При этом они нисколько не сожалели о своих непомерных трудах, но, напротив, гордились своей щедростью и презирали более скуповатых оленных чукчей.
Сабуров видел, как, стараясь приучить к животноводству охотничьи племена, казна раздавала им коров и даже посылала солдат накосить для них травы. А хозяева просили дармовых батраков косить поменьше, чтобы им, хозяевам, пришлось поменьше сушить и сгребать в стога.
Тогда-то Сабуров усомнился по-настоящему, относится ли жадность к "естественным" склонностям человека. Люди вообще склонны чужие потребности называть искусственными, неразумными, а собственные - естественными, разумными, "настоящими". Оказалось, что и чукчи называют себя "настоящими людьми", свои шатры - "настоящими домами", свой язык - "настоящим языком". Все, как у культурных европейцев.
Сабуров уже тогда заметил, что пристрастие к тем или иным блюдам и запахам сформировано не физиологией, а историей: чукчи любят отвратительный для европейца запах тюленьего мяса, а запаха говядины просто не переносят, и тоже имеют на этот счет убедительную теорию: "Корова грязная, а тюлень чистый - он все время моется". Впоследствии Сабуров при помощи скрупулезных исследований убедился, что чисто физиологического в человеке нет просто-таки ничего. Но в ту пору, о которой я рассказываю, основное время у Сабурова отнимала все же государственная служба. Однако гибель всех его начинаний, а также соприкосновения с людьми, на которых несообразности бюрократической машины сказывались самым плачевным образом, приводила его сначала в негодование, а понемногу и в отчаяние.
И забытый призрак Сеньки Быстрова...
Одна из дневниковых записей этой поры - подлинный гимн естественным наукам: "Либих и Уатт более велики, чем Гомер и Христос. Войны и рабство исчезнут, когда люди наедятся досыта, когда повсеместно распространятся научные способы фабрикации и обработки сырых продуктов". И следом: "Наесться досыта есть дело невозможное для человека, потому что аппетиты его способны расти безгранично: они регулируются исключительно посредством душевных связей, при отсутствии коих мы никогда не ощутим и материального довольства. Кроме того, разделение труда разбивает единый образ человека на профессиональные касты, которые либо презирают друг друга, либо каждая каста утрачивает несомненность своих устоев - мы называем это падением нравов".
Последняя фраза снова предвещает то роковое интервью...
Но уж географические открытия - это непреходящая ценность! Сабурову случилось проехать по проложеннному им скотопрогонному пути до самых приисков, вступивших в новую полосу процветания: прежний прииск быстро истощился, и Императорский Кабинет отказался от его разработки; тут же, рядом с ним золотопромышленное товарищество "открыло" новый, богатейший, требовавший все новых и новых рабочих рук. И Сабуров увидел их обладателей...
В ледяной воде, в едва укрепленных штольнях - жертвы бывали чуть ли не каждый день, - по четырнадцать часов не выпускавшие из разбитых ладоней первобытную каелку, измученные, полубольные, обираемые и унижаемые каждым толстым брюхом и каждой форменной кокардой... А земский исправник получает от компании две тысячи - какие жалобы тут помогут! И даже заработанные крохи отнимались грабителями - часто вместе с самой жизнью, а остальное высасывали первыми явившиеся по скотопрогонному пути кабатчики и отравленные сифилисом шлюхи, чьих сетей истосковавшиеся по теплу и веселью преждевременно состарившиеся, так и не успев повзрослеть, полудети не умели избежать.
"Неужели же в этом мире нельзя совершить никакого доброго дела?!" - с отчаянием вопрошал себя Сабуров. Но нет же: ему всегда удавалось приносить пользу, когда он делал это напрямую, без посредничества чудовищного государственного механизма, веками поглощающего таланты и благие стремления, а взамен извергающего яд безверия и нечистоты. Чудище обло, огромно, стозевно...
Честных людей не хватало катастрофически. Однажды, три недели пробившись со свидетелями по яснейшему делу некоего заседателя, который самым откровенным образом немилосердно грабил, сек, гноил в остроге, Сабуров сделал приблизительный подсчет и получил, что ежели все честные люди Российской империи, превратившись в юристов, примутся с соблюдением всех формальностей расследовать деяния всех виновных мошенников, то займет это не менее двенадцати тысяч лет. Поэтому Сабурова нисколько не утешило, когда заседатель был все же смещен с должности. (Благодаря чьему-то покровительству в Петербурге - личные связи! - он вынырнул исправником в Камчатке, оттуда вернулся состоятельным человеком и впоследствии сотрудничал в консервативных газетах, защищая недвижимость основ, то есть собственную недвижимость).
