А потом и сам расписал одно.
– Смотри, как быстро выучился! – обрадовался художник.
– Это легче, чем в тире, – вздохнул мальчик.
– Да нет, – усмехнулся Феликс, – просто из двух моих способностей ты, как младший брат, пока унаследовал одну.
И снова отключили электричество.
– Сволочи! – выругался Шурик и пошел за свечами.
Маленькие свечки слабо освещали комнатенку, но раскрашенных яиц становилось все больше и больше.
– Если мы сделаем еще десять, Катя завтра поправится, – сказал Феликс.
Шурик придвинулся поближе:
– Лучше скажи, зачем художник Пиросмани певице миллион роз подарил. Это же четное число – как покойнику. Я посчитал.
– Четное было бы два миллиона!
– Два лимона – кишка тонка.
– Он подарил их ей в день не ее, а своего рождения. Она потом сбежала из Тифлиса с какой-то бездарностью, а он любил ее. Он просто подвел итог своей любви этими цветами, – объяснил художник.
– Ща заплачу, – цинично начал было Шурик, но не выдержал своего ернического тона и спросил вполне серьезно: – От безнадежной страсти можно вылечиться?
– Никогда, – грустно покачал головой Феликс, – от любви не лечатся, а только умирают!
И было непонятно, в шутку или всерьез сказал он это…
Утром повсюду – на столе, на диване, на подоконнике – стояли красиво разрисованные деревянные яйца. Была еще и матрешка. Толстая матрешка в милицейской форме, в шапке с кокардой.
– Узнаешь? – повернул ее лицом к мальчику Феликс.
– Аленушка! – обрадовался Шурик.
– Жаль, не могу ей подарить!
На улице засигналила машина.
…Чужие руки забирали все, что удалось расписать за ночь.
А потом на пустой стол легла купюра.
– Пятьдесят баксов?! – ошалел Шурик, окинув взглядом опустевшую комнату.
– Но обещали сто пятьдесят! – вылетел на улицу Феликс следом за заказчиком.
– Парень, может и пятидесяти не быть! – грозно осадил его водитель.
Шурик опустился на ступеньку крыльца. Рядом плюхнулся художник. Их обманули в очередной раз…
– Надо кровь из носа заработать денег, чтобы купить лекарств и поставить Катю на ноги. Хоть наизнанку вывернись! – решительно сказал мальчик.
Феликс молча кивнул.
Он был крохотной частичкой толпы швырявшей его с перекрестка на перекресток. Он захлебывался в волнах людского моря. Город грохотал, скрежетал, гудел.
Он срывал объявления с надписью «Работа», заходил в двери незнакомых офисов – где-то отказывали вежливо, где-то указывали на дверь.
Он драил стекла новенькой иномарки.
Таскал коробки с фруктами у палатки.
Торговал пирожками на рынке.
Красил забор зеленой краской, нескончаемый, унылый, зеленый забор.
Феликс порвал в клочья газету «Работа для вас», закурил дешевую папиросу. Что делать? Как достать денег?
…Вечером он возвращался домой. У железнодорожной станции местная пацанва насела на старушку, торгующую цветами.
– Миленькие, сегодня ничего не наторговала, – оправдывалась она, но хулиганы упорно требовали денег, грозили расправой.
Надо было бы пройти мимо, но Феликс не смог. Уже пройдя несколько шагов, повернул резко, подбежал и схватил одного из подростков за шиворот.
– Катись, и чтоб я тебя здесь никогда не видел!
Он дрался один против четверых – силы были неравные. Его быстро повалили, били ногами. Старуха ойкала, звала на помощь, но никто не пришел. Заметив, что он лежит без движения, один из подростков полез к нему в карман и вытащил несчастные копейки, заработанные за эти дни. Грабители убежали.
Старуха нагнулась над ним, полила на лицо водой. Он открыл глаза.
– Сынок, спасибо тебе. Вот, возьми, – протянула деньги.
– Нет, бабуля, не надо, – с трудом поднявшись, улыбнулся художник разбитым ртом.
– Возьми хоть цветочков, – попросила старуха и протянула большой букет белых астр. – Жене подаришь, она тебя любить будет крепче. Жена-то есть?
– Будет, – сказал он и опять улыбнулся: – Наверное скоро…
Букет он поставил у Катиной кровати. Она спала, а он слушал ее дыхание. Когда в дверях появился Шурик, Феликс не прогнал его, подозвал к себе. Вдвоем они стояли и тихо смотрели на спящую Катю. Она спала неспокойно – стонала, металась во сне.
И снова, в полусне в полудреме Феликс летел над родными местами и потерянным домом. А на утро, открыв глаза, он увидел снег, выпавший ночью.
Феликс шел по первому снегу, выпавшему неожиданно рано. Ступал осторожно.
