Потому-то ему и не найдется места среди них.
Они не в состоянии были даже пересказать речи своих оппонентов - еще вслушиваться во всякие бредовые мерзости! В отличие от их противников, у них не было необходимости лгать, поскольку их эмблемы представлялись им и в самом деле реальными и единственно полезными предметами. Они верили в Приватизацию - общегосударственного бронтозавра можно нарезать на миллион частных коров, они верили в Рынок - миллион болванов с кошельками назначат правильную цену Ван Гогу и Сабурову, они верили в Демократию миллион болванов с избирательными бюллетенями решат то, в чем еще ни разу не сошлись мудрецы, они верили в Гласность, в целебность Правды - хотя человек ничуть не меньше нуждается и в льстящем зеркале... Левые гуманисты были уверены, что все должно служить человеку, не догадываясь, что человек сам нуждается в служении чему-то бесспорному. Зато они не сомневались, что человеку необходима свобода, хотя ему желанна лишь свобода поступков, а свобода желаний для него гибельна. Не потому ли они более снисходительны, чем их противники, что они уже сделались автоматами, а те еще только борются за это? Ведь именно левые чувствуют себя правыми, все им ясно: духовное из материального, доброта из выгоды, щедрость из богатства, храбрость из защищенности... И еще они презирали предрассудки - единственный фундамент, на котором можно строить что-то прочное. Твердость духа и сохранить-то нелегко среди разноголосицы свободомыслия, а передать по наследству так и вовсе невозможно...
В Михальском было столько расположения к публике, что Сабурову казалось: супруга своей соратницы он заласкает до полусмерти. Но, видимо, отдельные лица его не возбуждали - только масса заряжала его энергией и дружелюбием. (Каковы сегодня друг с другом вы, такими завтра станут все, предупреждал революционеров Сабуров-утопист.)
И вдруг первым порывом надвигающейся бури по толпе прошелестело и отозвалось в ротонде: "Седых, Седых..." Головой выше всех, рассекал толпу мужчина в расстегнутом полушубке с грубовато-красивым лицом гидростроителя или геолога, привыкшего иметь под своим началом иной раз и уголовников.
Раскатом грома прокатился неумолимый баритон:
- ...Снова потерпеть!.. Привилегии!.. Пусть побудут в нашей шкуре!.. Постоят в очередях!..
Слова "в едином порыве", оказывается, могут что-то и означать. И означали они, что Седых не человек, а эмблема. Значит, завтра он будет объявлен предателем, когда обнаружится, что он человек, а не символ. Мыслитель, сунувшийся из ясности универсальности в неразбериху неповторимостей, тоже обречен обманываться и обманывать, губить и погибать. "Как я".
- Ну что же это!.. - расстроенно вскрикивала Наталья. - Снова "отнять" вместо "сделать"!.. Костя, ты обязательно должен... - ее, как Франческу да Римини, уже уносила необорная служебная вьюга.
Им пришлось спуститься с задних ступенек.
- Коррупция!.. - накатывалось следом. - Мафия!..
- Ты за кого будешь голосовать? - ждет гласа Истины.
- За военного коммуниста - у него же академия за плечами.
- Я тоже. Я как узнала, что он сирота, воспитывался в детдоме... А кому из сегодняшних лидеров ты по-настоящему веришь?
- Тебе. И папе с мамой. Когда у входа в магазин сразу десять личностей, одна другой благородней, запляшут перед тобой: мне, нет, мне отдай свои деньги, для твоего же блага - ты по диплому или по сиротству будешь определять, кому поверить?
- Ага. Ага. Поняла. Надо верить не в личности, а в...
- В демократию, в Россию? Ты замечаешь, что чем вещь ближе нас касается, тем больше мы сомневаемся, дрожим. А чем дальше, туманней - тем тверже в нее верим. Что Шурка завтра выкинет, мы не знаем, а что демократия ведет в рай...
- Ой, Серая Шейка! - Наталья увидела уточку в пруду.
- А почему курица стоит рубль семьдесят пять килограмм, а утка два двадцать? - гвоздь начал укорачиваться.
- Это импортная. А советская - рубль девяносто, - доверчивость надежно охраняет от насмешек.
Сабуров попробовал, не осталось ли от гвоздя отверстия.
- Болит? - встревожилась Наталья. - Лучше бы у меня болело!
- Конечно, лучше, - сердито пожал плечами Сабуров.
- Ничего, мне обещали гомеопатические таблетки.
- И что - от этого исчезнут ложь, тупость?
У выхода из парка два пацана толкали по рублю маленькую газетенку, про Хаимовичей, по инерции подумал Сабуров, но разглядел на дрянной бумаге жирно обведенный силуэт голой женщины, упрощенный, будто в сортире, и густо утыканный кружочками, как пропагандистская карта американскими военными базами. "640 эрогенных зон!" - призывал заголовок. Глубокие, пленительные тайны освобождала оттепель из-подо льда. "А хотите про Ельцина и Раису Горбачеву?" - сутенерски склонился к ним пацан помладше. Тоже растет само собой.