Когда перед окончанием служебного расследования Сабуров в мрачнейшем расположении духа зашел перекусить в трактир при гостинице - отчаяние лишь немного скрашивалось анонимными угрозами, - к нему подсел какой-то господинчик. Сабуров поднял голову и едва не вскрикнул: на миг ему показалось, что перед ним Сенька Быстров - постаревший и состарившийся, но пьяненький и жизнерадостный.
Это был старенький приказный, лет восемнадцать пребывающий под судом, но убежденный, что все кончится пустяками, а в ожидании благополучного разрешения своего дела "аблакатствующий" по трактирам, готовый по самой исходной цене и даже за рюмочку очищенной соорудить прошение, жалобу или донос.
- Вы, сударь мой, сейчас видно, что питерский: образованный, с направлением, а стало быть, нас, чиновничью братию, крапивным семенем величаете. Не трудитесь возражать - не всяк родится кипарисом благородным, иной и крапивою подзаборной, а жить-то всякому одинаково хочется. А после такого краткого предуведомления не желаете ли выслушать от меня всю историю государства Российского лет вперед этак на тысячу? Только будьте любезны прежде спросить для меня графинчик очищенной, а то мне здесь ничего не подают - ну да свет не без добрых людей! Я вас, питерских, так понимаю, что вы намереваетесь нас, крапивное семя, законностью донять. А я вам на это отвечу: мы вашими же законами сыты будем. Не токмо что землепашца - это уж плотва, самим богом в пищу предназначенная! - нет, берите выше: мы вашими же законами и купца доймем, и заводчика. Как примемся с законом в руках с них отчета требовать, где, да у кого, да сколько... Вся жизнь остановилась бы, если бы все до тонкости по закону делалось. А каждый закон - новый крючок на нашей уде. И с нами вы ничегошеньки поделать не сумеете, потому что вы даже друг от друга сторонитесь, чтобы на чистоту свою пятнышка не посадить - а мы напротив того: мы греховностью своею слипшись стоим, вот оно как!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Сабуров видел, как, стараясь приучить к животноводству охотничьи племена, казна раздавала им коров и даже посылала солдат накосить для них травы. А хозяева просили дармовых батраков косить поменьше, чтобы им, хозяевам, пришлось поменьше сушить и сгребать в стога.
Тогда-то Сабуров усомнился по-настоящему, относится ли жадность к "естественным" склонностям человека. Люди вообще склонны чужие потребности называть искусственными, неразумными, а собственные - естественными, разумными, "настоящими". Оказалось, что и чукчи называют себя "настоящими людьми", свои шатры - "настоящими домами", свой язык - "настоящим языком". Все, как у культурных европейцев.
Сабуров уже тогда заметил, что пристрастие к тем или иным блюдам и запахам сформировано не физиологией, а историей: чукчи любят отвратительный для европейца запах тюленьего мяса, а запаха говядины просто не переносят, и тоже имеют на этот счет убедительную теорию: "Корова грязная, а тюлень чистый - он все время моется". Впоследствии Сабуров при помощи скрупулезных исследований убедился, что чисто физиологического в человеке нет просто-таки ничего. Но в ту пору, о которой я рассказываю, основное время у Сабурова отнимала все же государственная служба. Однако гибель всех его начинаний, а также соприкосновения с людьми, на которых несообразности бюрократической машины сказывались самым плачевным образом, приводила его сначала в негодование, а понемногу и в отчаяние.
И забытый призрак Сеньки Быстрова...
Одна из дневниковых записей этой поры - подлинный гимн естественным наукам: "Либих и Уатт более велики, чем Гомер и Христос. Войны и рабство исчезнут, когда люди наедятся досыта, когда повсеместно распространятся научные способы фабрикации и обработки сырых продуктов". И следом: "Наесться досыта есть дело невозможное для человека, потому что аппетиты его способны расти безгранично: они регулируются исключительно посредством душевных связей, при отсутствии коих мы никогда не ощутим и материального довольства. Кроме того, разделение труда разбивает единый образ человека на профессиональные касты, которые либо презирают друг друга, либо каждая каста утрачивает несомненность своих устоев - мы называем это падением нравов".
