месяц. Медовый месяц на месяце небесном.
– Тебе что, в Нью-Йорк не хочется, что ты так нервничаешь?
– Да нет же, при чем здесь Нью-Йорк! С чего бы мне из-за него нервничать? Нью-Йорк – это всего лишь груда железа и стали. Самое место для сварщика.
Бумер по-новому, с некоторым интересом, стал рассматривать пейзаж. Сейчас они ехали не то по территории Вайоминга, не то Юты. Бумер не мог с уверенностью сказать, где именно. Скальные образования были похожи на меблировку фойе Отеля вечности.
– Тут, – продолжил он, – и газовой горелке недолго дать дуба. Просто возьмет да окочурится, сделается негодной от того, что ею не пользуются. – Он перевел взгляд на свою молодую жену. Ничего опасного в этом взгляде не было. Дорога была прямой и понятной, как глоток неразбавленного алкоголя, а каждый заяц, буде он мужского или женского пола, имел полное право сделать свой выбор, когда ему или ей перебегать дорогу, по которой летел вперед серебристый индейкомобиль. – Лично у меня имеется одна такая штуковина, которая тоже может выйти из строя или вообще усохнет, если мы с тобой прямо сейчас не съедем с дороги и немножко не отдохнем.
– О Господи, Бумер, да ведь ты этим уже занимался утром!
– Так то было утром! – сказал он и стиснул ее бедро.
– Ох, Бумер!
Бумер вырулил на шоссе, но продолжал сжимать Эллен Черри ногу, словно то была и не нога вовсе, а новой формы спортивное ядро, которое он в любую секунду мог запустить прямиком в Книгу рекордов западного Вайоминга. Или все-таки это была Юта?
– Может, это тебе Нью-Йорк не дает покоя, а, малышка?
Эллен Черри покачала своим перекати-полем, своим ураганом цвета жженого сахара, но все-таки ответила:
– Может, и не дает. Знаменитые художники, дилеры, коллекционеры, кураторы галерей, критики. Я буду общаться с людьми могущественными, богатыми, со сложными натурами – я, Эллен Черри Чарльз, одержимая живописью официантка, малютка Иезавель из Колониал-Пайнз!
Бумер снова отвел взгляд от дороги, предоставив очередному зайчишке заключить собственный пакте судьбой. – Миссис Рэндольф Петуэй из семейства виргинских Петуэев – никогда не позволяй им забыть, кто ты такая!
Бумеру не хотелось бы, чтобы она таким вот образом связывала себя с Иезавелью. Как бы легковесно она ни высказывалась на этот счет, ему казалось, что она упрекает себя. Как же можно сделать карьеру, когда тебя постоянно осыпают бранью?
Например, недавно его самого какой-то придурок назвал увальнем-гидроцефалом, так он даже не посмотрел на нахала. Так зачем же она изводит себя?
Сбитая с толку библейским описанием Иезавели – если верить Писанию, то выходило, что косметика сродни колдовству, а кокетство – серьезное преступление, – Эллен Черри спросила у Пэтси (телефонная связь с домом установилась спустя полгода после того, как беглянка обосновалась в Сиэтле), что той известно о низменной репутации древней царицы.
– Она дурная женщина, если не ошибаюсь.
– Мама! Ты можешь сказать что-то конкретное?!
– Твой отец не хотел этого делать, моя девочка. Он не хотел обзывать тебя. Это Бад его науськал. Бад вечно заставляет его терзаться чувством вины из-за их юношеских проделок. Он просто манипулирует твоим отцом. Но…
– Мама, прошу тебя, окажи мне любезность, спроси дядю Бада, какой такой грех совершила Иезавель. Мне хотелось бы знать подробности.
Когда Бадди Винклер в очередной раз зашел к Чарльзам на ужин, Пэтси, что называется в лоб, задала ему вопрос дочери. Наступила гулкая тишина, нарушаемая лишь музыкальным шипением свиных отбивных на сковородке. Проповедник медленно встал со стула, зеленого цвета стула, что так резко контрастировал со спелыми ягодами фурункулов на его лице, и скользнул по Пэтси голодным взглядом, похожим на прикосновение шершавого языка кастрированного бычка. Она почти ощутила, как струйки его холодной слюны капают на ее обсыпанный мукой передник, превращая эти самые крошки муки в тесто.
– Пытаешься испортить мне аппетит, Пэтси? Боишься, что свиных отбивных на всех не хватит? Произносишь имя этой бесстыдной прелюбодейки, этой раскрашенной шлюхи, перед тем, как мы сели за стол? Я требую, чтобы сегодня вечером ты произнесла молитву, чтобы смыла с языка богомерзкое имя блудницы Иезавели!
– Мой язык в полном порядке, спасибо тебе, Бад-ди! – Пэтси даже пошире раскрыла рот буквально в нескольких дюймах от его носа – в надежде, что это поможет преподобному избавиться от тика, которым передернулось его лицо. И действительно, помогло. – Ты мне просто скажи, с кем же прелюбодействовала эта древняя шлюшка?
Бадди сделал шаг назад. То, как Пэтси произнесла слово «прелюбодействовала», лишило его решимости.
– Подожди, Пэтси.
– Ну так все-таки с кем, Бад?
Когда преподобный Винклер заговорил снова, к нему вернулся его саксофонный глас, глас синего пламени. Правда, из-за тика его щека подергивалась после вопроса Пэтси, он немного сбивался с привычного ритма, и верхние регистры оказались слегка смазанными.
– Об этом написано в Книге Откровения Святого Иоанна Богослова, главе второй, в восемнадцатом стихе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155