- Сколько теперь для них соблазнов... - с тревогой и горечью пробормотала Наталья. - У обоих ноги мокрые... А у тебя?
И Сабуров почувствовал, что они не просто мокрые, но прямо ледяные. Вот что нас расслабляет - жалость. А сталинизм рождает бессердечие и мужество.
- Тоже мокрые, - признался Сабуров и прибавил капризно: - Лучше бы у тебя были мокрые. - Вспомнился попугай на ветке: тоже замерзает среди оттепели. Среди масс и всегда-то одиноко, но когда они еще и охвачены единым порывом автоматизма, ненавистного Сабурову, как виноград лисице...
Возле дома навстречу Сабурову - намеком или укором судьбы - в последнее время начал попадаться замызганный старикан, - неизменно веселый, даже дураковатый и, в отличие от сгоревшего пророка, всегда чисто выбритый. Однажды Сабуров подглядел, как старик прямо на улице, юмористически морщась, брился всухую, глядясь в магазинную витрину. А вдруг и у него... Старикан проделал обычную свою штуку - прицелился в Сабурова тростью и крикнул игриво: "Если есть лишние деньги - кладите сюда!" - и призывно приподнял свой потрепанный полиэтиленовый мешок с залихватской надписью: "Здравствуй, школа!"
У подъезда стояла "Скорая помощь" - еще чья-то очередь на дыбу подошла. Он ожесточенно шевелил заледеневшими пальцами ног, но - без расслабляющего сочувствующего зеркала - его души это не затрагивало. Предвыборное собрание состоится в ЦОК ЖОРД, прочел он на дверях. Неужели снова он один не знает, что это такое?
Укрепившаяся мания поиска толкнула его к груде книг, сваленных под лестницей. Брезгуя дотронуться, ногой поворошил залежи человеческого духа. Все книги назывались одинаково: "Курс лекций по истории Коммунистической партии Советского Союза", - только одна для разнообразия именовалась "Теорией научного коммунизма". Потягивало мочой. Сик транзит?.. Надолго ли?.. Ох, как будет неохота погружаться обратно в дерьмо... Но если завтра Седых или Корягин прикажут своим витязям перейти к делу - нет уж, лучше жить на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Они не в состоянии были даже пересказать речи своих оппонентов - еще вслушиваться во всякие бредовые мерзости! В отличие от их противников, у них не было необходимости лгать, поскольку их эмблемы представлялись им и в самом деле реальными и единственно полезными предметами. Они верили в Приватизацию - общегосударственного бронтозавра можно нарезать на миллион частных коров, они верили в Рынок - миллион болванов с кошельками назначат правильную цену Ван Гогу и Сабурову, они верили в Демократию миллион болванов с избирательными бюллетенями решат то, в чем еще ни разу не сошлись мудрецы, они верили в Гласность, в целебность Правды - хотя человек ничуть не меньше нуждается и в льстящем зеркале... Левые гуманисты были уверены, что все должно служить человеку, не догадываясь, что человек сам нуждается в служении чему-то бесспорному. Зато они не сомневались, что человеку необходима свобода, хотя ему желанна лишь свобода поступков, а свобода желаний для него гибельна. Не потому ли они более снисходительны, чем их противники, что они уже сделались автоматами, а те еще только борются за это? Ведь именно левые чувствуют себя правыми, все им ясно: духовное из материального, доброта из выгоды, щедрость из богатства, храбрость из защищенности... И еще они презирали предрассудки - единственный фундамент, на котором можно строить что-то прочное. Твердость духа и сохранить-то нелегко среди разноголосицы свободомыслия, а передать по наследству так и вовсе невозможно...
В Михальском было столько расположения к публике, что Сабурову казалось: супруга своей соратницы он заласкает до полусмерти. Но, видимо, отдельные лица его не возбуждали - только масса заряжала его энергией и дружелюбием. (Каковы сегодня друг с другом вы, такими завтра станут все, предупреждал революционеров Сабуров-утопист.)
И вдруг первым порывом надвигающейся бури по толпе прошелестело и отозвалось в ротонде: "Седых, Седых..." Головой выше всех, рассекал толпу мужчина в расстегнутом полушубке с грубовато-красивым лицом гидростроителя или геолога, привыкшего иметь под своим началом иной раз и уголовников.
Раскатом грома прокатился неумолимый баритон:
- ...Снова потерпеть!.. Привилегии!.. Пусть побудут в нашей шкуре!.. Постоят в очередях!..