Последняя фраза снова предвещает то роковое интервью...
Но уж географические открытия - это непреходящая ценность! Сабурову случилось проехать по проложеннному им скотопрогонному пути до самых приисков, вступивших в новую полосу процветания: прежний прииск быстро истощился, и Императорский Кабинет отказался от его разработки; тут же, рядом с ним золотопромышленное товарищество "открыло" новый, богатейший, требовавший все новых и новых рабочих рук. И Сабуров увидел их обладателей...
В ледяной воде, в едва укрепленных штольнях - жертвы бывали чуть ли не каждый день, - по четырнадцать часов не выпускавшие из разбитых ладоней первобытную каелку, измученные, полубольные, обираемые и унижаемые каждым толстым брюхом и каждой форменной кокардой... А земский исправник получает от компании две тысячи - какие жалобы тут помогут! И даже заработанные крохи отнимались грабителями - часто вместе с самой жизнью, а остальное высасывали первыми явившиеся по скотопрогонному пути кабатчики и отравленные сифилисом шлюхи, чьих сетей истосковавшиеся по теплу и веселью преждевременно состарившиеся, так и не успев повзрослеть, полудети не умели избежать.
"Неужели же в этом мире нельзя совершить никакого доброго дела?!" - с отчаянием вопрошал себя Сабуров. Но нет же: ему всегда удавалось приносить пользу, когда он делал это напрямую, без посредничества чудовищного государственного механизма, веками поглощающего таланты и благие стремления, а взамен извергающего яд безверия и нечистоты. Чудище обло, огромно, стозевно...
Честных людей не хватало катастрофически. Однажды, три недели пробившись со свидетелями по яснейшему делу некоего заседателя, который самым откровенным образом немилосердно грабил, сек, гноил в остроге, Сабуров сделал приблизительный подсчет и получил, что ежели все честные люди Российской империи, превратившись в юристов, примутся с соблюдением всех формальностей расследовать деяния всех виновных мошенников, то займет это не менее двенадцати тысяч лет. Поэтому Сабурова нисколько не утешило, когда заседатель был все же смещен с должности. (Благодаря чьему-то покровительству в Петербурге - личные связи! - он вынырнул исправником в Камчатке, оттуда вернулся состоятельным человеком и впоследствии сотрудничал в консервативных газетах, защищая недвижимость основ, то есть собственную недвижимость).
Когда перед окончанием служебного расследования Сабуров в мрачнейшем расположении духа зашел перекусить в трактир при гостинице - отчаяние лишь немного скрашивалось анонимными угрозами, - к нему подсел какой-то господинчик. Сабуров поднял голову и едва не вскрикнул: на миг ему показалось, что перед ним Сенька Быстров - постаревший и состарившийся, но пьяненький и жизнерадостный.
Это был старенький приказный, лет восемнадцать пребывающий под судом, но убежденный, что все кончится пустяками, а в ожидании благополучного разрешения своего дела "аблакатствующий" по трактирам, готовый по самой исходной цене и даже за рюмочку очищенной соорудить прошение, жалобу или донос.
- Вы, сударь мой, сейчас видно, что питерский: образованный, с направлением, а стало быть, нас, чиновничью братию, крапивным семенем величаете. Не трудитесь возражать - не всяк родится кипарисом благородным, иной и крапивою подзаборной, а жить-то всякому одинаково хочется. А после такого краткого предуведомления не желаете ли выслушать от меня всю историю государства Российского лет вперед этак на тысячу? Только будьте любезны прежде спросить для меня графинчик очищенной, а то мне здесь ничего не подают - ну да свет не без добрых людей! Я вас, питерских, так понимаю, что вы намереваетесь нас, крапивное семя, законностью донять. А я вам на это отвечу: мы вашими же законами сыты будем. Не токмо что землепашца - это уж плотва, самим богом в пищу предназначенная! - нет, берите выше: мы вашими же законами и купца доймем, и заводчика. Как примемся с законом в руках с них отчета требовать, где, да у кого, да сколько... Вся жизнь остановилась бы, если бы все до тонкости по закону делалось. А каждый закон - новый крючок на нашей уде. И с нами вы ничегошеньки поделать не сумеете, потому что вы даже друг от друга сторонитесь, чтобы на чистоту свою пятнышка не посадить - а мы напротив того: мы греховностью своею слипшись стоим, вот оно как!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108