С 609 по 586 год до Р.Х. они пребывали в числе других жреческих прибамбасов, выступая в роли громоотводов, что способны притягивать к себе капризные молнии Астарты. Кстати, если верить тому, что о них говорят, каждая такая молния способна нанести по человеческой психике мощный удар, сорвав с нее все и всяческие цепи, что приковывают ее к земной юдоли труда и слез. И тогда…
Однажды вечером, когда закатный свет смягчил резкие очертания города, когда от очагов, подобно бородам возносящихся пророков, в тускнеющее небо поднимались клубы дымков, Раскрашенный Посох перенесли на крышу Храма. Внизу под ним – во всем своем убожестве и великолепии – распростерся Иерусалим – заросший колючим кустарником, продуваемый ветрами, иссушенный солнцем город на холмах – жесткий в линиях крыш, гибкий в том, что касается духа, какой-то слегка окосевший от всех этих вечных завоеваний и суеверий, культов и караванов, грабителей и философов, спасителей и разрушителей. И несмотря на это – обитаемое место, убежище, что сейчас погружалось в ночь, полную простых и приятных мелочей, таких, как мехи с вином, пресные лепешки, храп, молитвы и объятия. Его каменные веки уже смежились, забыв про один-единственный долг, который, как я опасаюсь, ему однажды придется улаживать с вечностью.
За Яффскими воротами, подобно зыбучим пескам, поглощающим фламинго, Газа поглотила солнце, и тогда жрецы обратили свои взгляды на восток, где небо было уже довольно темно, чтобы на нем разглядеть пару звезд. Они тотчас заметили непривычное красноватое свечение по всему северо-восточному горизонту, словно где-то там вдали случайная искра подпалила шерстяной плащ, и теперь он тлел и дымился, не зная, то ли огню разгораться дольше, то ли погаснуть. Взгляды жрецов моментально пали на Раскрашенный Посох, однако тот никак не прореагировал. Один из них поднял Посох высоко вверх, указуя им, словно обвиняющим перстом, в сторону далекого свечения. Никакой реакции. Тогда жрецы принялись размахивать им, словно пытаясь уговорить – наверно, лозоходы время от времени проделывают то же самое со своими прутьями. Ни поворота, ни вибрации. Сей инструмент и не думал откликаться на ситуацию. Красное же пятно как светилось, так и продолжало светиться. Странно, очень странно.
* * *
Был такой известный художник-пейзажист, Рассел Четэм, который жил в Ливингстоне, штат Монтана, и Эллен Черри, будучи почитательницей его таланта, надеялась как-нибудь посетить его. Нет, в данный момент от этой идеи лучше отказаться, решила она. Зачем лишний раз своей любовью к искусству сыпать соль на раны Бумера, особенно тогда, когда она сама не знала, чего ей больше хочется – оставаться с ним или послать подальше. Разумеется, она не единственная женщина на свете, которая не могла разобраться в чувствах к собственному мужу. В противном случае Берту Рейнольдсу нет прощения. Вопрос заключался в том, были ли на свете другие женщины, которые не могли разобраться в своих чувствах к собственному мужу спустя всего неделю после свадьбы. Эллен Черри решила, что такие наверняка есть. Пусть немного, пусть считанные единицы, шествуя к алтарю, задавались вопросом: «Что это там за человек в смокинге? С какой стати он на меня так смотрит? И вообще, хочу ли я познакомиться с ним ближе?» Как бы там ни было, но Эллен Черри решила, что правильно сделала, на какое-то время забыв про искусство – по крайней мере до тех пор, пока они не приедут в Нью-Йорк. Когда же – чуть позже днем – разговор у них все-таки зашел об искусстве, эту больную тему затронула не она, а Бумер.
Оставив последний снег таять в горах, оставив знаменитого пейзажиста, Рассела Четэма, в одиночку брести по жизни, так и не встретив в лице Эллен Черри Чарльз родственную душу, они направили свою индейку дальше на северо-восток и ближе к вечеру пересекли величавую Миссури.
– Знаешь, кто любил эту великую реку? – задал вопрос Бумер. – Знаешь, кто жил на ее берегах и любил ее?
Томас Харт Бентон, подумала Эллен Черри. Тем не менее поскольку она не хотела при муже упоминать никаких художников, то ответила:
– Нет, дорогой, не знаю.
– Бандит Джесси Джеймс, – ответил Бумер. – Вот кто.