В детстве снег он видел только издали – на вершинах гор. Он казался ему твердым и сладким, как сахар. Маленький Феликс мечтал подержать его в руках. Однажды мечта сбылась. В тот день было необычно холодно для их краев. Его не пустили гулять, боялись, что замерзнет. Он плакал и кричал, но бабушка сурово посмотрела на него и отвернулась к плите. А отец вышел из дому, набрал полные ладони снега и принес его в дом. Он положил его на пол в комнате. Феликс смотрел как завороженный на эту кучку. Вдруг на его глазах белоснежная горка превратилась в маленькую лужицу воды. Снег исчез. А вода оказалась несладкой. И стало понятно, что снег – это обман, что все прекрасное хорошо издали. Это был первый обман в его жизни…
Вспоминая это, Феликс шел по дорожке поселка, оставляя на снегу ровные четкие черные следы.
Дверь квартиры открыл полусонный Красавчик.
– А, прибыл! – усмехнулся он. – Что же ты в такую рань по гостям ходишь?
– У меня очень тяжелая ситуация, постарайся понять.
– Уж где нам, убогим!
– У меня болен близкий человек, одна девушка. Хорошая.
– Ты с ней спишь? – криво ухмыльнулся Красавчик.
– Нет, я с ней вальс танцую, – Феликс опустил глаза.
– Как это на тебя похоже! – ужаснулся бывший друг. – Значит, не любишь, просто мучаешься.
– А любить – всегда мучиться. По-другому Бог не придумал, – возразил Художник.
– Ерунда, – захохотал Красавичк, обнажая ряд ровных-ровных, белых-белых зубов. – Это люди Бога выдумали. Любить – значит наслаждаться. Денег в долг не дам, – перешел он к делу, – я не благотворительный фонд. Впрочем… – он помедлил, – могу помочь подработать.
Художник молча кивнул.
И он стрелял. В настоящем тире. По настоящим мишеням. Стрелял без промаха. Так, как он умел это делать – блистательно. За ним наблюдал Лысый, глядел на него как-то печально, потом махнул рукой – мол, хватит.
Они с Лысым пили кофе. Красавчик прислуживал за столом, его к разговору не допустили.
– Мне редко кто нравится. А ты нравишься. Ты какой-то настоящий, не деланый. Не этот, – кивнул он на Красавчика.
– Он мой однокурсник, – сказал Художник.
– Да я знаю, – меланхолично отозвался Лысый. – Личность абсолютно ничтожная. Знаешь, что для него несчастье?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Смотри, как быстро выучился! – обрадовался художник.
– Это легче, чем в тире, – вздохнул мальчик.
– Да нет, – усмехнулся Феликс, – просто из двух моих способностей ты, как младший брат, пока унаследовал одну.
И снова отключили электричество.
– Сволочи! – выругался Шурик и пошел за свечами.
Маленькие свечки слабо освещали комнатенку, но раскрашенных яиц становилось все больше и больше.
– Если мы сделаем еще десять, Катя завтра поправится, – сказал Феликс.
Шурик придвинулся поближе:
– Лучше скажи, зачем художник Пиросмани певице миллион роз подарил. Это же четное число – как покойнику. Я посчитал.
– Четное было бы два миллиона!
– Два лимона – кишка тонка.
– Он подарил их ей в день не ее, а своего рождения. Она потом сбежала из Тифлиса с какой-то бездарностью, а он любил ее. Он просто подвел итог своей любви этими цветами, – объяснил художник.
– Ща заплачу, – цинично начал было Шурик, но не выдержал своего ернического тона и спросил вполне серьезно: – От безнадежной страсти можно вылечиться?
– Никогда, – грустно покачал головой Феликс, – от любви не лечатся, а только умирают!
И было непонятно, в шутку или всерьез сказал он это…
Утром повсюду – на столе, на диване, на подоконнике – стояли красиво разрисованные деревянные яйца. Была еще и матрешка. Толстая матрешка в милицейской форме, в шапке с кокардой.
– Узнаешь? – повернул ее лицом к мальчику Феликс.
– Аленушка! – обрадовался Шурик.
– Жаль, не могу ей подарить!
На улице засигналила машина.
…Чужие руки забирали все, что удалось расписать за ночь.
А потом на пустой стол легла купюра.
– Пятьдесят баксов?! – ошалел Шурик, окинув взглядом опустевшую комнату.
– Но обещали сто пятьдесят! – вылетел на улицу Феликс следом за заказчиком.
– Парень, может и пятидесяти не быть! – грозно осадил его водитель.
Шурик опустился на ступеньку крыльца. Рядом плюхнулся художник. Их обманули в очередной раз…
– Надо кровь из носа заработать денег, чтобы купить лекарств и поставить Катю на ноги. Хоть наизнанку вывернись! – решительно сказал мальчик.
Феликс молча кивнул.
