чем больше им отнято жертв, тем сильнее не хочется признать их напрасными.
Только мазохизм и поддерживал - вдохновлял размерами предстоящей неудачи.
Угодливо изогнувшись к низенькому окошечку - нынешнему игу для непокорных, гордый Сабуров уже льстиво улыбался и говорил приятным искательным тенорком, остро ощущая нехватку хвоста, который один мог бы излить обуревавшие его чувства. И, получив драгоценные билеты, он, счастливый, шел по улице, вкрадчиво ступая и придерживая рвущуюся наружу льстивую улыбку.
В чем же бессмертном могло нуждаться это повиливающее воображаемым хвостом, благодарно повизгивающее существо!
Он зашел в столовую-стекляшку, взял тефтели и компот, унимая разбушевавшийся хвост. Угол столовой был абонирован какой-то юбилейной компанией, праздновавшей шестидесятилетие - и его, Сабурова, в этой дыре скоро ждет такой же ужас - какого-то Павла Егоровича, смущенно сиявшего лысиной рядом с супругой-башней. Вдоль столов сидел народ чрезвычайно неуклюжий, как все люди, вырванные из привычной среды, напялившие на переменившиеся за этот срок телеса парадные костюмы, раз в пять лет извлекаемые из пропахших нафталином шкафов (переменившаяся за пять лет мода для этих облачений имела не больше значения, чем для египетских пирамид). Вокруг кавалькады столов порхала прелестная девушка в розовом, на разрумянившемся личике которой была написана радость и любовь ко всем этим малопривлекательным теткам и дядькам. Вот она, сила, обращающая безобразие в красоту!
- Дядя Витя, Маргарита Петровна, не стесняйтесь, накладывайте дефициты. Павел Егорович, слушайте, сегодня столько стихов!
Она радостно развернула рулончик ватманской бумаги, расписанной фломастером. Машинально постукивая хвостом по ножке стула, Сабуров невольно вслушивался, стараясь не принюхиваться к тефтелям и не смотреть в тарелку, залитую белым соусом, словно бы какой-то полковой поллюцией.
В простой семье без притязаний Родился маленький малыш. Но приобрел он много знаний, И вот теперь средь нас сидишь. Во всем надежный, работящий, Детям, нет, детям отец, супруге муж, Ты гражданин, вперед смотрящий, И к перестройке тоже ую, нет, дюж.
Все зарукоплескали, а дева-распорядительница, как пух от уст Эола, пролетела вдоль собрания и вручила свиток виновнику торжества, любовно чмокнув его в двугорбую, перешибленную чудовищной мышеловкой лысину.
Стихи - это прямо пандемия какая-то, наполнять пустоту перестуком рифм, как погремушку горохом... Много знаний... Сабуровские сослуживцы, когда совсем уж некуда деваться, тоже признают за ним "знания", "подготовку" - лишь бы не источник непоправимого неравенства - талант.
Началась демонстрация реликвий: похвальные грамоты (на ранних образцах можно было разглядеть мудрый прищур Генералиссимуса), фотографии Павла Егоровича от колыбельного до пенсионного возраста... Чудом сохранившаяся детская шапочка маленького Павлуши - фланелевая, кажется, серая, застиранная - вызвала овацию, смущенный Павел Егорович в тридцатый раз утерся жестяным платком.
Как жалки и постыдны святыни человеческой жизни, обнаженные перед равнодушным взглядом... И от него, Сабурова, немногим больше и красивше останется для потомства. И упокоиться-то ему придется на типовом кладбище, которое чей-то гениальный канцелярский язык перекрестил в комбинат... И Лида-то у него отнята стажировкой... Жировкой...
От жалкого, оскорбительного безобразия мира можно заслониться только любовью к нему - вон как радостно порхает вокруг столов эта прелестная распорядительница торжества. Вокруг Натальи тоже всегда кружатся какие-то дивные люди... Своей преславной лабораторией до того они обожают ходить в ресторан при гостинице "Центральная", если обломится премия по червонцу на едока, - извлекаются платья, возводятся прически (мужики те, конечно, идут в чем есть), берут бутылочку водки и три бутылки шампанского на пятнадцать человек и перепиваются в лоск, хохочут, пляшут, нисколько не заботясь, что могут кому-нибудь напомнить вот эту компанию друзей и соратников Павла Егоровича. Даже сцены ревности у них бывают: Наталью пригласил танцевать кто-то со стороны, так Клонская ей потом сказала: "Наверно, шоферюга какой-то".
Да и мерзавцы, тупицы ее окружают какие-то значительные... А его только оскорбляет сама необходимость общаться с ними на равных.
Серьезная, благородная тоска овладела Сабуровым, в минуту испепелив и развеяв по ветру пепел холуйского беса.
Наиболее доступной формой экстренного прикосновения к бессмертному было посещение областной библиотеки. Но принялся за чтение - и заклубились суетные чувства. В родном социалистическом отечестве на него ссылалась лишь какая-то неведомая молодежь, еще не успевшая выяснить, на кого стоит, а на кого не стоит ссылаться. Как он сам когда-то: безоблачное научное детство, проведенное под крылом академика Семенова, совершенно не приучило его различать иерархию смертных - кто прапорщик с двумя звездами, а кто генерал-лейтенант.
Семенов журил его, что он ничего не доводит до законченности, но неизменно садился за рекомендательное письмо в соответствующий журнал. Сабурову и в голову не приходило интересоваться, кто там в журнале каким отделом заведует: вся редакция и без того должна была дружно сомлеть от эстетического экстаза. Только после смерти Семенова он обнаружил, что нужно не красоваться, а вливаться в одну из стройных колонн, шагающих в ногу неизвестно куда и зачем, - или уж влачить жалкое, но гордое (гордое, но жалкое) существование одинокого искателя святого Грааля, коего шагающие в ногу бойцы неспособны отличить от эмалированного ведра.
В ту пору Сабуров счел бы ниже своего не по чину разросшегося достоинства размышлять о таких пустяках, как степени и звания, но в глубине души был уверен, что докторскую степень он получит так же мимоходом, как и кандидатскую. Он и кончину Семенова принял с каким-то благоговейным удовлетворением, - Семенов просто пересел в давно зарезервированное для него кресло в кругу бессмертных, - и не побеспокоился обзавестись полезными знакомствами (а кого-то, наверно, и раздразнил своими повадками восходящей звезды). Впрочем, он все равно не умел быть обаятельным ради утилитарных целей.
Не сразу, ох, не сразу он выучился почтительно благодарить неведомых рецензентов за дурацкие замечания: к недостаткам работы относится то, что вашими часами неудобно забивать гвозди. В утешение своему самолюбию он мог сказать только одно: вы приняли мою статью поплевывая - а я сочинил ее поплевывая.
Так что же, из любви к творению творец должен жертвовать и своим достоинством - без которого не может быть творчества? Почтительно кланяться каждому музейному вахтеру, чтоб позволил пристроить свой дар где-нибудь в уголке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108