Какое-то время он молчал, словно река отняла у него язык и унесла со своими водами в далекие края, но затем заговорил снова:
– Джесси Джеймс ограбил целую уйму банков и не меньше поездов. Он бывал и в перестрелках, и в засадах, да в чем угодно, и у него на хвосте постоянно висела целая армия преследователей, даже в рождественские праздники. Но сам старина Джесси ни разу не получил и царапины. И вот однажды он совсем утратил бдительность, и ему взбрело в голову повесить на стену картину. И в тот момент, когда он стоял на стуле, любуясь этой картиной, к нему сзади подкрался Роберт Форд и продырявил ему череп. Вот тебе и все искусство.
Вскоре солнце уже проглядывало сквозь деревья, и жареная индейка, фаршированная молчанием, узрела свое отражение в водах величавой Миссури.
* * *
Жрецы послали за верховной жрицей.
– С твоим посохом что-то неладно, – сказали они ей. – Он никак не реагирует вон на то красное свечение на небе.
Верховная жрица решила проверить сама.
– С посохом все в порядке, – сказала она. – Просто ваше свечение – дело человеческих рук.
Наступила полночь, и все до единого жрецы, жрицы, раввины, мудрецы и члены синедриона стояли на крыше, устремив взоры на северо-восток. К тому времени там было уже три красных свечения.
Всеми презираемый старый пророк по имени Иеремия тоже пытался взобраться на крышу, но всякий раз, как его вонючая седая борода показывалась над верхней ступенькой, кто-нибудь замахивался на него кулаком и прогонял вниз.
– Это вавилоняне! – надрывался воплем Иеремия. – Сам Яхве наслал на вас вавилонян в наказание за то, что вы осквернили его законы.
Иеремия был по крайней мере наполовину прав, и все это прекрасно знали. Наконец было решено отправить гонца во дворец и разбудить царя. И незадолго до рассвета на крышу восшествовал сам царь. Он стоял там, облаченный в пурпурные финикийские одежды, и наблюдал, как пламя пожирает его форпосты.
– Капитулируй! Капитулируй! – взывал к Царю старец Иеремия. – Капитулируй и прими волю Яхве, иначе от Иерусалима не останется камня на камне.
Царь отдал распоряжение при помощи мистера Посоха вправить безумцу мозги, однако верховная жрица, опасаясь, как бы при этом ненароком не сломали бесценную вещь, просто запустила в пророка сандалией.
Собственно говоря, вавилоняне и без того уже правили Иудеей (как ты, надеюсь, помнишь, это южная часть Израиля) целое десятилетие. Примерно также, как Советский Союз правил Польшей или Чехословакией. В то время Вавилон вознесся благодаря своему политическому лидеру, Навуходоносору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Однажды вечером, когда закатный свет смягчил резкие очертания города, когда от очагов, подобно бородам возносящихся пророков, в тускнеющее небо поднимались клубы дымков, Раскрашенный Посох перенесли на крышу Храма. Внизу под ним – во всем своем убожестве и великолепии – распростерся Иерусалим – заросший колючим кустарником, продуваемый ветрами, иссушенный солнцем город на холмах – жесткий в линиях крыш, гибкий в том, что касается духа, какой-то слегка окосевший от всех этих вечных завоеваний и суеверий, культов и караванов, грабителей и философов, спасителей и разрушителей. И несмотря на это – обитаемое место, убежище, что сейчас погружалось в ночь, полную простых и приятных мелочей, таких, как мехи с вином, пресные лепешки, храп, молитвы и объятия. Его каменные веки уже смежились, забыв про один-единственный долг, который, как я опасаюсь, ему однажды придется улаживать с вечностью.
За Яффскими воротами, подобно зыбучим пескам, поглощающим фламинго, Газа поглотила солнце, и тогда жрецы обратили свои взгляды на восток, где небо было уже довольно темно, чтобы на нем разглядеть пару звезд. Они тотчас заметили непривычное красноватое свечение по всему северо-восточному горизонту, словно где-то там вдали случайная искра подпалила шерстяной плащ, и теперь он тлел и дымился, не зная, то ли огню разгораться дольше, то ли погаснуть. Взгляды жрецов моментально пали на Раскрашенный Посох, однако тот никак не прореагировал. Один из них поднял Посох высоко вверх, указуя им, словно обвиняющим перстом, в сторону далекого свечения. Никакой реакции. Тогда жрецы принялись размахивать им, словно пытаясь уговорить – наверно, лозоходы время от времени проделывают то же самое со своими прутьями. Ни поворота, ни вибрации. Сей инструмент и не думал откликаться на ситуацию. Красное же пятно как светилось, так и продолжало светиться. Странно, очень странно.