Он был крохотной частичкой толпы швырявшей его с перекрестка на перекресток. Он захлебывался в волнах людского моря. Город грохотал, скрежетал, гудел.
Он срывал объявления с надписью «Работа», заходил в двери незнакомых офисов – где-то отказывали вежливо, где-то указывали на дверь.
Он драил стекла новенькой иномарки.
Таскал коробки с фруктами у палатки.
Торговал пирожками на рынке.
Красил забор зеленой краской, нескончаемый, унылый, зеленый забор.
Феликс порвал в клочья газету «Работа для вас», закурил дешевую папиросу. Что делать? Как достать денег?
…Вечером он возвращался домой. У железнодорожной станции местная пацанва насела на старушку, торгующую цветами.
– Миленькие, сегодня ничего не наторговала, – оправдывалась она, но хулиганы упорно требовали денег, грозили расправой.
Надо было бы пройти мимо, но Феликс не смог. Уже пройдя несколько шагов, повернул резко, подбежал и схватил одного из подростков за шиворот.
– Катись, и чтоб я тебя здесь никогда не видел!
Он дрался один против четверых – силы были неравные. Его быстро повалили, били ногами. Старуха ойкала, звала на помощь, но никто не пришел. Заметив, что он лежит без движения, один из подростков полез к нему в карман и вытащил несчастные копейки, заработанные за эти дни. Грабители убежали.
Старуха нагнулась над ним, полила на лицо водой. Он открыл глаза.
– Сынок, спасибо тебе. Вот, возьми, – протянула деньги.
– Нет, бабуля, не надо, – с трудом поднявшись, улыбнулся художник разбитым ртом.
– Возьми хоть цветочков, – попросила старуха и протянула большой букет белых астр. – Жене подаришь, она тебя любить будет крепче. Жена-то есть?
– Будет, – сказал он и опять улыбнулся: – Наверное скоро…
Букет он поставил у Катиной кровати. Она спала, а он слушал ее дыхание. Когда в дверях появился Шурик, Феликс не прогнал его, подозвал к себе. Вдвоем они стояли и тихо смотрели на спящую Катю. Она спала неспокойно – стонала, металась во сне.
И снова, в полусне в полудреме Феликс летел над родными местами и потерянным домом. А на утро, открыв глаза, он увидел снег, выпавший ночью.
Феликс шел по первому снегу, выпавшему неожиданно рано. Ступал осторожно.
В детстве снег он видел только издали – на вершинах гор. Он казался ему твердым и сладким, как сахар. Маленький Феликс мечтал подержать его в руках. Однажды мечта сбылась. В тот день было необычно холодно для их краев. Его не пустили гулять, боялись, что замерзнет. Он плакал и кричал, но бабушка сурово посмотрела на него и отвернулась к плите. А отец вышел из дому, набрал полные ладони снега и принес его в дом. Он положил его на пол в комнате. Феликс смотрел как завороженный на эту кучку. Вдруг на его глазах белоснежная горка превратилась в маленькую лужицу воды. Снег исчез. А вода оказалась несладкой. И стало понятно, что снег – это обман, что все прекрасное хорошо издали. Это был первый обман в его жизни…
Вспоминая это, Феликс шел по дорожке поселка, оставляя на снегу ровные четкие черные следы.
Дверь квартиры открыл полусонный Красавчик.
– А, прибыл! – усмехнулся он. – Что же ты в такую рань по гостям ходишь?
– У меня очень тяжелая ситуация, постарайся понять.
– Уж где нам, убогим!
– У меня болен близкий человек, одна девушка. Хорошая.
– Ты с ней спишь? – криво ухмыльнулся Красавчик.
– Нет, я с ней вальс танцую, – Феликс опустил глаза.
– Как это на тебя похоже! – ужаснулся бывший друг. – Значит, не любишь, просто мучаешься.
– А любить – всегда мучиться. По-другому Бог не придумал, – возразил Художник.
– Ерунда, – захохотал Красавичк, обнажая ряд ровных-ровных, белых-белых зубов. – Это люди Бога выдумали. Любить – значит наслаждаться. Денег в долг не дам, – перешел он к делу, – я не благотворительный фонд. Впрочем… – он помедлил, – могу помочь подработать.
Художник молча кивнул.
И он стрелял. В настоящем тире. По настоящим мишеням. Стрелял без промаха. Так, как он умел это делать – блистательно. За ним наблюдал Лысый, глядел на него как-то печально, потом махнул рукой – мол, хватит.
Они с Лысым пили кофе. Красавчик прислуживал за столом, его к разговору не допустили.
– Мне редко кто нравится. А ты нравишься. Ты какой-то настоящий, не деланый. Не этот, – кивнул он на Красавчика.
– Он мой однокурсник, – сказал Художник.
– Да я знаю, – меланхолично отозвался Лысый. – Личность абсолютно ничтожная. Знаешь, что для него несчастье?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63