Оба любовались Катей – Феликс на ступенях дачи, Шурик из окна. Старший вздохнул. А потом вздохнул и младший.
– Нет-нет, ты только не клади трубку! – молила Катя Глеба на переговорном пункте. Из трубки послышались гудки, но растерянная девушка все не решалась выйти из кабинки. А там, на улице, Феликс кормил бездомную собаку.
Дома Феликс достал старенький проигрыватель, сдул с него пыль, установил посреди комнаты.
– Пластинка только одна, – предупредил он, – но красивая.
– Как называется? – спросил мальчик.
– Вальс «Муки любви».
Шурик усмехнулся.
Захрипела игла. Полились звуки музыки. Вальс наполнил собой весь дом и весь сад. Катя неподвижно сидела у окна. И вдруг обернулась.
– Пригласите меня танцевать, – попросила она художника.
– Я не умею, – смутился Феликс.
– Давай научу.
Она вытащила Феликса в центр комнаты, положила руки на его плечи и заскользила в танце. Он за ней. Неловко, неуклюже, но очень старательно. Феликс двигался за Катей в танце и боялся дышать. Он боялся ее рук, лежащих на его плечах, боялся взглянуть ей в глаза. А она двигалась легко, изящно и непринужденно.
Шурик жадно следил за танцующей парой.
– Я тоже хочу! – кинулся он к Кате и оттолкнул Феликса. – Научи!
И вдруг погас свет – вырубили электричество – пластинка умолкла.
– Почему, когда до меня доходит очередь, гаснут все лампы, – тяжело вздохнул Шурик.
– Не у тебя одного, малыш, – сказал Феликс.
– Я тебя еще научу, – пообещала Катя. – Хочешь, будем пока пасьянс раскладывать?
В дачном домике горели маленькие свечки. Катя учила Шурика обращаться с картами, а Феликс читал в углу.
– Значит, Глеб трубку кинул, – продолжая разговор, сказал мальчик.
– Нет, это я…
– Не притворяйся, я слышал.
– Подслушиваешь! Где ж ты воспитывался!
– В детском доме имени Парижской Коммуны.
– Не хами! Не будет тебе ни карт, ни свечей, ни сбывшихся желаний!
Она собрала карты, задула свечи.
– Дочитать дайте! – вскрикнул Феликс.
Вновь они в тире. Шурик целится. Стреляет. Мимо. Феликс целится. Стреляет. В яблочко!
Шурик – мимо. Феликс – в цель.
– Суриков двадцать лет боярыню Морозову писал и продал ее Третьякову. Где бы найти сейчас Третьякова? – опустив винтовку, проговорил художник.
– Да и боярынь теперь немного, – усмехнулся Шурик. – Отец говорит, что мы дворянского рода, но, по-моему, он трепется. Ну какой из меня дворянин? Ни стрелять не умею, ни вальсировать, ни в карты…
На экране телевизора отец Шурика просил сограждан помочь ему в поисках сына за хорошее вознаграждение. Он так просил, что Катя не выдержала:
– Шура, жалко его! Позвони, скажи хоть, что жив.
– Жалко! Скажи лучше что ты польстилась на деньги моего папаши! Ну беги, сдавай меня. Вот тебе и денежки – Глебу на клип. Беги, чего стоишь!
– Никуда я не побегу, но отца твоего мне жаль.
– А мне не жаль. Между прочим, он вспомнил о моем существовании, только когда я пропал.
– А до этого?
– А до этого я был чем-то вроде мебели. Или говорящей собаки. Правда, кормили хорошо, – вздохнул он.
В подвале кинотеатра, среди труб коммуникаций, Феликс собирался рисовать огромную киноафишу фильма «Опаленные страстью» и привязал кисть к швабре, но был этим недоволен. Шурик ассистировал ему, придерживая ведро, полное краски.
– Сорок баксов в месяц! – возмущался мальчик. – Так мы до старости не расплатимся с ее долгами.
– Заходи левее! – командовал Феликс. – Знаешь, как Микельанжело расписывал стены соборов и капелл? До него строили подмостки, крепили их к потолку на канатах, а когда работу заканчивали, замазывали дыры от этих креплений.
– Логично! – согласился мальчик.
– А Микельанжело поступил вот как – он влез на козлы и стал работать, не касаясь уже расписанной стены.
Феликс оглянулся. В углу подвала стояла стремянка.
– Тащи ее сюда! Я должен чувствовать кисть рукой.
Катя в это время затеяла на даче уборку. Стирала пыль с подоконников и рассохшейся мебели, она впервые обратила внимание на странность картин Феликса. Часть из них висела на стене, часть была свалена в углу. Девушка стала разбирать их. Сначала просто из любопытства, а потом уже не могла оторваться. Что-то чарующее было в этих картинах.
Теперь Феликс работал, стоя на верху стремянки, Шурик придерживал лесенку.
– Я бы пообедал, – вздохнул он, – и это было бы счастьем!
