И я сказала Махтаб:
– Бог отвечает на наши молитвы, но не всегда так, как мы этого хотим. Может, тебе нужно пойти в школу, и, может, Бог хочет, чтобы ты так поступила. Может быть, из этого выйдет что-нибудь хорошее.
Махтаб не успокоилась, но я почувствовала какое-то облегчение и умиротворение. Обе мы ненавидели навязанную нам школу. И все-таки я понимала, что благодаря школе шесть дней в неделю Махтаб будет занята с восьми утра до полудня. Ежедневно, за исключением пятницы, у нас будет причина выйти из дома. И тогда, кто знает, какие возможности могут появиться.
На следующее утро мы встали раньше обычного, и это добавило мне оптимизма в достижении моей цели.
Муди уже поднял свой статус да'иджан до роли духовного пастыря этого дома. Он вставал ранним утром и проверял, все ли (за исключением меня и Махтаб) участвуют в молитвах. Конечно, это была просто формальность, потому что и Насерин, и Маммаль были в этом плане очень добросовестными. Однако Муди начал использовать свой авторитет также по отношению к первому этажу, Резе и Эссей, которых мало заботили религиозные обязанности. Это раздражало их, особенно Резу, которому нужно было отправляться на работу, в то время как Муди проскальзывал снова в постель. Утомленный молитвами, Муди приобрел привычку лентяя спать до десяти, а то и до одиннадцати. Я хорошо понимала, что он скоро устанет от расписания занятий Махтаб. Может быть, тогда он позволит мне самой водить ее в школу, и таким образом расширится диапазон моей свободы.
Несмотря на эту надежду, первое утро было очень напряженным. Махтаб молчала, когда я завязывала ей такой же платок, какие носили другие девочки в школе. Она не произнесла ни единого слова, пока мы не оказались в канцелярии школы, где ассистентка учительницы протянула руку, чтобы проводить ее в класс. Тут уже Махтаб не выдержала. Сдерживаемые слезы брызнули у нее из глаз. Она судорожно схватилась за край моего пальто.
Я встретила взгляд Муди. Глаза его не выражали ни тени сочувствия, только угрозу.
– Ты должна идти, Махтаб, – сказала я, с трудом сохраняя спокойствие. – Все будет хорошо. Мы приедем за тобой, не волнуйся.
Ассистентка повела Махтаб. Девочка пыталась быть стойкой, но, когда мы с Муди повернулись к выходу, то услышали ее громкий плач, вызванный болью расставания. Сердце мое разрывалось, но я знала, что не могу противостоять безумцу, который сильно держал меня за плечо и вел к выходу.
Мы сели в оранжевое такси и молча поехали домой. Здесь нас уже ждала Насерин с сообщением:
– Звонили из школы. Махтаб устроила там переполох. Вы должны поехать и забрать ее.
– Это ты во всем виновата! – рычал Муди. – Ты ее так настроила! Она перестала быть нормальным ребенком. Ты ее все время защищала!
Я молча слушала эти упреки, не желая рисковать. Я виновата? Мне хотелось кричать: «Это ты перевернул всю ее жизнь!» Но я молчала, зная, что то, о чем он говорил, было частично правдой. Да, я оберегала Махтаб, боялась потерять ее из виду, страшилась, как бы родственники Муди не настроили его забрать ее у меня. Моя ли это была вина? Если когда и существовала ситуация, требующая от матери чрезмерной опеки, то она была как раз в этом случае.
Муди выбежал из дома и вскоре появился, таща за собой рыдавшую Махтаб.
– Завтра же вернешься в школу, – приказал он, – и останешься там. Будет лучше, если перестанешь плакать.
Весь остаток дня я уговаривала Махтаб.
– Ты должна сделать это, – говорила я. – Будь сильной, большой девочкой. Ты знаешь, что Бог будет с тобой.
– Я просила Бога найти какой-нибудь способ, чтобы я не пошла в школу, – плакала Махтаб, – но он не услышал мою молитву.
– Может, услышал, – заметила я, – может быть, есть какая-нибудь причина, по которой тебе нужно идти в школу. Не думай никогда, что ты одна, Махтаб. Бог всегда с тобой. Он будет заботиться о тебе. Не забывай помолиться, когда тебе страшно, когда чувствуешь себя покинутой и не знаешь, что происходит.
Несмотря на мои советы, на следующее утро Махтаб встала сразу с плачем. Сердце мое разрывалось, когда Муди схватил ее и повел в школу, не позволив мне сопровождать. Плач моей испуганной девочки звучал у меня в ушах еще долго после ее ухода. Я нервно мерила шагами комнату и пыталась проглотить твердый ком, который стоял у меня в горле. Я ждала, пока вернется Муди и расскажет мне обо всем.
Но Эссей задержала его на крыльце и сообщила, что опять звонили из школы и просили, чтобы он забрал Махтаб. Девочка очень непослушная, и ее крики всполошили всю школу.