* * *
Был такой известный художник-пейзажист, Рассел Четэм, который жил в Ливингстоне, штат Монтана, и Эллен Черри, будучи почитательницей его таланта, надеялась как-нибудь посетить его. Нет, в данный момент от этой идеи лучше отказаться, решила она. Зачем лишний раз своей любовью к искусству сыпать соль на раны Бумера, особенно тогда, когда она сама не знала, чего ей больше хочется – оставаться с ним или послать подальше. Разумеется, она не единственная женщина на свете, которая не могла разобраться в чувствах к собственному мужу. В противном случае Берту Рейнольдсу нет прощения. Вопрос заключался в том, были ли на свете другие женщины, которые не могли разобраться в своих чувствах к собственному мужу спустя всего неделю после свадьбы. Эллен Черри решила, что такие наверняка есть. Пусть немного, пусть считанные единицы, шествуя к алтарю, задавались вопросом: «Что это там за человек в смокинге? С какой стати он на меня так смотрит? И вообще, хочу ли я познакомиться с ним ближе?» Как бы там ни было, но Эллен Черри решила, что правильно сделала, на какое-то время забыв про искусство – по крайней мере до тех пор, пока они не приедут в Нью-Йорк. Когда же – чуть позже днем – разговор у них все-таки зашел об искусстве, эту больную тему затронула не она, а Бумер.
Оставив последний снег таять в горах, оставив знаменитого пейзажиста, Рассела Четэма, в одиночку брести по жизни, так и не встретив в лице Эллен Черри Чарльз родственную душу, они направили свою индейку дальше на северо-восток и ближе к вечеру пересекли величавую Миссури.
– Знаешь, кто любил эту великую реку? – задал вопрос Бумер. – Знаешь, кто жил на ее берегах и любил ее?
Томас Харт Бентон, подумала Эллен Черри. Тем не менее поскольку она не хотела при муже упоминать никаких художников, то ответила:
– Нет, дорогой, не знаю.
– Бандит Джесси Джеймс, – ответил Бумер. – Вот кто.
Какое-то время он молчал, словно река отняла у него язык и унесла со своими водами в далекие края, но затем заговорил снова:
– Джесси Джеймс ограбил целую уйму банков и не меньше поездов. Он бывал и в перестрелках, и в засадах, да в чем угодно, и у него на хвосте постоянно висела целая армия преследователей, даже в рождественские праздники. Но сам старина Джесси ни разу не получил и царапины. И вот однажды он совсем утратил бдительность, и ему взбрело в голову повесить на стену картину. И в тот момент, когда он стоял на стуле, любуясь этой картиной, к нему сзади подкрался Роберт Форд и продырявил ему череп. Вот тебе и все искусство.
Вскоре солнце уже проглядывало сквозь деревья, и жареная индейка, фаршированная молчанием, узрела свое отражение в водах величавой Миссури.
* * *
Жрецы послали за верховной жрицей.
– С твоим посохом что-то неладно, – сказали они ей. – Он никак не реагирует вон на то красное свечение на небе.
Верховная жрица решила проверить сама.
– С посохом все в порядке, – сказала она. – Просто ваше свечение – дело человеческих рук.
Наступила полночь, и все до единого жрецы, жрицы, раввины, мудрецы и члены синедриона стояли на крыше, устремив взоры на северо-восток. К тому времени там было уже три красных свечения.
Всеми презираемый старый пророк по имени Иеремия тоже пытался взобраться на крышу, но всякий раз, как его вонючая седая борода показывалась над верхней ступенькой, кто-нибудь замахивался на него кулаком и прогонял вниз.
– Это вавилоняне! – надрывался воплем Иеремия. – Сам Яхве наслал на вас вавилонян в наказание за то, что вы осквернили его законы.
Иеремия был по крайней мере наполовину прав, и все это прекрасно знали. Наконец было решено отправить гонца во дворец и разбудить царя. И незадолго до рассвета на крышу восшествовал сам царь. Он стоял там, облаченный в пурпурные финикийские одежды, и наблюдал, как пламя пожирает его форпосты.
– Капитулируй! Капитулируй! – взывал к Царю старец Иеремия. – Капитулируй и прими волю Яхве, иначе от Иерусалима не останется камня на камне.
Царь отдал распоряжение при помощи мистера Посоха вправить безумцу мозги, однако верховная жрица, опасаясь, как бы при этом ненароком не сломали бесценную вещь, просто запустила в пророка сандалией.
Собственно говоря, вавилоняне и без того уже правили Иудеей (как ты, надеюсь, помнишь, это южная часть Израиля) целое десятилетие. Примерно также, как Советский Союз правил Польшей или Чехословакией. В то время Вавилон вознесся благодаря своему политическому лидеру, Навуходоносору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155