Он бежал, хотя никто не гнался за ним. Просто он уже не мог остановиться, на ходу сбросил куртку, остался в одной майке…
«Кто я есть? – мелькало в голове. – Что я сделал? Дерево не посадил, сына не вырастил, пишу безграмотно, поэтому книг сочинять не буду. Не за что меня любить. Может быть, единственное, что я сделал за свою жизнь – не убил его. Не смог. Не густо, правда? Я и сам так думаю. Я бегу. Я не могу остановиться, убегаю от себя, от своей никчемности. Мальчик прав, я бесполезен. Если бы сейчас оторваться от земли…»
… Он летит низко-низко, над домом, который когда-то принадлежал ему. Может быть, это горы, или маленькое село, или узкие улочки южного города… Это родина, куда он возвращается только мысленно.
Он прибежал к своим, на дачу и вздрогнул от неожиданности – у ворот стояла машина. Машина Власа! Влас вылез сам, вытащил свою болтливую подружку.
Художник окликнул его.
– Танцуй! – заорал Влас. – Танцуй прямо тут! Давай, народные пляски! Ну!
– Чего? – не понял художник. – Зачем танцевать?
– За этим! – И Влас достал пачку денег. – Мало?
– Что это?…
– Твой гонорар, кретин!
– Какой гонорар? – испуганно спросил Феликс.
– Ты в жизни умеешь две вещи – рисовать и стрелять. За стрельбу платят больше, это – за рисование. С тебя десять процентов, мои комиссионные. Я уже вычел. И еще – с тебя бутылка.
– Какая?
– Шампанского, – вмешалась девица Власа, – причем самого хорошего. Я пью полусладкое, быстро сгоняй в магазин!
– Я что-то ничего не пойму!
– А что тут понимать, – затараторила девушка, – Власов картины твои выставил в салоне, как обещал. Они не продавались, не продавались, а потом появился один сумасшедший. Приехал на во-от такой машине, явно псих иностранный. Увидал твою мазню, восторгался так, аж соплями исходил. Купил все. Власу дал три штуки «зеленью».
– Две, – поправил смущенно Влас, – но было видно, что врет и иностранец дал все три.
– Не перебивай, – оборвала его девица, – я говорю – Влас, проси четыре, а он – жадность фраера сгубила. А я говорю – накиньте сотню, он накинул и…
Влас закрыл лицо руками:
– Я никогда не научу тебя молчать.
– Зато я честная. Тебе деньги нужны или нет? – набросилась она на Феликса. – Дуй за шампанским!
Влас передал Феликсу пачку, довольно увесистую. Художник вынул большую купюру, протянул девушке:
– Купи себе шампанское от моего имени. Ко мне, понимаешь, родственники приехали… Извините. Влас, – он обнял друга, – Влас, ты гений!
В парке замерзший сторож подпрыгивал на месте от холода, а Катя, Феликс и Шурик катались на карусели и смеялись. А потом они шли по комнате смеха, от зеркала к зеркалу. Зеркала отражали их то безобразно тощими, то непомерно толстыми. Это вызывало новые потоки гомерического хохота.
Катя здорова! Они все вместе! А что еще надо?
И у фотографа они снялись все втроем. Феликс – посередине. Слева Катя, справа Шурик. Сияющие. Довольные… Точно образцовая семья. Только почему-то очень уж молодая…
…Дома художник приклеил этот снимок на последнюю страницу семейного альбома.
– Ты что сделал? – спросил ошарашенный Шурик.
– А как же прадедушка? – не поняла Катя. – Здесь же только твои предки и родня.
– Знаешь, я думаю, прадедушка обрадовался бы, – улыбнулся Феликс.
– Пожалуй, – решил за прадедушку мальчик. – А Ван Гог теперь нам не соперник. Ван Гог в коридоре курит! Нам баксами платят! Нам заказы делают!
– Никогда бы не подумала, – улыбнулась Катя.
– Что? – не понял художник.
– Никогда бы не подумала, что счастья может быть вот так много, сразу. Как-то это не укладывается в моей голове.
– В моей тоже, – улыбнулся Феликс, – но мы все уложим!
– Короче, надо брать компьютер и тачку, пока подержанную. Надо заводить свое дело. Знаю одно интересное место для помещения капитала. Слушайте сюда! – затараторил мальчик.
– Нет, это вы слушайте, а говорить буду я, – перебил старший. – Эти деньги – Катины. И ни одного рубля больше мы не потратим на себя и на свои удовольствия. На, возьми – это мой долг, – протянул он Кате деньги.
– Но здесь больше, чем было!
– Не мелочись, мы их не считаем, – заявил Шурик.
– Спасибо, – сказала Катя, – я лишнего не возьму. А Шурику нужна куртка, потому что уже холодно. И скоро зима.
– Но ведь я останусь с вами? – с робкой надеждой спросил мальчик.
– Со мной, ты хотел сказать, – поправил художник, – Катю ждет Глеб.