– Еду за ней, – бросил он в ярости. – Я ей так задам, что в следующий раз она останется в школе.
– Прошу тебя, не обижай ее, – кричала я вслед ему, – я поговорю с ней!
Он не бил ее. Вернувшись из школы, он злился больше на меня, чем на Махтаб. Оказалось, что ханум Шахин попросила его о том, на что ему не хотелось соглашаться.
– Они хотят, чтобы ты приводила ее в школу и сидела там до окончания уроков. Во всяком случае, несколько дней. Только при таком условии ее примут, – недовольно сказал он.
Значит, что-то начало действовать! Я была угнетена тем, что он заставлял Махтаб ходить в иранскую школу, и вдруг передо мной открылась возможность регулярно выходить из дома.
Обеспокоенный такой развязкой, но не видя иного выхода, Муди сразу же выдвинул свои условия:
– Ты должна сидеть возле канцелярии, никуда не отходя. Тебе нельзя пользоваться телефоном.
– Хорошо, – согласилась я, в глубине души считая это условие та'ароф.
На следующий день мы втроем отправились в школу. Махтаб была испугана, но не настолько, как в предыдущие два дня.
– Твоя мать останется здесь, – сказал Муди Махтаб, указывая на стул в коридоре у дверей канцелярии.
Махтаб кивнула головой и позволила ассистентке проводить себя в класс. На полпути она остановилась и оглянулась. Увидев меня на стуле, пошла дальше.
– Ты должна оставаться здесь, пока я не приеду за вами, – повторил мне Муди и вышел.
Утро тянулось бесконечно долго. Я не взяла с собой ничего, чем могла бы скоротать время. Коридоры опустели, ученицы разошлись по классам, и вскоре начались занятия. «Марг бар Амрика! – неслось из каждого класса. – Марг бар Амрика! Марг бар Амрика!» Таким образом податливый ум учениц, в том числе и моего невинного ребенка, усваивал официальную политику Исламской Республики Иран: «Смерть Америке!».
По окончании политических уроков в коридоре послышался легкий шум. Это учащиеся приступали к своим уже более спокойным занятиям. В каждом из классов, даже в самых старших, учительница задавала вопрос, а ученицы хором отвечали слово в слово. Даже интонация у всех была одинаковая. Такую науку усваивал и Муди, будучи ребенком.
Размышляя над этим, я уже лучше понимала, почему многие иранцы так легко преклоняются перед авторитетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Бог отвечает на наши молитвы, но не всегда так, как мы этого хотим. Может, тебе нужно пойти в школу, и, может, Бог хочет, чтобы ты так поступила. Может быть, из этого выйдет что-нибудь хорошее.
Махтаб не успокоилась, но я почувствовала какое-то облегчение и умиротворение. Обе мы ненавидели навязанную нам школу. И все-таки я понимала, что благодаря школе шесть дней в неделю Махтаб будет занята с восьми утра до полудня. Ежедневно, за исключением пятницы, у нас будет причина выйти из дома. И тогда, кто знает, какие возможности могут появиться.
На следующее утро мы встали раньше обычного, и это добавило мне оптимизма в достижении моей цели.
Муди уже поднял свой статус да'иджан до роли духовного пастыря этого дома. Он вставал ранним утром и проверял, все ли (за исключением меня и Махтаб) участвуют в молитвах. Конечно, это была просто формальность, потому что и Насерин, и Маммаль были в этом плане очень добросовестными. Однако Муди начал использовать свой авторитет также по отношению к первому этажу, Резе и Эссей, которых мало заботили религиозные обязанности. Это раздражало их, особенно Резу, которому нужно было отправляться на работу, в то время как Муди проскальзывал снова в постель. Утомленный молитвами, Муди приобрел привычку лентяя спать до десяти, а то и до одиннадцати. Я хорошо понимала, что он скоро устанет от расписания занятий Махтаб. Может быть, тогда он позволит мне самой водить ее в школу, и таким образом расширится диапазон моей свободы.
Несмотря на эту надежду, первое утро было очень напряженным. Махтаб молчала, когда я завязывала ей такой же платок, какие носили другие девочки в школе. Она не произнесла ни единого слова, пока мы не оказались в канцелярии школы, где ассистентка учительницы протянула руку, чтобы проводить ее в класс. Тут уже Махтаб не выдержала. Сдерживаемые слезы брызнули у нее из глаз. Она судорожно схватилась за край моего пальто.
Я встретила взгляд Муди. Глаза его не выражали ни тени сочувствия, только угрозу.
– Ты должна идти, Махтаб, – сказала я, с трудом сохраняя спокойствие. – Все будет хорошо. Мы приедем за тобой, не волнуйся.
Ассистентка повела Махтаб. Девочка пыталась быть стойкой, но, когда мы с Муди повернулись к выходу, то услышали ее громкий плач, вызванный болью расставания. Сердце мое разрывалось, но я знала, что не могу противостоять безумцу, который сильно держал меня за плечо и вел к выходу.