– Счастье – удел для коров и коммерсантов, – засмеялся Феликс. – Художник должен быть голодным.
– Если я буду жить с тобой, то не дам тебе умереть с голоду.
– И до каких пор?
– Пока ты не научишь меня стрелять.
– Саврасов никогда не писал на заказ, – неожиданно сказал Феликс. – Весна у него пахнет мокрым снегом.
– Небось спился и умер под забором, – проворчал мальчик.
– А ты откуда знаешь?
– Легко догадаться.
– Нет, я буду жить долго. Выращу трех сыновей, младшего назову именем прадеда. И наклею семейный портрет в свой альбом.
– А потом твоя жена сбежит с первым встречным, – ляпнул Шурик.
– Ты что каркаешь? Я женюсь на порядочной девушке.
– Хотелось бы увидеть ту порядочную. Что, из аула привезешь? В парандже заставишь ходить? Вместе с паранджой убежит!
– Да ты что несешь, я тебе сейчас как…
Стремянка покачнулась, Феликс рухнул на пол. Шурик поднял его, помог отряхнуться.
– Ты не сердись, просто с голоду я становлюсь злым.
…– Это что? – орал директор кинотеатра, толстый злобный мужик. – Это как называется? За что я вам, безграмотным, должен деньги платить?!
Феликс и Шурик стояли опустив головы, как два провинившихся школьника.
– Опаленные – с одним «н», в слове «страсть» пропущен мягкий знак! Откуда вы взялись на мою голову!
– Мы сами не местные, – заныл Шурик. – У нас двойка по русскому. – Дайте хоть сто рублей, я вам этот мягкий знак сам дорисую.
– А вторую букву «н»?
– Кому в этом хаосе есть дело до второй буквы «н»! Вы интеллигентный человек, дайте хоть пятьдесят рублей, – сбил цену мальчик.
Директор молча показал им огромную дулю.
Они шли по поселковой дороге со своими красками и шваброй. Феликс обнимал мальчика за плечи.
– Ты не бойся, – говорил Шурик, – яблок наворуем в соседнем саду.
– Воровать стыдно.
– А голодать?
Феликс звонил с переговорного в Москву – узнать, не продались ли, часом, его картины. Ну хотя бы одна! Ну хотя бы недорого!
– Влас, ну что там? Не продаются? Забрать? Хорошо, я за ними заеду, как только машина подвернется. Ладно?
На даче Катя стригла Шурика.
– Не дергай головой, ухо отрежу.
– Ты парикмахер?
– Нет, так и не выучилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Нет-нет, ты только не клади трубку! – молила Катя Глеба на переговорном пункте. Из трубки послышались гудки, но растерянная девушка все не решалась выйти из кабинки. А там, на улице, Феликс кормил бездомную собаку.
Дома Феликс достал старенький проигрыватель, сдул с него пыль, установил посреди комнаты.
– Пластинка только одна, – предупредил он, – но красивая.
– Как называется? – спросил мальчик.
– Вальс «Муки любви».
Шурик усмехнулся.
Захрипела игла. Полились звуки музыки. Вальс наполнил собой весь дом и весь сад. Катя неподвижно сидела у окна. И вдруг обернулась.
– Пригласите меня танцевать, – попросила она художника.
– Я не умею, – смутился Феликс.
– Давай научу.
Она вытащила Феликса в центр комнаты, положила руки на его плечи и заскользила в танце. Он за ней. Неловко, неуклюже, но очень старательно. Феликс двигался за Катей в танце и боялся дышать. Он боялся ее рук, лежащих на его плечах, боялся взглянуть ей в глаза. А она двигалась легко, изящно и непринужденно.
Шурик жадно следил за танцующей парой.
– Я тоже хочу! – кинулся он к Кате и оттолкнул Феликса. – Научи!
И вдруг погас свет – вырубили электричество – пластинка умолкла.
– Почему, когда до меня доходит очередь, гаснут все лампы, – тяжело вздохнул Шурик.
– Не у тебя одного, малыш, – сказал Феликс.
– Я тебя еще научу, – пообещала Катя. – Хочешь, будем пока пасьянс раскладывать?
В дачном домике горели маленькие свечки. Катя учила Шурика обращаться с картами, а Феликс читал в углу.
– Значит, Глеб трубку кинул, – продолжая разговор, сказал мальчик.
– Нет, это я…
– Не притворяйся, я слышал.
– Подслушиваешь! Где ж ты воспитывался!
– В детском доме имени Парижской Коммуны.
– Не хами! Не будет тебе ни карт, ни свечей, ни сбывшихся желаний!
Она собрала карты, задула свечи.
– Дочитать дайте! – вскрикнул Феликс.
Вновь они в тире. Шурик целится. Стреляет. Мимо. Феликс целится. Стреляет. В яблочко!
Шурик – мимо. Феликс – в цель.