Девушка опустила глаза, а потом тихо попросила:
– Заведи еще раз музыку!
– Пожалуйста!
Феликс принес проигрыватель и поставил единственную пластинку – вальс «Муки любви».
– Дамы приглашают кавалеров! – объявил он, и они с Шуриком встали рядышком, затаив дыхание, выжидая, кого выберет Катя.
Заиграла музыка. Катя смотрела сначала на одного, потом на другого. Сначала на Шурика, потом на Феликса. Но не выбрала никого, а неожиданно, перекрикивая музыку, быстро заговорила:
– Я там рубашки погладила, вон стопочкой сложила. И белье тоже чистое.
– Ага, – кинул Феликс как бы равнодушно.
– Хотите, я вам борщ сварю на два дня? Или, может, суп харчо, а?
– Знаешь, что говорил мой прадед, – сказал Феликс, сняв иглу с пластинки, – «Собаке рубят хвост в один прием». Запомни. И я запомнил! Расшифровать? Уходишь – значит, уходи. И не надо обеда никакого. И музыки не надо.
Катя на старенькой почте. Она говорила в трубку:
– Алло, Глеб. Глеб, это я. Я все достала. Я буду ждать сегодня. Сегодня. В пять на ВДНХ, ладно? У главного входа. Или у фонтана Дружбы народов, хорошо? Я все принесу, деньги у меня. Пока, Глеб.
Она впервые не добавила «я люблю тебя». И на секунду умолкла, словно сама ожидая от себя этой фразы. Нет, не дождалась…
Лысый бил Красавчика по лицу. Тот уворачивался:
– Нет, только не это! Я его достану, я знаю как! Только не порть меня, пожалуйста!
– Убожество, – сказал Лысый. – А Достоевский говорил, что красота спасет мир. Никого она не спасет. Поэтому я больше люблю Толстого Льва Николаевича. А ты, что ты любишь, кроме своего отображения в зеркале, а?
– Через два часа я буду знать, где он. Я тебе обещаю!
– Через час! – рявкнул Лысый и разбил зеркало, в которое так любил смотреться его подчиненный.
Художник смотрел в окно. Тихо звенели колокольчики в доме. Из калитки выходили на дорогу Катя и Шурик.
Шурик держал девушку за руку.
– Я только провожу тебя, я к вам не подойду. И ему ничего не буду говорить. Я буду молчать. Когда вы уйдете – я тоже уйду. Только, пожалуйста, разреши мне пойти с тобой.
– Лучше бы ты побыл с Феликсом!
– Ты большую сумму денег везешь, – нашел довод мальчик, – мало ли что может быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
«Кто я есть? – мелькало в голове. – Что я сделал? Дерево не посадил, сына не вырастил, пишу безграмотно, поэтому книг сочинять не буду. Не за что меня любить. Может быть, единственное, что я сделал за свою жизнь – не убил его. Не смог. Не густо, правда? Я и сам так думаю. Я бегу. Я не могу остановиться, убегаю от себя, от своей никчемности. Мальчик прав, я бесполезен. Если бы сейчас оторваться от земли…»
… Он летит низко-низко, над домом, который когда-то принадлежал ему. Может быть, это горы, или маленькое село, или узкие улочки южного города… Это родина, куда он возвращается только мысленно.
Он прибежал к своим, на дачу и вздрогнул от неожиданности – у ворот стояла машина. Машина Власа! Влас вылез сам, вытащил свою болтливую подружку.
Художник окликнул его.
– Танцуй! – заорал Влас. – Танцуй прямо тут! Давай, народные пляски! Ну!
– Чего? – не понял художник. – Зачем танцевать?
– За этим! – И Влас достал пачку денег. – Мало?
– Что это?…
– Твой гонорар, кретин!
– Какой гонорар? – испуганно спросил Феликс.
– Ты в жизни умеешь две вещи – рисовать и стрелять. За стрельбу платят больше, это – за рисование. С тебя десять процентов, мои комиссионные. Я уже вычел. И еще – с тебя бутылка.
– Какая?
– Шампанского, – вмешалась девица Власа, – причем самого хорошего. Я пью полусладкое, быстро сгоняй в магазин!
– Я что-то ничего не пойму!
– А что тут понимать, – затараторила девушка, – Власов картины твои выставил в салоне, как обещал. Они не продавались, не продавались, а потом появился один сумасшедший. Приехал на во-от такой машине, явно псих иностранный. Увидал твою мазню, восторгался так, аж соплями исходил. Купил все. Власу дал три штуки «зеленью».
– Две, – поправил смущенно Влас, – но было видно, что врет и иностранец дал все три.
– Не перебивай, – оборвала его девица, – я говорю – Влас, проси четыре, а он – жадность фраера сгубила. А я говорю – накиньте сотню, он накинул и…
Влас закрыл лицо руками:
– Я никогда не научу тебя молчать.
– Зато я честная. Тебе деньги нужны или нет? – набросилась она на Феликса. – Дуй за шампанским!