Мы сели в оранжевое такси и молча поехали домой. Здесь нас уже ждала Насерин с сообщением:
– Звонили из школы. Махтаб устроила там переполох. Вы должны поехать и забрать ее.
– Это ты во всем виновата! – рычал Муди. – Ты ее так настроила! Она перестала быть нормальным ребенком. Ты ее все время защищала!
Я молча слушала эти упреки, не желая рисковать. Я виновата? Мне хотелось кричать: «Это ты перевернул всю ее жизнь!» Но я молчала, зная, что то, о чем он говорил, было частично правдой. Да, я оберегала Махтаб, боялась потерять ее из виду, страшилась, как бы родственники Муди не настроили его забрать ее у меня. Моя ли это была вина? Если когда и существовала ситуация, требующая от матери чрезмерной опеки, то она была как раз в этом случае.
Муди выбежал из дома и вскоре появился, таща за собой рыдавшую Махтаб.
– Завтра же вернешься в школу, – приказал он, – и останешься там. Будет лучше, если перестанешь плакать.
Весь остаток дня я уговаривала Махтаб.
– Ты должна сделать это, – говорила я. – Будь сильной, большой девочкой. Ты знаешь, что Бог будет с тобой.
– Я просила Бога найти какой-нибудь способ, чтобы я не пошла в школу, – плакала Махтаб, – но он не услышал мою молитву.
– Может, услышал, – заметила я, – может быть, есть какая-нибудь причина, по которой тебе нужно идти в школу. Не думай никогда, что ты одна, Махтаб. Бог всегда с тобой. Он будет заботиться о тебе. Не забывай помолиться, когда тебе страшно, когда чувствуешь себя покинутой и не знаешь, что происходит.
Несмотря на мои советы, на следующее утро Махтаб встала сразу с плачем. Сердце мое разрывалось, когда Муди схватил ее и повел в школу, не позволив мне сопровождать. Плач моей испуганной девочки звучал у меня в ушах еще долго после ее ухода. Я нервно мерила шагами комнату и пыталась проглотить твердый ком, который стоял у меня в горле. Я ждала, пока вернется Муди и расскажет мне обо всем.
Но Эссей задержала его на крыльце и сообщила, что опять звонили из школы и просили, чтобы он забрал Махтаб. Девочка очень непослушная, и ее крики всполошили всю школу.
– Еду за ней, – бросил он в ярости. – Я ей так задам, что в следующий раз она останется в школе.
– Прошу тебя, не обижай ее, – кричала я вслед ему, – я поговорю с ней!
Он не бил ее. Вернувшись из школы, он злился больше на меня, чем на Махтаб. Оказалось, что ханум Шахин попросила его о том, на что ему не хотелось соглашаться.
– Они хотят, чтобы ты приводила ее в школу и сидела там до окончания уроков. Во всяком случае, несколько дней. Только при таком условии ее примут, – недовольно сказал он.
Значит, что-то начало действовать! Я была угнетена тем, что он заставлял Махтаб ходить в иранскую школу, и вдруг передо мной открылась возможность регулярно выходить из дома.
Обеспокоенный такой развязкой, но не видя иного выхода, Муди сразу же выдвинул свои условия:
– Ты должна сидеть возле канцелярии, никуда не отходя. Тебе нельзя пользоваться телефоном.
– Хорошо, – согласилась я, в глубине души считая это условие та'ароф.
На следующий день мы втроем отправились в школу. Махтаб была испугана, но не настолько, как в предыдущие два дня.
– Твоя мать останется здесь, – сказал Муди Махтаб, указывая на стул в коридоре у дверей канцелярии.
Махтаб кивнула головой и позволила ассистентке проводить себя в класс. На полпути она остановилась и оглянулась. Увидев меня на стуле, пошла дальше.
– Ты должна оставаться здесь, пока я не приеду за вами, – повторил мне Муди и вышел.
Утро тянулось бесконечно долго. Я не взяла с собой ничего, чем могла бы скоротать время. Коридоры опустели, ученицы разошлись по классам, и вскоре начались занятия. «Марг бар Амрика! – неслось из каждого класса. – Марг бар Амрика! Марг бар Амрика!» Таким образом податливый ум учениц, в том числе и моего невинного ребенка, усваивал официальную политику Исламской Республики Иран: «Смерть Америке!».
По окончании политических уроков в коридоре послышался легкий шум. Это учащиеся приступали к своим уже более спокойным занятиям. В каждом из классов, даже в самых старших, учительница задавала вопрос, а ученицы хором отвечали слово в слово. Даже интонация у всех была одинаковая. Такую науку усваивал и Муди, будучи ребенком.
Размышляя над этим, я уже лучше понимала, почему многие иранцы так легко преклоняются перед авторитетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97