– Суриков двадцать лет боярыню Морозову писал и продал ее Третьякову. Где бы найти сейчас Третьякова? – опустив винтовку, проговорил художник.
– Да и боярынь теперь немного, – усмехнулся Шурик. – Отец говорит, что мы дворянского рода, но, по-моему, он трепется. Ну какой из меня дворянин? Ни стрелять не умею, ни вальсировать, ни в карты…
На экране телевизора отец Шурика просил сограждан помочь ему в поисках сына за хорошее вознаграждение. Он так просил, что Катя не выдержала:
– Шура, жалко его! Позвони, скажи хоть, что жив.
– Жалко! Скажи лучше что ты польстилась на деньги моего папаши! Ну беги, сдавай меня. Вот тебе и денежки – Глебу на клип. Беги, чего стоишь!
– Никуда я не побегу, но отца твоего мне жаль.
– А мне не жаль. Между прочим, он вспомнил о моем существовании, только когда я пропал.
– А до этого?
– А до этого я был чем-то вроде мебели. Или говорящей собаки. Правда, кормили хорошо, – вздохнул он.
В подвале кинотеатра, среди труб коммуникаций, Феликс собирался рисовать огромную киноафишу фильма «Опаленные страстью» и привязал кисть к швабре, но был этим недоволен. Шурик ассистировал ему, придерживая ведро, полное краски.
– Сорок баксов в месяц! – возмущался мальчик. – Так мы до старости не расплатимся с ее долгами.
– Заходи левее! – командовал Феликс. – Знаешь, как Микельанжело расписывал стены соборов и капелл? До него строили подмостки, крепили их к потолку на канатах, а когда работу заканчивали, замазывали дыры от этих креплений.
– Логично! – согласился мальчик.
– А Микельанжело поступил вот как – он влез на козлы и стал работать, не касаясь уже расписанной стены.
Феликс оглянулся. В углу подвала стояла стремянка.
– Тащи ее сюда! Я должен чувствовать кисть рукой.
Катя в это время затеяла на даче уборку. Стирала пыль с подоконников и рассохшейся мебели, она впервые обратила внимание на странность картин Феликса. Часть из них висела на стене, часть была свалена в углу. Девушка стала разбирать их. Сначала просто из любопытства, а потом уже не могла оторваться. Что-то чарующее было в этих картинах.
Теперь Феликс работал, стоя на верху стремянки, Шурик придерживал лесенку.
– Я бы пообедал, – вздохнул он, – и это было бы счастьем!
– Счастье – удел для коров и коммерсантов, – засмеялся Феликс. – Художник должен быть голодным.
– Если я буду жить с тобой, то не дам тебе умереть с голоду.
– И до каких пор?
– Пока ты не научишь меня стрелять.
– Саврасов никогда не писал на заказ, – неожиданно сказал Феликс. – Весна у него пахнет мокрым снегом.
– Небось спился и умер под забором, – проворчал мальчик.
– А ты откуда знаешь?
– Легко догадаться.
– Нет, я буду жить долго. Выращу трех сыновей, младшего назову именем прадеда. И наклею семейный портрет в свой альбом.
– А потом твоя жена сбежит с первым встречным, – ляпнул Шурик.
– Ты что каркаешь? Я женюсь на порядочной девушке.
– Хотелось бы увидеть ту порядочную. Что, из аула привезешь? В парандже заставишь ходить? Вместе с паранджой убежит!
– Да ты что несешь, я тебе сейчас как…
Стремянка покачнулась, Феликс рухнул на пол. Шурик поднял его, помог отряхнуться.
– Ты не сердись, просто с голоду я становлюсь злым.
…– Это что? – орал директор кинотеатра, толстый злобный мужик. – Это как называется? За что я вам, безграмотным, должен деньги платить?!
Феликс и Шурик стояли опустив головы, как два провинившихся школьника.
– Опаленные – с одним «н», в слове «страсть» пропущен мягкий знак! Откуда вы взялись на мою голову!
– Мы сами не местные, – заныл Шурик. – У нас двойка по русскому. – Дайте хоть сто рублей, я вам этот мягкий знак сам дорисую.
– А вторую букву «н»?
– Кому в этом хаосе есть дело до второй буквы «н»! Вы интеллигентный человек, дайте хоть пятьдесят рублей, – сбил цену мальчик.
Директор молча показал им огромную дулю.
Они шли по поселковой дороге со своими красками и шваброй. Феликс обнимал мальчика за плечи.
– Ты не бойся, – говорил Шурик, – яблок наворуем в соседнем саду.
– Воровать стыдно.
– А голодать?
Феликс звонил с переговорного в Москву – узнать, не продались ли, часом, его картины. Ну хотя бы одна! Ну хотя бы недорого!
– Влас, ну что там? Не продаются? Забрать? Хорошо, я за ними заеду, как только машина подвернется. Ладно?
На даче Катя стригла Шурика.
– Не дергай головой, ухо отрежу.
– Ты парикмахер?
– Нет, так и не выучилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63