Слова "в едином порыве", оказывается, могут что-то и означать. И означали они, что Седых не человек, а эмблема. Значит, завтра он будет объявлен предателем, когда обнаружится, что он человек, а не символ. Мыслитель, сунувшийся из ясности универсальности в неразбериху неповторимостей, тоже обречен обманываться и обманывать, губить и погибать. "Как я".
- Ну что же это!.. - расстроенно вскрикивала Наталья. - Снова "отнять" вместо "сделать"!.. Костя, ты обязательно должен... - ее, как Франческу да Римини, уже уносила необорная служебная вьюга.
Им пришлось спуститься с задних ступенек.
- Коррупция!.. - накатывалось следом. - Мафия!..
- Ты за кого будешь голосовать? - ждет гласа Истины.
- За военного коммуниста - у него же академия за плечами.
- Я тоже. Я как узнала, что он сирота, воспитывался в детдоме... А кому из сегодняшних лидеров ты по-настоящему веришь?
- Тебе. И папе с мамой. Когда у входа в магазин сразу десять личностей, одна другой благородней, запляшут перед тобой: мне, нет, мне отдай свои деньги, для твоего же блага - ты по диплому или по сиротству будешь определять, кому поверить?
- Ага. Ага. Поняла. Надо верить не в личности, а в...
- В демократию, в Россию? Ты замечаешь, что чем вещь ближе нас касается, тем больше мы сомневаемся, дрожим. А чем дальше, туманней - тем тверже в нее верим. Что Шурка завтра выкинет, мы не знаем, а что демократия ведет в рай...
- Ой, Серая Шейка! - Наталья увидела уточку в пруду.
- А почему курица стоит рубль семьдесят пять килограмм, а утка два двадцать? - гвоздь начал укорачиваться.
- Это импортная. А советская - рубль девяносто, - доверчивость надежно охраняет от насмешек.
Сабуров попробовал, не осталось ли от гвоздя отверстия.
- Болит? - встревожилась Наталья. - Лучше бы у меня болело!
- Конечно, лучше, - сердито пожал плечами Сабуров.
- Ничего, мне обещали гомеопатические таблетки.
- И что - от этого исчезнут ложь, тупость?
У выхода из парка два пацана толкали по рублю маленькую газетенку, про Хаимовичей, по инерции подумал Сабуров, но разглядел на дрянной бумаге жирно обведенный силуэт голой женщины, упрощенный, будто в сортире, и густо утыканный кружочками, как пропагандистская карта американскими военными базами. "640 эрогенных зон!" - призывал заголовок. Глубокие, пленительные тайны освобождала оттепель из-подо льда. "А хотите про Ельцина и Раису Горбачеву?" - сутенерски склонился к ним пацан помладше. Тоже растет само собой.
- Сколько теперь для них соблазнов... - с тревогой и горечью пробормотала Наталья. - У обоих ноги мокрые... А у тебя?
И Сабуров почувствовал, что они не просто мокрые, но прямо ледяные. Вот что нас расслабляет - жалость. А сталинизм рождает бессердечие и мужество.
- Тоже мокрые, - признался Сабуров и прибавил капризно: - Лучше бы у тебя были мокрые. - Вспомнился попугай на ветке: тоже замерзает среди оттепели. Среди масс и всегда-то одиноко, но когда они еще и охвачены единым порывом автоматизма, ненавистного Сабурову, как виноград лисице...
Возле дома навстречу Сабурову - намеком или укором судьбы - в последнее время начал попадаться замызганный старикан, - неизменно веселый, даже дураковатый и, в отличие от сгоревшего пророка, всегда чисто выбритый. Однажды Сабуров подглядел, как старик прямо на улице, юмористически морщась, брился всухую, глядясь в магазинную витрину. А вдруг и у него... Старикан проделал обычную свою штуку - прицелился в Сабурова тростью и крикнул игриво: "Если есть лишние деньги - кладите сюда!" - и призывно приподнял свой потрепанный полиэтиленовый мешок с залихватской надписью: "Здравствуй, школа!"
У подъезда стояла "Скорая помощь" - еще чья-то очередь на дыбу подошла. Он ожесточенно шевелил заледеневшими пальцами ног, но - без расслабляющего сочувствующего зеркала - его души это не затрагивало. Предвыборное собрание состоится в ЦОК ЖОРД, прочел он на дверях. Неужели снова он один не знает, что это такое?
Укрепившаяся мания поиска толкнула его к груде книг, сваленных под лестницей. Брезгуя дотронуться, ногой поворошил залежи человеческого духа. Все книги назывались одинаково: "Курс лекций по истории Коммунистической партии Советского Союза", - только одна для разнообразия именовалась "Теорией научного коммунизма". Потягивало мочой. Сик транзит?.. Надолго ли?.. Ох, как будет неохота погружаться обратно в дерьмо... Но если завтра Седых или Корягин прикажут своим витязям перейти к делу - нет уж, лучше жить на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108