Влас передал Феликсу пачку, довольно увесистую. Художник вынул большую купюру, протянул девушке:
– Купи себе шампанское от моего имени. Ко мне, понимаешь, родственники приехали… Извините. Влас, – он обнял друга, – Влас, ты гений!
В парке замерзший сторож подпрыгивал на месте от холода, а Катя, Феликс и Шурик катались на карусели и смеялись. А потом они шли по комнате смеха, от зеркала к зеркалу. Зеркала отражали их то безобразно тощими, то непомерно толстыми. Это вызывало новые потоки гомерического хохота.
Катя здорова! Они все вместе! А что еще надо?
И у фотографа они снялись все втроем. Феликс – посередине. Слева Катя, справа Шурик. Сияющие. Довольные… Точно образцовая семья. Только почему-то очень уж молодая…
…Дома художник приклеил этот снимок на последнюю страницу семейного альбома.
– Ты что сделал? – спросил ошарашенный Шурик.
– А как же прадедушка? – не поняла Катя. – Здесь же только твои предки и родня.
– Знаешь, я думаю, прадедушка обрадовался бы, – улыбнулся Феликс.
– Пожалуй, – решил за прадедушку мальчик. – А Ван Гог теперь нам не соперник. Ван Гог в коридоре курит! Нам баксами платят! Нам заказы делают!
– Никогда бы не подумала, – улыбнулась Катя.
– Что? – не понял художник.
– Никогда бы не подумала, что счастья может быть вот так много, сразу. Как-то это не укладывается в моей голове.
– В моей тоже, – улыбнулся Феликс, – но мы все уложим!
– Короче, надо брать компьютер и тачку, пока подержанную. Надо заводить свое дело. Знаю одно интересное место для помещения капитала. Слушайте сюда! – затараторил мальчик.
– Нет, это вы слушайте, а говорить буду я, – перебил старший. – Эти деньги – Катины. И ни одного рубля больше мы не потратим на себя и на свои удовольствия. На, возьми – это мой долг, – протянул он Кате деньги.
– Но здесь больше, чем было!
– Не мелочись, мы их не считаем, – заявил Шурик.
– Спасибо, – сказала Катя, – я лишнего не возьму. А Шурику нужна куртка, потому что уже холодно. И скоро зима.
– Но ведь я останусь с вами? – с робкой надеждой спросил мальчик.
– Со мной, ты хотел сказать, – поправил художник, – Катю ждет Глеб.
Девушка опустила глаза, а потом тихо попросила:
– Заведи еще раз музыку!
– Пожалуйста!
Феликс принес проигрыватель и поставил единственную пластинку – вальс «Муки любви».
– Дамы приглашают кавалеров! – объявил он, и они с Шуриком встали рядышком, затаив дыхание, выжидая, кого выберет Катя.
Заиграла музыка. Катя смотрела сначала на одного, потом на другого. Сначала на Шурика, потом на Феликса. Но не выбрала никого, а неожиданно, перекрикивая музыку, быстро заговорила:
– Я там рубашки погладила, вон стопочкой сложила. И белье тоже чистое.
– Ага, – кинул Феликс как бы равнодушно.
– Хотите, я вам борщ сварю на два дня? Или, может, суп харчо, а?
– Знаешь, что говорил мой прадед, – сказал Феликс, сняв иглу с пластинки, – «Собаке рубят хвост в один прием». Запомни. И я запомнил! Расшифровать? Уходишь – значит, уходи. И не надо обеда никакого. И музыки не надо.
Катя на старенькой почте. Она говорила в трубку:
– Алло, Глеб. Глеб, это я. Я все достала. Я буду ждать сегодня. Сегодня. В пять на ВДНХ, ладно? У главного входа. Или у фонтана Дружбы народов, хорошо? Я все принесу, деньги у меня. Пока, Глеб.
Она впервые не добавила «я люблю тебя». И на секунду умолкла, словно сама ожидая от себя этой фразы. Нет, не дождалась…
Лысый бил Красавчика по лицу. Тот уворачивался:
– Нет, только не это! Я его достану, я знаю как! Только не порть меня, пожалуйста!
– Убожество, – сказал Лысый. – А Достоевский говорил, что красота спасет мир. Никого она не спасет. Поэтому я больше люблю Толстого Льва Николаевича. А ты, что ты любишь, кроме своего отображения в зеркале, а?
– Через два часа я буду знать, где он. Я тебе обещаю!
– Через час! – рявкнул Лысый и разбил зеркало, в которое так любил смотреться его подчиненный.
Художник смотрел в окно. Тихо звенели колокольчики в доме. Из калитки выходили на дорогу Катя и Шурик.
Шурик держал девушку за руку.
– Я только провожу тебя, я к вам не подойду. И ему ничего не буду говорить. Я буду молчать. Когда вы уйдете – я тоже уйду. Только, пожалуйста, разреши мне пойти с тобой.
– Лучше бы ты побыл с Феликсом!
– Ты большую сумму денег везешь, – нашел довод мальчик, – мало ли что может быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63